В книге исследуются основные вопросы теории права, главным образом вопросы советского права. Среди этих вопросов рассматриваются такие, как сущность права, норма права, правоотношение, законность и правопорядок, понятие и основания юридической ответственности, система права и систематика юридических норм.

Книга рассчитана на студентов, аспирантов, научных работников юридических вузов и научно-исследовательских институтов, а также на практических работников, интересующихся вопросами права.

ПРЕДИСЛОВИЕ

XXI съезд КПСС, который войдет в историю как новый важный этап развития марксизма-ленинизма, выдвинул ряд ответственных задач перед учеными всех отраслей общественных знаний, в том числе и перед учеными, работающими в области юридических наук. В докладе Н. С. Хрущева и в резолюциях «съезда по-новому решены такие проблемы, имеющие прямое отношение к марксистско-ленинской государственно-правовой теории, как проблема социалистического государства, его задач и функций, а также проблема социалистического права, его содержания и формы, методов и средств осуществления права в жизни нашего общества.

Теоретические положения, содержащиеся в материалах XXI съезда партии, несомненно, окажут решающее влияние на дальнейшие пути развития советской юридической науки, поскольку они вызывают необходимость как в постановке и исследовании новых проблем, так и в более углубленном анализе тех проблем, которые давно уже находятся в центре внимания советского правоведения (например, такие вопросы, как вопрос о соотношении убеждения и принуждения в социалистическом государстве, о роли общественности в обеспечении соблюдения требований норм социалистического права, о взаимосвязи правовых норм с иными социальными нормами в период развернутого строительства коммунизма и др.). Наряду с тем не подлежит сомнению, что указанные вопросы – не только предмет самостоятельного исследования, но и составная часть проблематики науки теории государства и права в целом. Они самым непосредственным образом связаны с изучением сущности социалистического права, правовой нормы и правоотношения, законности и правопорядка в социалистическом обществе и т.д. Поэтому, обращаясь в данной работе к рассмотрению перечисленных проблем, авторы стремились исследовать их с учетом и на основе теоретических положений, выдвинутых на XXI съезде Коммунистической партии Советского Союза.

Необходимым условием успешного развития советской науки является ее связь с практикой, ее служение практическим потребностям коммунистического строительства. Когда XX съезд КПСС отмечал отставание юридической науки, имелся в виду прежде всего ее отрыв от законодательной и кодификационной деятельности Советского государства, от практической работы судебных, административных и хозяйственных органов. В период между XX и XXI съездами партии значительно улучшилась работа советских ученых-юристов, что было специально отмечено на состоявшейся в декабре 1958 года второй сессии Верховного Совета СССР пятого созыва в связи с принятием на этой сессии ряда важнейших законов в области судоустройства, уголовного и уголовно-процессуального права. Однако отставание правовой теории от практики строительства коммунизма еще далеко не преодолено. Это относится и к науке теории государства и права. Преодоление такого отставания предполагает как научное обобщение опыта государственного и хозяйственного строительства, так и исследование проблем, имеющих непосредственное практическое значение. Поскольку из числа проблем этого рода к науке теории государства и права прямое отношение имеют прежде всего проблемы социалистической законности, форм ее осуществления и методов ее дальнейшего укрепления, а также проблемы кодификации и систематизации советского законодательства, последние специально рассматриваются в предлагаемой монографии. Одной из важнейших задач, стоящих перед марксистско-ленинской наукой теории государства и права, является задача борьбы с буржуазной идеологией и с ревизионизмом. Этой задаче в докладе Н.С. Хрущева на XXI съезде партии было уделено особое внимание [1].

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 4

В свете указаний, данных съездом, представляется необходимым, наряду с общей оценкой реакционной сущности различных буржуазных и ревизионистских концепций, разоблачать их классовый подход к решению конкретных вопросов в области государства и права. Этим и объясняется тот факт, что соответствующие концепции критически рассматриваются во всех главах настоящей работы в связи с анализом отдельных специальных проблем науки теории государства и права.

Авторы не ставили перед собою цели создания курса или учебника по теории. Предлагаемая вниманию читателя работа потому и именуется «Вопросы теории права», что в ней освещаются лишь некоторые проблемы этой науки, представляющиеся особенно актуальными и в то же время еще не нашедшие единообразного разрешения. Известно также, что в советской юридической науке нет обособленной дисциплины теории права. У нас имеется единая наука – марксистско-ленинская теория государства и права. И если настоящая книга называется «Вопросы теории права», то не потому, что ее авторы стоят за отделение теории права от теории государства. Название книги объясняется тем, что избранная авторами в качестве предмета исследования проблематика не выходит за пределы той части данной науки. которая посвящена изучению вопросов права. Но так как исследование правовых явлений не только неосуществимо, но и просто немыслимо в отрыве от государства, то и собственно юридические проблемы, рассматриваемые в этой работе, получают свое разрешение на основе реально существующего неразрывного единства государства и права.

[1] См. «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет», т. I, Госполитиздат, 1959, стр. 80–93.

ГЛАВА I. ПОНЯТИЕ И ЗАДАЧИ НАУКИ ТЕОРИИ ГОСУДАРСТВА И ПРАВА

§ 1. Определение науки теории государства и права

Предметом марксистско-ленинской теории государства и права, как видно из самого наименования этой науки, являются государство и право. Но государство и право изучаются не только в теории. Сущность, а также закономерности возникновения, развития и отмирания государства и права раскрываются в науке исторического материализма. Конкретные формы деятельности социалистического государства и отдельные отрасли права составляют предмет изучения отраслевых юридических дисциплин. В науке истории государства и права последние изучаются в их конкретно-историческом проявлении в различных странах в различные эпохи. Кроме того, в советской юридической науке изучаются государство и право стран народной демократии. В поле ее внимания и исследования находятся также современное государство и право капиталистических стран. В связи с этим, естественно, возникает вопрос, в каком именно смысле государство и право составляют предмет изучения науки теории и в каком соотношении эта наука находится с историческим материализмом, с одной стороны, и с отраслевыми юридическими дисциплинами, а также с историей государства и права – с другой.

Любая наука характеризуется тем, что она, во-первых, изучает определенный круг явлений объективной действительности, во-вторых, исследует и раскрывает определенные закономерности, свойственные данным явлениям, в-третьих, на основе раскрытых закономерно-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 6

стей формулирует определенные практические выводы, которые могут быть применены в области изучаемых ею явлений.

Практическая направленность, неразрывная связь с жизнью – это качества, обязательные не только для естественных знаний, но и для всех видов и отраслей социалистической общественной науки. Обращаясь к представителям общественных наук, Н. С. Хрущев в докладе на XXI съезде партии говорил: «Серьезные требования предъявляются ко всем отраслям общественных наук. Наши экономисты, философы, историки призваны глубоко исследовать закономерности перехода от социализма к коммунизму, изучать опыт хозяйственного и культурного строительства, способствовать воспитанию трудящихся в коммунистическом духе. Перед учеными в области общественных наук, особенно перед экономической наукой, стоит задача творческого обобщения и смелого теоретического решения новых вопросов, выдвигаемых жизнью» [1].

Наука, не вскрывающая закономерностей развития изучаемых ею явлений и не обеспечивающая необходимого практического эффекта, перестает быть наукой. Вместе с тем все перечисленные моменты в их совокупности придают определенность каждой данной науке и с достаточной полнотой выявляют то место, которое она занимает в системе наук.

Теория изучает государство и право, их сущность и свойственные им закономерности. Таков круг исследуемых ею явлений и законов объективной действительности. Однако сами эти явления могут изучаться с различных сторон и в неодинаковом объеме.

Можно изучать государство и право в целом – их сущность, причины их возникновения, изменения и отмирания, их роль на различных этапах общественного развития, их место в системе других общественных явлений и т.д., отвлекаясь от конкретных форм деятельности государства и конкретных методов выражения и осуществления права. В этом плане государство и право как раз и исследуются в науке исторического материализма.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 7

Конечно, в основе выводов и обобщений науки исторического материализма лежат познание и изучение богатейшего и многообразного конкретного материала. Но этот материал привлекается здесь именно для того, чтобы выявить наиболее общие закономерности, определяющие сущность и развитие государства и права в целом. В то же время сущность и закономерности, характерные для государства и права, можно изучать не только в общем виде, но и в конкретных формах их проявления – в форме организации государства и механизма его деятельности, в форме установления правовых норм и их реализации. Эту задачу решают юридические науки, в том числе наука теории государства и права. Конкретные формы выражения сущности и закономерностей, свойственных государству и праву, также • могут рассматриваться в разных объемах. Можно изучать государство и право в конкретных формах их проявления на различных этапах развития общества с учетом тех особенностей, которыми они характеризуются в различные эпохи в отдельных странах. Такую функцию выполняет наука истории государства и права. Можно, далее, изучать только такие формы, которые проявляют данное государство и данную систему права лишь в определенной области общественной жизни (например, в области регулирования имущественных отношений или в области применения наказания к преступникам и т.д.). На этом именно и зиждется образование отраслевых юридических дисциплин. Но можно изучать и такие конкретные формы, которые характерны для государства и права в целом, независимо от того, в какой области общественной жизни они действуют (например, организация государства, его механизм, функции и т.п., установление правовых норм, их действие и осуществление и т.д.). При этом наряду с выявлением того общего, что характеризует любое государство и любую правовую систему, устанавливаются и такие конкретные формы, которые выражают в целом сущность только данного исторического типа государства и только данной исторической системы права. Изучение таких форм относится к предмету исследования науки теории государства и права.

Следовательно, теория изучает сущность и общие закономерности государства и права в таких конкрет-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 8

ных формах их проявления, которые характерны для государства и права в целом и которые вместе с тем выражают специфику их отдельных типов.

Из этого вытекает ряд выводов, важных для решения вопроса о соотношении теории государства и права с другими, ранее перечислявшимися науками.

Теория тесно связана с наукой исторического материализма. Иначе и быть не может. Исторический материализм раскрывает сущность государства и права и их общие закономерности, а теория, как указывалось, исследует сущность и общие закономерности государства и права в конкретных формах их проявления. Поэтому теория государства и права не была бы подлинной наукой, если бы она не опиралась на исторический материализм– свою исходную научную базу.

Однако это обстоятельство не дает никаких оснований рассматривать теорию государства и права как часть или соответствующий расширенный раздел исторического материализма. Теория государства и права есть юридическая наука.

Признание теории юридической наукой ни в какой мере, конечно, не означает выхолащивания ее социальной сущности, сведения ее предмета только к юридическим нормам в их чистом виде. Будучи марксистско-ленинской, а не буржуазной догматической наукой, теория во всех своих выводах исходит из классового понимания государственно-правовых явлений и анализирует их путем исследования тех реальных общественных отношений, которыми эти явления порождаются. Юридической наукой теория является в том смысле, что, изучая сущность и закономерности развития государства и права, она решает и такие конкретные вопросы, как вопрос о формах организации различных видов государственной деятельности, о механизме государства и назначении его отдельных составных частей, о конкретных методах осуществления государственных функций и т.д. или вопрос об источниках права, юридической норме, ее применении и толковании, о системе законодательства и законодательной технике, о правоотношении и его элементах и т.п. Исследование таких вопросов вполне уместно в теории, как правовой дисциплине, но выходит за пределы предмета науки исторического материализма, к которой ее пытаются отнести некоторые авторы. Отказав-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 9

шись от признания правового характера науки теории, было бы невозможно объяснить, почему она исследует перечисленные и многие другие конкретно-правовые проблемы.

Теория государства и права тесно связана со специальными юридическими дисциплинами, а также с наукой истории государства и права. Действительно, для того, чтобы иметь возможность изучать конкретные формы действия государства и права в отдельных областях общественной жизни или на различных этапах исторического развития, нужно знать то, что характерно для деятельности государства, а также для выражения и осуществления правовых норм вообще. Поэтому исследование конкретных юридических проблем в отдельных правовых науках должно опираться на общие выводы, сформулированные в теории государства и права. В то же время для той степени обобщений, которая достигается в теории и распространяется на государство и право в целом, необходимо пройти через этап менее широких обобщений, ограничивающихся такими формами действия государства и права, которые проявляются лишь в отдельных областях общественной жизни или в различные периоды истории человеческого общества и исследуются в специальных правовых дисциплинах и в государственно-исторической науке. Поэтому обобщения науки теории государства и права должны строиться на использовании выводов, сформулированных в этих науках.

Отсюда, однако, не следует, что теорию можно рассматривать как науку, сводящую воедино выводы отраслевых юридических дисциплин, или как «науку наук», стоящую над отраслевыми дисциплинами. Простое суммирование выводов, добытых в отраслевых дисциплинах, само по себе не давало бы в научном отношении ничего нового, между тем как задача теории государства и права в том именно и состоит, чтобы продвигаться к новым, более широким обобщениям, к обобщениям более высокой степени. Вследствие этого теория государства и права становится общей наукой по сравнению с конкретными юридическими дисциплинами. Она является общетеоретической правовой наукой, разрабатывающей общие положения о государстве и праве, о государственно-правовых явлениях. Тем самым она

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 10

освобождает отраслевые дисциплины от необходимости самостоятельно и порознь обращаться к формулированию тех же понятий. Последние черпаются из науки теории государства и права и кладутся в основу проводимого отраслевыми дисциплинами конкретно-юридического исследования. Важную роль выполняет теория и в педагогическом процессе. Она вооружает учащихся знаниями о государстве и праве в целом и в то же время знакомит их с такими политическими и правовыми категориями, без предварительного усвоения которых было бы невозможно последующее изучение конкретных правовых наук. В последнем случае теория государства и права выступает в качестве своеобразного введения в изучение отраслевых юридических дисциплин.

Отмеченное качество теории государства и права иногда служит поводом для явно преувеличенных оценок ее роли и значения. Так, например, Н. Г. Судариков утверждает, что, «являясь наукой методологической, теория государства и права призвана показать специфику применения марксистского диалектического метода к государственно-правовым явлениям» [2]. В результате создается впечатление, что у отраслевых юридических дисциплин имеются две методологические базы – наука диалектического материализма и наука теории государства и права.

Но такой вывод неприемлем по принципиальным соображениям, так как он является результатом ошибочного отождествления методологических установок с общетеоретическими положениями. Поскольку теория формулирует общие положения, обязательные для всех юридических дисциплин, имеется повод к тому, чтобы объявить ее методологической наукой. Существует, однако, немало наук, общие положения которых применяются в других, более специализированных отраслях знаний. Такое значение, в частности, имеет общее языкознание для изучения отдельных языков или общее литературоведение для изучения отдельных литератур. Но это отнюдь не оправдывало бы возведения каждой такой общей науки в ранг науки методологической. Кроме того, и в любой специальной юридической дисциплине

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 11

есть своя так называемая общая часть. Ее выводы распространяются на всю конкретную проблематику данной отрасли правовых знаний. Но разве из этого следует, что общая часть выступает в качестве методологической основы соответствующей дисциплины?

Методологическая наука – это наука, разрабатывающая метод научного исследования. Совершенно очевидно, что общая теория не выполняет и неспособна выполнить подобную роль. Она сама пользуется методом, созданным марксистско-ленинской философией, – наукой диалектического материализма. Метод материалистической диалектики лежит в основе как отраслевых юридических дисциплин, так и науки теории государства и права. Более того, он лежит в основе всей советской и вообще социалистической науки и практики. «Марксистско-ленинские идеи, – указывалось на XXI съезде партии, – имеют для международного рабочего движения, для победы коммунизма такую же животворную силу, как солнечные лучи, как свет и тепло для растений, для жизни на земле» [3]. Этим определяется значение марксистского диалектического метода для всех областей юридической науки, включая науку теории государства и права. Однако в различных областях знаний конкретные формы применения диалектического метода зависят от специфики предмета, изучаемого в каждой данной науке. Определенными особенностями обладает также применение метода диалектического материализма в теории государства и права, что существенно для определения самого понятия этой науки.

Главные требования диалектического метода заключаются в том, чтобы рассматривать изучаемые явления с точки зрения движения, изменения, развития с учетом как формы, в которой это развитие протекает, так и в первую очередь внутренних причин, его вызывающих. Но каждая однородная группа явлений объективного мира развивается в определенных, только ей свойственных формах в результате действия специфических, Только для нее характерных причин. Этим и предопределяется специфика применения диалектического метода к изучению тех или иных конкретных явлений объектив-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 12

ной действительности. Ясно, например, что общие законы диалектики неодинаково проявляют себя в области естественной и общественной жизни, а также в сфере различных естественных или общественных процессов. Таким образом, способы применения диалектического метода зависят не только от содержания самого этого метода, но и от характера предмета данного научного исследования.

Предметом исследования общей теории является государство и право. Развитие государственно-правовых явлений протекает в форме общественно-исторического процесса и выражается в смене типов государства и исторических систем права. Что же касается причин, вызывающих этот процесс, то они заложены в классовой природе государства и права. Поэтому общие требования диалектического метода в применении к исследованию государства и права означают, что последние должны рассматриваться и изучаться не вообще в изменении и развитии, а в плане исторической и классовой обусловленности этого процесса.

Главные требования философского материализма заключаются в том, чтобы истолковывать явления природы и общества с точки зрения тех объективных материальных сил, которые вызывают их к жизни и делают их такими, как они есть. Но и специфика материалистического истолкования причин, породивших те или иные явления объективного мира, также зависит от характера самих этих явлений. Так, хотя по своей природе материально обусловлены явления не только естественной, но и общественной жизни, однако, конкретные факторы, определяющие возникновение и развитие общественных отношений людей, существенно отличаются от непосредственных причин возникновения и развития явлений и процессов естественного мира. Этим предопределяются особенности материалистического истолкования различных конкретных групп изучаемых явлений.

Марксистско-ленинская теория, изучающая государство и право, исходит из того, что государство и право относятся к области надстроечных явлений и потому главной и конечной причиной их возникновения и существования служат материальные условия жизни общества, его экономическая структура, его экономический базис. Поэтому общие требования философского мате-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 13

риализма в применении к исследованию государства! и права означают, что последние должны рассматриваться и изучаться не вообще в материальной, а именно в их экономической обусловленности.

При определении понятия рассматриваемой науки должно быть учтено все то, что характеризует не только ее предмет, но и свойственные ей особые формы применения марксистско-ленинского философского метода научного исследования.

В результате теория государства и права может быть определена как наука, изучающая сущность и закономерности государства и права в целом, в конкретных формах проявления последних, в их исторической, экономической и классовой обусловленности.

Выдвигая предложенное определение, мы учитывали недостатки ряда учебников и учебных пособий по теории государства и права, состоящие в том, что они зачастую не развивают применительно к задачам этой науки положения и законы исторического материализма, а лишь дословно воспроизводят их. Что же касается конкретно-правового материала, то, к сожалению, тоже нередки случаи, когда в значительной мере повторяется то, что изложено в курсах истории государства и права, истории политических учений, государственного, гражданского или уголовного права. Подход к данной науке как общей по отношению к другим юридическим дисциплинам и в то же время как к науке правового характера ставит ее в такое положение, когда она обязана формулировать определения и давать понятия, действительно общие для всех без исключения конкретных отраслей юридических знаний, не повторяя выводов и не дублируя материалов ни одной из них в отдельности. Это позволит теории государства и права более четко определить свое место и роль в системе советской юридической науки.

Вместе с тем, определение понятия любой науки должно быть максимально кратким. Оно призвано выразить ее существо, а не перечень изучаемых ею вопросов. Этим определение и отличается от простого описания. Между тем с такими описательными определениями иногда приходится встречаться в нашей правовой литературе.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 14

Например, по мнению Д. А. Керимова, в определении предмета теории государства и права должно быть отражено, что «эта наука основана на диалектическом и историческом материализме; она изучает государство и право, как основную, главную часть надстройки классового общества, и особое внимание акцентирует на особенностях возникновения, развития, отмирания при полной победе коммунизма социалистического типа государства и права как главных орудий построения социалистического и коммунистического общества; на основе исторического материализма, данных отдельных, отраслевых юридических дисциплин и изучения общих закономерностей развития государственно-правовых явлений эта наука вырабатывает общие принципиальные и руководящие положения, понятия и определения по коренным вопросам юридической науки в целом» [4].

Высказывается и ряд других предложений и пожеланий аналогичного характера. Но все эти предложения не имеют ничего общего с определением и преследуют лишь цель заменить его более или менее обширным перечнем описательного характера [5]. Поэтому, на наш взгляд, они и не могут быть приняты.

Главное в науке теории государства и права состоит в том, что она изучает сущность и закономерности государства и права в целом, в конкретных формах их проявления, в их исторической, экономической и классовой обусловленности. В определении ее предмета только эти моменты и могут получить отражение. Если же иметь в виду исчерпывающий либо, по крайней мере, развернутый перечень рассматриваемых ею проблем, то он должен быть выявлен не в определении, а в характеристике задач, стоящих перед теорией государства и права.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 15

II

В буржуазной правовой литературе появление рассматриваемой науки связывают с опубликованной в 1832 году книгой английского юриста Джона Остина «Чтение по юриспруденции», в которой сформулирован ряд абстрактных положений для права вообще, независимо от места и времени его действия, конкретных форм и методов его выражения.

Роль Остина как «отца» общетеоретического направления в юриспруденции, конечно, сильно преувеличена, хотя он и оказал значительное влияние на развитие юридической мысли как в Англии, так и в странах континентальной Европы, а также США, явившись создателем английской аналитической школы. К представителям последней относят таких юристов, как Поллок, Салмон, Браун и др. Вместе с тем не подлежит сомнению, что если в философском плане общие положения о государстве и праве выдвигались еще во времена Платона и Аристотеля, то в качестве самостоятельной ветви юридической науки общая теория представляет собой продукт сравнительно недавнего времени. При этом абстрактные положения о праве, выдвинутые в буржуазной юридической литературе, рассматриваются в качестве не столько общеправовых, сколько философских принципов. Так, тот же Остин в своих «Чтениях» говорит не о теории, а о философии позитивного права [6]. Этот факт находит свое объяснение в том влиянии, которое оказала философия Канта и в особенности Гегеля на постановку общефилософских проблем в буржуазной юриспруденции. Вместе с тем наряду с философией права образуются такие дисциплины, как энциклопедия права и общая теория права.

Первоначально между этими науками существовали известные границы.

Философия права представляла собою не что иное, как распространение той или иной философской концепции на характеристику сущности правовых явлений. Она не затрагивала специфики юридических проблем, а ограничивалась лишь общефилософской оценкой права в целом. Следовательно, философия права являлась ветвью скорее философской, нежели юридической науки.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 16

Энциклопедия права–это своеобразный пропедевтический курс, ставивший своей целью познакомить лиц, приступающих к изучению права, с основными юридическими понятиями, необходимыми для последующего преподавания специальных правовых дисциплин. Энциклопедия не являлась поэтому единой наукой, органически связанной во всех ее составных частях. Ее выделение было обусловлено соображениями чисто методического, педагогического характера.

Общая теория права посвящалась изучению вопросов, общих для различных отраслей юридической науки. Она и выступала поэтому как отрасль правовых, а не философских знаний (в отличие от философии права), причем как отрасль, имеющая свой особый предмет исследования и не сводящаяся (в отличие от энциклопедии права) к сумме понятий, применяемых в отдельных юридических дисциплинах.

Впоследствии, однако, грани различия между указанными дисциплинами почти целиком стираются. С ними перестали считаться и сами буржуазные юристы.

Ряд авторов, например, Гарейс, Венгер [7], Штернберг [8]и др., отождествляют теорию и философию права. Книга Рубье, опубликованная в 1946 году, хотя и называется «Общая теория права» [9], по сути дела не выходит за пределы того, что принято считать философией права, а появившаяся в этом же году работа Кост-Флоре [10]объединяет в себе элементы философии, энциклопедии и общей теории права. Вполне естественно поэтому, что в оценке отношения к науке общей теории права со стороны современной буржуазной юриспруденции надо учитывать ее суждения независимо от того, выражены ли они в работах, которые именуются общей теорией, энциклопедией или философией права.

В чем заключаются основные черты, характеризующие состояние общей теории права в современной буржуазной юридической науке?

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 17

Многочисленные определения общей теории права, выдвинутые буржуазными юристами, могли бы быть сведены к двум основным группам.

Первую группу составляют определения, ориентирующиеся на те моменты или признаки, которые, по мнению авторов соответствующих определений, образуют существенные свойства права. Так, Гезер считает, что «общая теория права занимается изучением условий, внутренне присущих правовым феноменам» [11]. По мнению Зомло, общая теория призвана изучать основные принципы, составляющие условие существования всякого права [12]. Кауфман говорит, что теория есть наука о сущности права в целом, представляющая теоретический фундамент любой науки о позитивном праве [13] .

При этом авторы указанных определений исходят обычно из того, что право обладает самодовлеющей сущностью, отличающей его от всех других «социальных феноменов», ввиду чего и наука о праве должна наглухо отгородиться от иных, неправовых явлений, входящих в область социологии и не имеющих ничего общего с правоведением. Настоящий объект теории права, писал Штаммлер, есть система форм, благодаря которым мы мыслим юридически [14]. Что же касается Кельзена, то его книга о «чистой теории права» [15] фактически целиком посвящена «защите» независимости юриспруденции как науки от социальных, моральных, политических и иных факторов подобного рода.

[1] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет», т. I, Госполитиздат, 1959, стр. 61.

[2] Обсуждение макета учебника «Теория государства и права», «Советское государство и право» 1954 г. № 6, стр. 118.

[3] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет», т. I, Госполитиздат, 1959, стр. 110.

[4] Обсуждение макета учебника «Теория государства и права», «Советское государство и право» 1954 г. № 6, стр. 118–119.

[5] В статье Д. А. Керимова и Б. В. Шейндлина «О предмете общей теории государства и права», опубликованной в № 12 журнала «Советское государство и право» за 1957 год, делается шаг вперед в определении понятия науки теории государства и права в том смысле, что авторы рассматривают ее как юридическую науку (см. стр. 13). Однако наряду с этим теория объявляется методологической наукой (см. там же), а анализ ее соотношения с историческим материализмом не идет дальше рассуждений о соотношении конкретного и общего (см. стр. 5). По соображениям, изложенным ранее, первый вывод нам представляется ошибочным, а второй– явно недостаточным.

[6] J. Austin, Lecturs on Jurisprudence, London, 1832, p. 1

[7] К . Gareis, L. Wenger, Rechtsenzyklopadie und Methodologie, Berlin, 1920, S. 14–15

[8] T Sternberg, Einfuumhrung in die Regrave;atsjtfiicirc;ssenschaft, Berlin, 1922, I, S. 17.

[9] P. Roubier, Thueacute;orie greacute;neacute;rale du droft / histoire des doctrines juridiques et philosophie des valeurs sifecirc;fales, Paris, 1946

[10] M Coste-Floret, Problegrave;mes fondahmteux du droit, Paris, 1946.

[11] J. Haesaert, Theacute;orie geacute;neacute;rale du droit,Bruxelles, 1948, p. 19

[12] F. Somlo, Juristische Grundlehre, Budapest, 1927, S. 8.

[13] F. Kaufmann, Kriterien des Rechts, Berlin, 1924, S. 43.

[14] R. Stammler, Lehrbuch der Rechtsphilosophie, Berlin und Leipzig, 1928, § 3.

[15] H. Kelsen, Reine Rechtslehre, Leipzig, 1934.

Конечно, юридическая наука вообще, в том числе и наука общей теории права, имеет свой самостоятельный объект исследования, не определив который, было бы невозможно отграничить ее от других отраслей знаний. Но мы имеем дело в данном случае не столько с задачей размежевания отдельных наук, сколько с другим, гораздо более важным для буржуазных юристов практическим устремлением – ограничить юриспруденцию одними лишь юридическими нормами. Отрыв этих норм

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 18

от реальных общественных отношений, на базе которых они возникают, ведет к выхолащиванию основного ядра права – его социальной, классовой сущности.

Главная особенность определений, относящихся ко второй группе, заключается в том, что они строятся на идее чисто логического соотношения между общей теорией права и специальными юридическими дисциплинами. В этом смысле типичным является определение, предложенное Радбрухом. Последний считал, что общая теория призвана исследовать наиболее общие юридические принципы, единые для различных отраслей права [1]. Той же по существу позиции придерживается и Германн, полагающий, что речь должна идти о разработке общей линии для содержания и метода отдельных правовых дисциплин [2].

При этом авторы указанных определений не только не исключают, а, напротив, как правило, прямо предполагают увязывание в научном исследовании правовых проблем с проблемами социального порядка. Но такая увязка ограничивается лишь отдельными явлениями общественной жизни и не распространяется на социальную структуру общества в целом, породившую конкретную, исторически преходящую систему права. Так, например, Германн, говоря о социальной проблематике юриспруденции, имеет в виду такие вопросы, как алкоголизм и преступность, хозяйственная депрессия и увеличение численности имущественных правонарушений и т.п. [3]. При такой «увязке» правовых проблем с проблемами социальными нетрудно доказать, что достаточно ликвидировать алкоголизм, как исчезнут определенные виды преступлений. Преодоление состояния хозяйственной депрессии должно якобы устранить имущественные правонарушения – в рамках одного и того же, капиталистического общественного строя. В то же время, как показал опыт «школы свободного права», переход к социальной проблематике в буржуазной юриспруденции влечет за собою растворение правовых норм в многочисленных жизненных фактах, которые, по выражению

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 19

Эрлиха, объявляются «живым правом» [4]. Последнее освобождает судей от подчинения закону и легализует ничем не прикрытый судейский произвол.

Вместе с тем необходимо отметить, что и в работах авторов, определения которых мы отнесли ко второй группе, центральное место в большинстве случаев занимают все же не эти, социальные, а сугубо юридические, преимущественно формально-логические проблемы. В частности, основное назначение юриспруденции Радбрух усматривает в выполнении трех задач: интерпретация, конструкция, систематика [5]. Это и понятно. Если общая теория права рассматривается лишь как нечто логически единое по отношению к отдельным юридическим дисциплинам, как к частностям, то и ее выводы ограничиваются почти исключительно нахождением родовых признаков у многочисленных правовых явлений и выражением их в общих понятиях.

Конечно, теория права должна формулировать общие понятия, в равной мере применимые в отдельных юридических дисциплинах. Иначе она перестала бы быть общей теорией права. Но самые общие понятия могут иметь научный смысл лишь при условии, что они опираются на выявление объективных закономерностей, характеризующих подлинную сущность права и определяющих исторический процесс его возникновения и развития. Едва ли нужно специально говорить о том, что решение подобной задачи превосходит классовые возможности и политические установки буржуазной юридической науки. Этому препятствует также и тот метод исследования, который в ней господствует.

Мы уже говорили о существовавшем в свое время различии между философией, энциклопедией и общей теорией права. Но это различие, даже когда оно имело известное конкретное содержание, проходило только по линии предмета исследования, или, точнее, круга вопросов и задач, которые разрешались в каждой из перечисленных дисциплин. В то же время не только философия, но и энциклопедия, и общая теория права опирались на определенную философскую основу как на свою методо-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 20

логическую базу. Такой методологической базой для современной буржуазной юриспруденции служит философский идеализм во всех его новейших разновидностях (прагматизм, экзистенциализм, позитивизм и т.п.). Правда, отдельные авторы нередко не только не заявляют прямо о приверженности к тому или иному философскому течению, но и говорят о создании своего собственного метода исследования.

О таком особом методе немало писал, например, Кельзен [6], заявляющий, что в отличие от естественных явлений, к которым надлежит подходить с позиций каузальности и необходимости, право предполагает рассмотрение с позиций нормативности, долженствования. При этом долженствование составляет качество самой юридической нормы и потому обусловливает исследование права таким, каково оно есть, а не каким оно должно было бы быть. Нетрудно, однако, заметить, что этот метод отнюдь не изобретен самим Кельзеном, а заимствован им из философского арсенала неокантиантства, с которым в этом отношении полностью солидаризируется философия позитивизма, собственно и приводящая к «идее» изучения права «как такового», «из самого себя». Другая философская концепция – концепция экзистенциализма лежит в основе «юридического идеал-реализма» Гурвича. На словах выступая одновременно и против идеализма и против материализма в праве, Гурвич фактически объявляет правовые категории «спиритуальными реальностями» и подходит к ним как к «ценностям», существующим вне пространства и времени [7].

Не менее широкое распространение в буржуазной юридической науке получила философия прагматизма. Именно в соответствии с установками этой философской концепции американский юрист Ф. С. Коген заявляет, что правовые определения нельзя квалифицировать как правильные или неправильные – они могут быть только полезными либо бесполезными [8]. Его соотечественник и однофамилец М. Р. Коген переносит на почву права по-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 21

ложения семантической философии, считая, что споры о юридических дефинициях могут быть легко разрешены, если будет достигнута договоренность о словах или символах для обозначения различных правовых понятий [9]. Современное буржуазное правоведение в лице различных его представителей опирается и на методологию интуитивизма [10], неотомизма [11] и т.п.

Опираясь на плюралистическую и в основном идеалистическую методологическую базу, буржуазные юристы подвергают постоянным нападкам методологию социалистической науки о государстве и праве и делают все возможное для того, чтобы опорочить лежащий в основе нашей науки метод диалектического материализма. При этом весьма характерно, что именно в вопросе о методологии буржуазная юриспруденция получает поддержку со стороны авторов, стоящих на ревизионистских позициях.

В частности, автор вышедшего в 1956–1958 гг. в Югославии двухтомного учебника по теории государства и права Радомир Лукич также исходит не из единства, а из множественности методов юридической науки. Он утверждает, что юриспруденция пользуется тремя главными методами – догматическим, философским и социологическим. Р. Лукич на словах, правда, признает всеобщее значение метода диалектического материализма, но, ссылаясь на всеобщность указанного метода, делает вывод, что, помимо него, каждая наука пользуется своим особым методом. Для юридической науки таким особым методом является якобы догматический

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 22

метод, под которым Р. Лукич понимает «систематическое усвоение конкретных правовых положений» [12].

Нетрудно заметить, что автор здесь явно смешивает специфические приемы, которыми пользуются различные отрасли знаний, с методологической основой науки. Подобное смешение позволяет ему, однако, утверждать, что для юриспруденции догматический метод имеет такое же значение, как и метод диалектический.

Разумеется, правоведение не может обойтись без логической разработки нормативного материала и приведения в определенную систему конкретных правоположений. Не подлежит также сомнению, что применение метода диалектического материализма в различных областях знаний обладает своей спецификой. Ясно, например, что способы применения метода материалистической диалектики в таких науках, как физика, биология и правоведение, далеко не совпадают. Но нельзя превращать специфические приемы применения диалектического метода в каждой данной науке в ее особую методологию. Что же касается догматического метода, то его тем более нет оснований объявлять специфическим методом юридической науки, ибо он чужд материалистической диалектике, неприемлем для подлинно научного исследования и потому со всей решительностью отвергнут марксистско-ленинской наукой о государстве и праве.

Основную линию своей раскольнической борьбы с марксистско-ленинской наукой ревизионисты направляют против учения о государстве диктатуры пролетариата, на все лады отстаивая тезис о необходимости его скорейшего отмирания. Но, как указывал на XXI съезде партии Н. С. Хрущев, «в настоящих условиях ослаблять социалистическое государство – значит помогать врагам. Если империалисты нас не могут сейчас разбить, то ревизионисты, по существу, предлагают нам самим разоружиться, уничтожить государственные органы, которые обеспечивают оборону страны, и отдаться таким образом на милость врагов» [13].

В целях «оправдания» своей концепции, теоретики

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 23

ревизионизма принимают все меры к отрицанию коренных различий между эксплуататорским и социалистическим государством. Последнее дает им возможность утверждать, будто лишь с отмиранием государства утверждается социалистическое общество.

Обращаясь к учению о государстве, ревизионисты прежде всего отвергают марксистское понимание функций государства, поскольку правильное понимание и определение функций государства выявляет его классовое содержание, вскрывает принципиальную противоположность государств эксплуататорского и социалистического типа. По мнению Р. Лукича, «функция государства – это понятие, которое охватывает сущность государственной деятельности, показывает, что в государстве является основным и, таким образом, выявляет его цель, задачи и смысл» [14]. Исходя из такого понимания функций государства, Р. Лукич утверждает, что у государства может быть только одна функция, а именно «охрана данного способа производства путем применения государственного насилия» [15]. Р. Лукич полагает, что принятое марксистской наукой разделение функций государства на внешние и внутренние, выделение хозяйственно-организаторской и культурно-воспитательной функций есть по существу разделение форм государственной деятельности, а не функций государства. По его мнению, «только та деятельность, которая реализуется при помощи применения государственного насилия, может быть отнесена к функциям государства» [16].

Подобная трактовка содержания государственных функций резко расходится с тем, как последние толкуются в марксистской науке, понимающей под функциями государства главные направления государственной деятельности. Однако такая трактовка понадобилась Р. Лукичу именно для того, чтобы, сведя все дело к подавлению, уничтожить какое бы то ни было различие между функциями, а значит, и сущностью эксплуататорского и социалистического государства. Действительно, взгляды Р. Лукича приводят к выводу, будто любое государство, независимо от его классовой природы, имеет

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 24

одну и ту же функцию, являющуюся, таким образом, общей для всякого государства. Между тем задача научного исследования заключается не только в том, чтобы выявлять общее, но и в том, чтобы устанавливать особенное. Это обстоятельство особенно важно иметь в виду при анализе государственных функций, так как здесь принципиальные отличия социалистического и капиталистического государства проявляются с особой силой.

Неверно также утверждение, что к функциям государства можно относить только те области его деятельности, которые реализуются при помощи государственного насилия. Принудительный характер деятельности государства заключается не в том, что государство всегда принуждает, а в том, что оно является машиной принуждения, находящейся в руках господствующего класса и принуждающей тогда, когда в этом имеется необходимость.

В противоположность этому Р. Лукич полагает, что в деятельности государства следует выделять только те. области, которые характеризуют его как орган классового подавления. Только эти области охватываются функциями государства. Что же касается деятельности в таких областях, как образование, здравоохранение и т.д., то она не составляет чего-либо специфического для государства и потому не воплощает в себе государственных функций. Автор, однако, забывает, что особенность государственной функции заключается вовсе не в способности одного только государства к ее выполнению, а в том, что в классовом обществе любая область государственной деятельности (в том числе, конечно, и просвещение, и здравоохранение) носит классовый характер, осуществляется господствующим классом через его государство и в его интересах. Не следует также забывать, что в любой области государственной деятельности, в том числе и в области просвещения или здравоохранения, в случаях, когда интересы господствующего класса этого требуют, применяется принуждение.

В соответствии со своей концепцией Р. Лукич и под правом понимает только средство регулирования государственной силой тех общественных отношений, которые «иначе не могут быть регулируемы» [17] . Вместе с тем,

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 25

вопреки приводимому утверждению автор считает нормальным добровольное применение права [18]. И в этом случае не делается каких-либо различий между эксплуататорским и социалистическим правом. И здесь все сводится к приданию одинакового значения в каждой из двух названных правовых систем как принуждению, так и добровольному соблюдению юридических норм.

Стремясь к сглаживанию коренных различий между буржуазным и социалистическим государством и правом, ревизионисты идут по пути отрицания классовой природы государства и права современного капитализма. В этом отношении они полностью солидаризируются с реформистами. Их взгляды смыкаются с такой наиболее распространенной теорией последних, какой является концепция Кейнса, одним из глашатаев которой выступает Стрэчи (английская лейбористская партия).

Указанная теория основана на утверждении некой «классовой диффузии» и исходит из разделения властей в «надклассовом» государстве, или, как выражаются ее авторы, в «государстве всеобщего благосостояния».

В югославском журнале «Questions actuelles de Socialism» Стрэчи пишет: «В государствах с активными социал-демократическими силами отмечается общественная организация смешанного хозяйства. Это такое хозяйство, в котором параллельно существуют старые законы капиталистической системы и новые законы, вызванные хозяйственной ролью государства. На этой основе происходят столкновения между буржуазией и пролетариатом. Государство использует определенные слабости этих обоих классов для того, чтобы стать автономным фактором общественного развития» [19]. Здесь, по сути дела, воспроизведено то,, что в марте 1958 года было написано в журнале социалистической партии Австрии «Die Zukunft»: «Необходимо достигнуть диффузии власти в рамках общества». Аналогично высказывался и официальный орган социалистического интернационала: «Большинство хозяйственно развитых государств стоит на разных ступенях такой эволюции, которая направлена на демократический контроль средств произ-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 26

водства и их использования и теперь направляется к социализму» [20].

Приведенные высказывания перекликаются и с мнением Р. Лукича.

Рассматривая империализм – как государственный капитализм [21], Р. Лукич полагает, что именно последний и предопределяет новые тенденции в построении современного капиталистического государства, приводящие к появлению в нем некапиталистических черт. Он утверждает, что в современном капиталистическом государстве власть концентрируется в руках бюрократии, которая якобы делит эту власть с буржуазией и пролетариатом, что «власть бюрократии ограничена в равной мере как властью буржуазии, так и пролетариата» [22].

Эту же концепцию развивает и программа СК.Ю, где говорится: «Государственный аппарат в стремлении достичь своей самостоятельной функции становится над обществом и проявляет тенденции ко все большему ограничению как роли частного капитала, так и роли рабочего класса... Поскольку в политической борьбе между буржуазией и рабочим классом за влияние и позиции в системе государственного капитализма достигнуто большое равновесие, постольку и функции бюрократии становятся все более самостоятельными, с тенденцией к консервированию государственно-капиталистических отношений».

Показательно само понимание государственного капитализма, отстаиваемое ревизионистами.

Для Р. Лукича государственный капитализм – переходное явление, характерное для периода, когда происходит постепенное вытеснение буржуазии. Оговариваясь, что государственный капитализм не есть еще социализм, что господствующим классом при государственном капитализме не является пролетариат и что в таком обществе не ликвидирована эксплуатация, Р. Лукич к государственному капитализму относит экономическую систему как СССР, так и стран народной демократии [23].

Такой клеветнический по отношению к социалистическому государству вывод «обосновывается» тем, что

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 27

государственная собственность на средства производства, фабрики, рудники, железные дороги и т.д., определяющая характер производства в странах социализма, представляет якобы «самый низший вид общественной собственности, а не самый высший, как это полагают руководители СССР» [24] . Поэтому получается, что при государственной собственности нет социалистического способа производства, а следовательно, и функция, которую осуществляет государство в обществе, где господствует государственная собственность, – это охрана государственного капитализма. Государство же, выполняющее такую функцию, – это не социалистическое и не пролетарское государство.

Другой югославский ревизионист – М. Перович характеризует государственный капитализм как «начальную фазу строительства социализма, когда, помимо всего остального, в силу необходимости имеет место определенная роль государства в экономике и соответствующей экономической системе, распределении и обмене продуктами, системе финансирования, системе цен, режиме снабжения, системе рынка и регулирования товарно-денежных отношений и т.д.». На втором, по его мнению, этапе имеет место постепенное освобождение государства от экономических функций и его отмирание. Вот здесь и наступает, по мнению М. Перовича, этап формирования «действительного социализма», начинающийся «с отмирания государства в экономике и перенесения его функций на непосредственных производителей» [25].

Таким образом, все усилия ревизионистов в вопросах государства и права направлены на стирание коренного различия между социалистическим и капиталистическим государством, на отрицание пролетарского, социалистического характера государства в СССР и других социалистических странах, на отыскание «элементов» социализма в современном капиталистическом государстве эпохи империализма. Вместе с тем их усилия ведут к ослаблению социалистического государства. Пропаганда ими теории отмирания государства уже в условиях социалистического общества находится в явном проти-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 28

воречии с практикой строительства социализма в СССР и в народно-демократических государствах, стремление провести такую теорию в жизнь означает попытку лишить рабочий класс важнейшего орудия строительства коммунизма и охраны социалистических завоеваний.

Марксизм не отрицает, что отдельные, наиболее общие объективные закономерности присущи праву и государству любого общества. Такие закономерности выявлены самим марксизмом, который учит, что и право, и государство обладают классовой природой, что нет государства без права и права без государства и т.д. Но, выявляя эти и другие общие закономерности, марксистское учение не оставляет сомнений в том, что социалистическое, пролетарское государство и право противостоят любому эксплуататорскому государству и праву и что конкретные принципы и закономерности, характерные для эксплуататорского общества, принципиально противоположны объективным закономерностям социалистического общества. Разработанные марксизмом общие понятия помогают вскрывать эту принципиальную противоположность. Ревизионисты же, напротив, стремятся обосновать общие закономерности и принципы для капиталистического и социалистического государства и права. Поэтому они и противопоставляют не эксплуататорское общество (рабовладельческое, феодальное, капиталистическое) социалистическому, а демократическое (буржуазное и пролетарское) недемократическому (рабовладельческому и феодальному). Подобные тенденции находят свое выражение в решении ревизионистами многих вопросов теории государства и права (теория законности, разделения властей, системы права и др.).

«Утверждения ревизионистов, – говорил Н. С. Хрущев в докладе на XXI съезде партии, – опровергнуты жизнью, практикой борьбы рабочего класса, всем ходом общественного развития. Опрокинуты основные тезисы ревизионизма – об изменении характера капитализма. о бескризисном развитии капиталистической системы, о мирном врастании капитализма в социализм и так далее» [26]. «Но, – продолжал Н. С. Хрущев, – ревизионизм не добит. Надо иметь в виду, что империализм будет вся-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 29

чески стремиться поддерживать и активизировать ревизионистов» [27]. Ввиду этого и борьба с ревизионизмом должна находиться в центре внимания общественных наук, в том числе, марксистско-ленинской юридической науки. Разоблачая ревизионизм, необходимо со всей последовательностью показывать, что только исходя из марксистского метода материалистической диалектики, только с позиций классовой борьбы и диктатуры пролетариата, проблемы теории государства и права могут получить правильное научное разрешение.

[1] G. Radbruch, Grundzuumlge der Rechtsphilosophie, Heidelberg, 1914, S. 2.

[2] O. A. Germann, Grundlagen der Rechtswissenschaft, Bern, 1950, S. 41.

[3] O. A. Germann, Grundlagen der Rechtswissenschaft, Bern, 1950, S. 41.

[4] E Ehrlich, Grundlegung der Soziologie des Rechts, Leipzig, 1913, S. 16.

[5] G. Radbruch, Einfuuml;hrung in die Rechtswissenschaft, Stuttgart, 1952, S. 242.

[6] См. изложение его взглядов по этому поводу в «Reine Rechtslehre», Leipzig, 1934, S. 5 und folg.

[7] G. Gurvitch, L'ideacute;e du droit social, Paris, 1932, p. 117.

[8] F. S. Cohen, Transcedental nonsence and the functional approach, Columbia Law Review, 1935, No. 35, p. 809.

[9] M. R. Соhеn, Reason and law, New-York, 1950, pp. 65–68.

[10] См . наприм ., F. Kaufmann, Logic und Rechtswissenschaft, 1922.

[11] См . например , A. Dabin, Theacute;orie geacute;neacute;rale du droit, 1944. Некоторые авторы вообще отрицают надобность в каком бы то ни было методе исследования. Радбрух, например, пишет: «Так же, как и люди, которые мучают себя самонаблюдением, чаще всего бывают больными людьми, наука, имеющая надобность заниматься собственным учением о методе, должна быть больной наукой; здоровый человек и здоровая наука испытывает потребность знать о себе очень немного» (Q. Radbruch, Einfuuml;hrung in die Rechtswissenschaft, 1952, S. 242). Это обстоятельство, однако, не помешало ему длительное время стоять на почве позитивизма и лишь в конце своей жизни перейти на позиции естественно-правовой доктрины. В то же время в ряде работ (см. например W. Sauer, Einfuuml;hrung in die Rechtsphilosophie, 1954, S. V) теория права квалифицируется как метод для специальных юридических дисциплин.

[12] Radomir Lukic, Teorija drzawe i prawa, t. 1, Teorija drzawe, Beograd, 1956, str. 42.

[13] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет», т. I, Госполитиздат, 1959, стр. 106.

[14] Radomir Lukic, Teorija drzawe i prawa, t. 1, Teorija drzawe, Beograd, 1956, str. 154.

[15] Radomir Lukic, op. cit., str. 161.

[16] Ibid.

[17] Radomir Lukic, op. cit., t. II, str. 44.

[18] Radomiг Lukiс , op. cit., t. 11, str. 268.

[19] Questions actuelles de Socialisme, Belgrad, 1958, No. 46.

[20] Цитируем по Pravny Obzor, Bratislawa 1959, N 2, str. 69.

[21] Radomir Lukic, op. cit., t. II, str 295–297.

[22] Ibid., t. I, str. 325.

[23] Radomir Lukic, op. cit., t. I, str 323.

[24] Tito, Borba za socialistrcku demokratija, t. V, Beograd, str. 35.

[25] M. Перович, Прелазни период од капитализма на коммунизму, Београд, 1957, стр. 51–52.

[26] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет», т. I, Госполитиздат, 1959, стр. 87.

[27] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет», т. I, Госполитиздат, 1959, стр. 89.

§ 2. Задачи науки теории государства и права

В предшествующем изложении, говоря о сущности теории государства и права, мы уже отмечали имеющееся в курсе теории государства и права известное дублирование материалов других наук. Такому дублированию способствуют не только соответствующие определения науки теории государства и права, не выражающие ее специфики, но и другие факторы. В частности, из правильного положения, что «право и государство представляют собой такие явления классового общества, которые самым тесным образом связаны друг с другом», и что «нельзя уяснить коренные, главные вопросы права, не изучая глубоко вопросов государства...» [1], делаются иногда неправильные выводы об объеме и содержании науки теории государства и права. Правильное теоретическое положение о диалектическом единстве государства и права должно сказываться не на объеме излагаемого материала, нередко выходящего за пределы предмета данной науки, а на том, как этот материал следует изучать и излагать в пределах ее предмета. Только таким путем можно добиться ликвидации параллелизма в преподавании теории, с одной стороны, и специальных юридических дисциплин, с другой.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 30

В связи с этим представляется, что теория государства и права как наука должна: а) изучать сущность государства и права и общие закономерности их возникновения и развития; б) выявлять действие этих закономерностей в таких конкретных проявлениях государства, как типы, формы, функции государства и т.п., и в таких конкретных проявлениях права, как историческая система права, источники, нормы, правоотношения и т.п.; в) изучать, как должны формулироваться, излагаться и кодифицироваться законы (учение о законодательстве); г) устанавливать, как должны применяться законы (учение о применении законов); д) выявлять, что могут дать государство и право для прогрессивного развития общества, и изучать, как это наилучшим образом может быть достигнуто; е) разрабатывать общие понятия, относящиеся ко всем правовым наукам; ж) обосновывать превосходство социалистического государства и права перед государством и правом буржуазным, превосходство марксистско-ленинской науки о государстве и праве перед буржуазной наукой, подвергать критике и разоблачению буржуазные, социал-оппортунистические и ревизионистские концепции о государстве и праве.

При этом само собою разумеется, что исследование общетеоретических государственно-правовых проблем должно вестись на основе конкретного исторического материала, относящегося к различным типам государства и системам права. В то же время особое внимание должно быть уделено показу служебной, творческой роли социалистического государства и права.

Единственное, подлинно научное учение о государстве и праве – учение марксизма-ленинизма. Важным этапом дальнейшего углубления и развития этого учения явился XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. Как указывал в выступлении на съезде О. В. Куусинен, доклад Н. С. Хрущева обогатил нашу теорию многими яркими мыслями и положениями. «Я имею в виду, – говорил О. В. Куусинен, – например, трактовку в докладе вопроса об окончательной победе социализма в нашей стране, вопроса о развитии социалистической демократии и отмирании государства, о сближении и слиянии двух форм социалистической собственности, о преодолении существенных различий между городом и деревней, между умственным и физическим тру-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 31

дом, вопроса о коммунистическом воспитании и другие теоретические положения доклада» [2].

Разработка указанных и других проблем открывает широкое поле для творческого развития и теории государства и права как юридической науки. Вместе с отраслевыми юридическими дисциплинами она призвана к исследованию тех многочисленных правовых вопросов, потребность разрешения которых прямо вытекает из новых теоретических положений, выдвинутых на XXI съезде партии. Но для успешного выполнения этих важнейших задач необходимо преодолеть отдельные недостатки, характерные для нынешнего состояния теории государства и права как правовой науки.

Ученые, работающие в этой области, достигли за последние годы существенных успехов. Достаточно сказать, что в предвоенный период был создан лишь один учебник по теории государства и права, тогда как в послевоенные годы появилось несколько таких учебников, принадлежащих перу разных авторов или авторских коллективов. Отрадно отметить также опубликование монографических исследований общетеоретического плана, почти полностью отсутствовавших ранее. Исследования преимущественно посвящены актуальным и важным государственно-правовым проблемам.

Но, признавая отмеченные успехи, в интересах дела необходимо более внимательно сосредоточиться на тех недостатках, устранение которых способствовало бы дальнейшему, еще более успешному развитию этой важнейшей юридической дисциплины. На наш взгляд, эти недостатки более всего дают о себе знать в области соотношения общей теории с отраслевыми юридическими науками, а также в области ее связи с практической работой органов Советского государства. Анализ недостатков такого рода необходим в целях выявления путей их ликвидации.

II

Для развития науки теории государства и права существенное значение имеет ее связь с отраслевыми юридическими дисциплинами. Вместе с тем успешное разви-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 32

тие отраслевых юридических наук, а значит, и советского правоведения в целом, во многом зависит от положительных результатов, достигнутых в науке теории государства и права.

Ученый, занимающийся исследованием специальных правовых проблем, должен иметь возможность оперировать общетеоретическими положениями как данными. Однако практически такая возможность у него не всегда имеется. Иногда он сталкивается с необходимостью самостоятельно разрабатывать общие категории, без которых нельзя решать конкретные практические вопросы.

Происходит это потому, что целый ряд проблем, имеющих, безусловно, общее значение для всех отраслей права, в науке теории государства и права вовсе не разрабатывается.

Возьмем, например, вопрос о вине как основании ответственности. В уголовном праве принято различать такие формы виновности, как умысел прямой и косвенный, а также небрежность и самонадеянность, являющиеся формами неосторожной вины. Те же самые формы виновности обычно перечисляются и в работах по гражданскому праву. Однако, перечислив их, авторы цивилистических работ в дальнейшем к названным формам виновности не возвращаются, поскольку подразделение видов умысла на прямой и косвенный и видов неосторожности на небрежность и самонадеянность практического значения в области гражданско-правовой ответственности не имеет. Здесь сложилось другое, трехчленное деление видов виновности (умысел, грубая неосторожность, простая неосторожность), зафиксированное в законодательстве и строго проводимое в судебной и арбитражной практике по гражданским делам. Почему же тогда цивилисты воспроизводят учение уголовного права о формах виновности? Потому, что ввиду неразработанности этого вопроса в науке теории государства и права принято молчаливо исходить из предположения о том, что всеобщее значение имеет уголовно-правовое учение о вине, хотя в действительности оно приспособлено главным образом к обслуживанию практических запросов только уголовного права как одной из отраслей советского права.

Между тем исследование проблемы вины в общетеоретическом плане оказало бы несомненную пользу не

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 33

только отраслевым дисциплинам, но и самой теории государства и права, поскольку это обогатило бы анализ целого ряда общих вопросов, в том числе и такого, как вопрос о воспитательной роли социалистического права. «Коммунистическое воспитание трудящихся, – говорится в резолюции XXI съезда партии, – преодоление пережитков капитализма в сознании людей должны быть поставлены в центре внимания и деятельности партийных, со ветских, профсоюзных, комсомольских и других общественных организаций» [3]. Они должны находиться также и в центре внимания советской юридической науки. Но исследование правовых средств воздействия на поведение людей без глубокого изучения вопроса о сущности вины, о ее видах и формах, о ее значении в социалистическом праве едва ли возможно и осуществимо.

Существенно важное значение для подавляющего большинства отраслей права имеет отграничение мер юридической ответственности от тех применяемых государством принудительных мер, которые мерами ответственности не являются. Так, например, совершенно очевидно, что нельзя считать мерами ответственности принудительные меры медицинского характера, предусмотренные ст. 11 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик («Ведомости Верховного Совета СССР» 1959 г. № 1, ст. 6), Но в ряде случаев то или иное решение данного вопроса не столь очевидно. Так, хотя в литературе и даже в законе (например, в ст. 394 ГК РСФСР) говорится об ответственности страховщика по договору страхования, едва ли его обязанность по возмещению убытков, вызванных страховым случаем, можно квалифицировать как ответственность, поскольку такая обязанность не является следствием совершенного им правонарушения, а вытекает из самого содержания договора страхования. Но для того, чтобы иметь возможность отграничить меры ответственности от подобных случаев, нужно опираться на общее понятие ответственности, применимое не только к уголовному или гражданскому, но и ко всем вообще отраслям советского права.

В современных условиях разработка такого общего

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 34

понятия необходима и в силу обстоятельств иного порядка, обусловленных проводимыми на основе решений XXI съезда партии мероприятиями по широкому вовлечению общественности в дело борьбы с различного рода правонарушениями. Меры судебной ответственности должны применяться теперь лишь к наиболее злостным правонарушителям, не поддающимся воспитанию. Основной же упор делается на меры общественного воздействия. Но все ли меры общественного воздействия лишены характера юридических санкций, форм правовой ответственности?

Товарищеский суд, например, является общественным, а не государственным органом. Однако его решения в случае необходимости могут быть проведены в жизнь в принудительном порядке через посредство соответствующих органов государственной власти. Приобретает ли такая общественная санкция юридическое значение только вследствие того, что она проводится в жизнь государственным аппаратом, или и при этих условиях дело ограничивается применением мер общественного воздействия?

Ответить на поставленный вопрос невозможно, если предварительно не будет определено общее понятие ответственности по социалистическому праву. Задача же разработки такого понятия должна быть возложена не на отраслевые юридические дисциплины, а на науку теории государства и права.

Общее значение для различных отраслей права имеют также вопросы причинной связи, неправомерности поведения, юридических презумпций, их сущности и отдельных разновидностей и т.д. Конечно, все эти вопросы менее значимы, чем центральные проблемы науки теории права: проблема сущности государства и права, закономерностей их возникновения и развития и т.п. Но нельзя проходить и мимо вопросов такого рода ввиду того, что они, несомненно, носят общетеоретический, а не специальный характер.

Для того чтобы теория государства и права в полной мере обслуживала потребности отраслевых юридических дисциплин, необходимо уточнить круг исследуемых ею вопросов, включив в этот круг все важнейшие проблемы, имеющие общее значение для советского правоведения в целом.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 35

К сожалению, иногда недооценивается значение уже достигнутых нашей наукой обобщений. Так, в учебнике С. А. Голунского и М.С. Строговича 1940 года все субъекты права, не являющиеся физическими лицами, объединялись общим понятием юридического лица [4]. Но юридическое лицо как гражданско-правовая категория не может охватить всех субъектов права, которые при этом имеются в виду, поскольку в государственном, административном и в ряде других отраслей советского права в качестве субъектов нередко выступают организации, не являющиеся юридическими лицами. Поэтому авторы учебника 1949 года и учебного пособия 1955 года отказались от подобного обобщения, заменив его перечнем описательного характера. В учебнике 1949 года упоминаются юридические лица, органы государственной власти, учреждения, предприятия и организации [5], а в учебном пособии 1955 года – государственные организации трудящихся и общественные организации трудящихся [6]. Подобный перечень не раскрывает сути дела; это явствует хотя бы из того, что не все организации трудящихся могут выступать в качестве субъектов права. Вместе с тем приведенный перечень ничего не дает для отраслевых наук, поскольку он не вооружает их научным критерием для исследования правосубъектности в каждой отдельной отрасли права.

Встречаются и такие случаи, когда обобщенное исследование проблемы подменяется сводным описанием выводов отраслевых наук по соответствующему вопросу, Так, например, обстоит дело с освещением правоспособности граждан или юридических фактов. Но описание не есть обобщение, а схематическая сводка может служить в лучшем случае лишь сырым материалом для подлинных научных обобщений. Задача же заключается в том, чтобы обобщения науки теории государства и права во всех случаях представляли собою

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 36

высшую степень по сравнению с обобщениями отраслевых юридических наук. Это полностью отвечает тому месту, которое теория государства и права должна занимать среди других юридических дисциплин, и той роли, которую ее выводы призваны играть в конкретном исследовании, проводимом отраслевыми науками.

У науки теории государства и права и у отраслевых юридических наук имеется немало так называемых одноименных проблем, исследуемых в первом случае в наиболее общем виде, а во втором – применительно к особенностям данной конкретной отрасли права. Таковы, в частности, вопрос о принципах советского права в целом и о принципах его отдельных отраслей, проблема источников права, их толкования, проблема правоотношения и др. Но авторы некоторых работ по теории права при исследовании таких проблем зачастую ориентируются не на все отрасли советского права, а лишь на ту из них, в которой соответствующая проблема получила наиболее широкое освещение. В результате их выводы нередко утрачивают общее значение и не распространяются на все юридические дисциплины. Например, в общей, характеристике структуры правовой нормы обычно отмечается наличие в ней трех элементов: гипотезы, диспозиции и санкции. Правда, не во всех отраслях права структура нормы выражается ê таком именно виде. В частности, в нормах уголовного права гипотеза сливается с диспозицией. Но это обстоятельство не меняет существа дела. И в то же время такая наука, как государственное право, не использует общетеоретических выводов о структуре нормы, поскольку они в большинстве случаев не подтверждаются характером государственно-правовых норм. Авторы учебного пособия 1955 года, отмечая это обстоятельство, ссылаются на несовпадение между текстом закона и нормой права [7]. Такое несовпадение, конечно, существует. Но авторы все же не рискуют показать на материалах государственного права, как проявляется здесь трехчленная .структура нормы, ибо, за исключе-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 37

нием лишь некоторых государственно-правовых норм, сделать это невозможно. Значит, нужно ввести коррективы в общее учение о структуре нормы права которые делали бы его действительно общим учением. Известные попытки в этом направлении уже предприняты в работе Н.Г. Александрова [8]. Но это лишь первые попытки, заслуживающие того, чтобы они были продолжены.

Задача науки теории государства и права заключается в том, чтобы формулировать такие научные выводы, которые имеют всеобщую значимость и подтверждаются данными всех отраслевых юридических наук. Такие выводы, будучи результатом обобщения данных отдельных наук, приобретают значение исходных положений для исследования конкретных юридических проблем.

Общие определения, формулируемые в науке теории государства и права, конкретизируются в частных определениях отраслевых дисциплин. Но это не всегда бывает необходимо. Иногда отраслевые дисциплины в процессе исследования тех или иных конкретных правовых явлений могут, воспользовавшись общим определением, данным в теории государства и права, переходить непосредственно к анализу особенностей этих явлений, не прибегая к такому промежуточному звену, как частное определение. Например, если понятие метода регулирования или понятие правового положения личности выявлено и определено в теории государства и права, то цивилисту или административисту нет надобности определять понятие метода гражданско-правового или административно-правового регулирования, понятие правового положения личности в гражданском или в административном праве. Они могут, опираясь на соответствующие общие определения, переходить прямо к анализу особенностей метода регулирования в гражданском или в административном праве, к анализу особенностей правового положения личности в каждой из этих отраслей советского права.

Между тем в учебном пособии 1955 года о метоле регулирования говорится: «Различие в предмете пра-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 38

вовой регламентации обусловливает и различие в методах правового регулирования поведения людей», а дальше подчеркивается, что метод регулирования произведен от предмета правовой регламентации и потому для разграничения отраслей права имеет вторичное значение [9]. Но что такое метод правового регулирования, об этом авторы пособия предпочитают умалчивать. Если бы при этом в учебниках по отраслевым дисциплинам авторы ограничивались простой отсылкой по данному вопросу к учебнику по теории государства и права, студент так никогда и не узнал бы, что же собственно следует понимать под методом правового регулирования.

Теория государства и права, как уже отмечалось, не является «наукой наук» по отношению к отраслевым юридическим дисциплинам, и от нее нельзя поэтому требовать большего, чем она может дать в качестве общей юридической науки. Речь идет лишь о целесообразном «распределении нагрузки» между нею и специальными правовыми науками. Ряд правовых категорий изучается всецело и исключительно специальными науками. Их использует и на них опирается теория государства и права. Так, если для формулирования тех или иных общетеоретических выводов необходимо воспользоваться понятием органа государственного управления или хозяйственного органа Советского государства, было бы нелепо требовать, чтобы смысл этих понятий был разъяснен и выявлен в теории государства и права. Она может и должна опираться здесь на выводы науки административного или гражданского права. Но, в свою очередь, науки административного или гражданского права должны быть освобождены от обязанности выявлять и разъяснять смысл таких категорий, которые имеют общее значение для всех юридических дисциплин. Многие такие категории наукой теории права уже разработаны. Но известные пробелы все же имеются, и их необходимо восполнить. Никакая наука не может стоять на месте. Всякая подлинная наука должна непрерывно развиваться, дви-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 39

гаться вперед. При этом в ходе развития науки отбрасываются устаревшие, ошибочные положения, а ее правильные, подтвержденные практикой выводы обогащаются за счет новых открытий, новых положений.

XX съезд КПСС с особой силой подчеркнул значение творчества для науки. Этому вопросу серьезное внимание уделил и XXI съезд партии, в резолюции которого особое место отведено формулированию задач, стоящих перед советской наукой вообще, в том числе и перед общественными науками [10]. Но творчество не мирится ни с какими догматами. Следует помнить о том, что и правильное научное положение начинает играть отрицательную роль, если ему приписывается значение понятия, исключающего необходимость дальнейшего своего развития. Подобных понятий нет ни в одной науке, их нет и не должно быть также в науке теории государства и права

III

Связь науки теории государства и права с практикой выражается прежде всего в ее связи с отраслевыми юридическими дисциплинами. Однако существует и ряд таких практических вопросов, в решении которых теория государства и права способна либо вместе с отраслевыми дисциплинами, либо даже непосредственно оказать помощь советским законодательным, судебным и иным государственным органам. Среди них центральное место занимают, разумеется, те вопросы, постановка и разрешение которых непосредственно связаны с задачами, выдвинутыми в области государственно-правового строительства XXI съездом партии.

«Съезд отмечает, – говорится в резолюции, – что в современных условиях главным направлением в развитии социалистической государственности является всемерное развитие демократии, привлечение всех граждан к участию в руководстве хозяйственным и культурным строительством, в управлении общественными делами Необходимо повышать роль Советов как массовых орга-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 40

низаций трудящихся. Многие функции, выполняемы» теперь государственными органами, постепенно должны переходить в ведение общественных организаций» [11].

Повышение роли Советов как необходимое условие дальнейшего развития социалистической демократии требует всестороннего исследования природы Советов именно как массовой организации трудящихся. Это исследование позволит выявить возможность использования новых форм привлечения широких слоев общественности к управлению государством наряду с теми формами, которые намечены в решениях XXI съезда партии (общественное управление здравоохранением, физкультурой и спортом, культурным обслуживанием населения). Не подлежит сомнению, что в содружестве с наукой советского государственного права большую работу в этом направлении могла бы проделать наука теории государства и права

Важнейшее значение для исследования этой проблемы имеет указание XXI съезда КПСС об усилении руководящей роли партии в период развернутого строительства коммунизма, «Весь опыт борьбы за победу социализма и коммунизма, – записано в материалах XXI съезда, – показывает, что в процессе строительства коммунистического общества роль партии, как испытанного авангарда народа и высшей формы общественной организации, все более возрастает» [12]. Это означает, что и дальнейшее развитие социалистической демократии осуществимо лишь при условии все более возрастающего руководящего значения партии, предполагающего создание новых форм партийного руководства государством и обществом, над изучением которых должны работать представители всех отраслей общественной науки, в том числе и советского правоведения.

В то же время расширение социалистической демократии невозможно без укрепления социалистического государства. «Переход отдельных функций от государственных органов к общественным организациям не

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 41

ослабит роли социалистического государства в строительстве коммунизма, а расширит и укрепит политическую основу социалистического общества, обеспечит дальнейшее развитие социалистической демократии» [13]. Отсюда поиски новых форм вовлечения масс в дело управления составляют вместе с тем и дальнейшую научную разработку путей и средств всемерного укрепления социалистического государства.

Наряду с вопросами государственного строительства перед теорией государства и пряна стоят также серьезнейшие практические задачи, относящиеся к области нормотворческой и нормоприменительной деятельности социалистического государства.

Наше государство ведет сейчас большую работу по обновлению советского законодательства и по проведению его новой кодификации. Ставится вопрос о внесении необходимых изменений в Конституцию СССР. В резолюции XXI съезда КПСС говорится: «Со времени принятия Конституции произошли важные изменения в политической и экономической жизни Советского Союза, изменилась и международная обстановка. Все эти изменения следовало бы отразить и законодательно закрепить в Конституции Союза Советских Социалистических Республик» [14]. Частично уже приняты и подлежат принятию в будущем общесоюзные Основы по отдельным отраслям законодательства. Предстоит издание республиканских гражданских, гражданско-процессуальных и других кодексов.

В проведении кодификационных работ призваны принять участие представители не только отраслевых дисциплин, но и науки теории государства и права. Конечно, было бы неправильно требовать, чтобы самый текст проекта статей гражданского или уголовного кодекса формулировали в своих работах теоретики, а не цивилисты или криминалисты. Но построение кодекса в целом предполагает решение многих общетеоретических проблем. Здесь именно и должна проявиться активная творческая роль науки теории государства и

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 42

права как результат ее связи с отраслевыми дисциплинами и с практической работой советских законодательных органов.

В частности, задачей науки теории государства и права является четкое и ясное решение вопроса о соотношении кодифицированных норм и норм, устанавливаемых в порядке текущего правотворчества.

Разработка общих принципов построения кодексов также возложена на науку теории государства и права.

К ее непосредственным практическим задачам необходимо отнести и разработку проблем законодательной техники: вопросы терминологии закона, структуры его статей, сочетания в законе абстрактных и конкретных норм, устранение повторении, сокращение взаимных отсылок и т.п. Существенное значение имела бы разработка в общетеоретическом плане системы таких правил, соблюдение которых обеспечивало бы единство и согласованность советских законов, несмотря на внесение в них тех или иных конкретных изменений.

Таким образом, одна лишь проблема кодификации открывает перед наукой теории государства и права широкое поле деятельности для решения вопросов практической значимости.

Для практической деятельности государственных органов важнейшее значение имеет изучение вопроса не только о том, как должны составляться законы, но и о том, как они должны применяться. Мало издать хороший закон, хорошо его написать, правильно его кодифицировать. Необходимо еще обеспечить, чтобы те, кто должны его применять, знали закон, умели им пользоваться и правильно понимали и применяли его. Если это не будет обеспечено, то самый лучший закон не приведет к тому результату, достижение которого ставил своей целью законодатель. Знание и умение применять закон – важнейшее требование, предъявляемое к практическому работнику юстиции. Каждый гражданин должен иметь возможность легко ознакомиться с любым юридическим актом, нормирующим его права и обязанности; каждое должностное лицо должно знать те юридические нормы, которыми оно обязано руководствоваться в своей практической деятельности.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 43

Без этого элементарного требования нельзя обеспечить законность [15].

Одна из главных задач юридического образования состоит в том, чтобы научить юриста правильно понимать и применять законы. Именно наука теории государства и права должна создавать основу, базу для правильного понимания и применения законов, формулируя в этой области необходимые общие правила и принципы, в соответствии с которыми конкретные дисциплины могли бы исследовать специфику применения законов в данной области права.

Необходимо иметь в виду, что в современных условиях возникает ряд новых, практически очень важных проблем применения юридических норм, вовсе не поднимавшихся ранее ни теорией, ни практикой. Взять хотя бы проблему применения тех юридических норм, которые предусматривают меры правовой ответственности. В соответствии с линией, намеченной XXI съездом партии, органы суда и прокуратуры должны широко практиковать такие формы воздействия на правонарушителей, как передача их на поруки общественности, не прибегая к средствам уголовной репрессии, когда в этом нет необходимости. Речь идет, таким образом, о совершенно новых методах и принципах применения юридических норм, в усвоении которых, как об этом свидетельствуют сообщения печати, практические работники испытывают серьезные затруднения. Аналогичные вопросы возникают и в области применения норм административного права, так как и здесь на первый план выдвигаются меры предупредительного характера, осуществляемые путем привлечения к этому делу широких кругов общественности.

При таких обстоятельствах теория не может уже ограничиваться одним только изучением самого понятия применения юридических норм, как это имело место во время проводившейся журналом «Советское государство и право» дискуссии. Задача заключается во всестороннем исследовании конкретных вопросов действительного применения в жизни норм советского социалистического права.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 44

В связи со значением, которое приобретает сейчас в целом проблема применения юридических норм, более серьезного внимания заслуживают вопросы толкования, действия закона и т.д. Во всестороннем научном обосновании нуждается принцип обязательности опубликования законов и других нормативных актов с показом тех отрицательных последствий, к которым ведет нарушение этого принципа. Необходимо выявить, какое влияние может оказать отсутствие публикации на осуществление советским правом его воспитательной, мобилизующей и организующей роли.

Теория государства и права в еще большей степени, чем какая-либо другая правовая наука, должна не просто излагать то или иное теоретическое решение рассматриваемых ею проблем, но и показать, к каким последствиям данное решение объективно приводит. Нужно постоянно иметь в виду, что теория государства и права–не только теоретическая, но вместе с тем и практическая наука, выводы которой могут и должны иметь прикладное значение как для специальных правовых дисциплин, так и для работы советских государственных органов.

Авторы не ставили перед собой цели исчерпать все проблемы непосредственной практической значимости, а стремились лишь, осветив некоторые из них, показать, насколько ошибочно было бы представлять себе теорию государства и права только как сугубо теоретическую дисциплину, забывая о важнейших практических задачах, в решении которых самое активное участие должны принимать и представители названной науки. Говоря о задачах такого рода, мы отнюдь не претендуем на их разрешение в настоящей работе. Такой труд под силу лишь коллективу советских ученых-юристов в целом. Однако в пределах тематики данной работы представляется необходимым сосредоточить внимание на тех проблемах практического характера, которые с этой тематикой так или иначе связаны.

[1] М.П. Карева, С.Ф. Кечекьян, А.С. Федосеев, Г.И. Федькин, Теория государства и права, Госюриздат, 1955, стр. 4.

[2] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет», т. II, Госполитиздат, 1959, стр. 162.

[3] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет», т. II, Госполитиздат, 1959, стр. 442.

[4] См. С.А. Голунский и М.С. Строгович, Теория государства и права, Юриздат, 1940, стр. 275.

[5] См. «Теория государства и права» под ред. М. П. Каревой, Госюриздат, 1949, стр. 406–407.

[6] См. М.П. Карева, С.Ф. Кечекьян, А.С. Федосеев, Г.И. Федькин, Теория государства и права, Госюриздат, 1955, стр. 410.

[7] См. М.П. Карева, С.Ф. Кечекьян, А.С. Федосеев, Г.И. Федькин, Теория государства и права, Госюриздат, 1955, стр. 374.

[8] См. Н.Г. Александров, Законность и правоотношения в советском обществе, Госюриздат, 1955, стр. 91.

[9] См. М.П. Карева, С.Ф. Кечекьян, А.С. Федосеев, Г.И. Федькин, Теория государства и права, Госюриздат, 1955, стр. 431.

[10] См. «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза Стенографический отчет», т II, Госполитиздат, 1959, стр. 442–443.

[11] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза Стенографический отчет», т II, Госполитиздат, 1959, стр. 445

[12] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза Стенографический отчет», т II, Госполитиздат, 1959, стр. 452

[13] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Совет Cкoг o Союза. Стенографический отчет», т. II, Госполитиздат, 1959, стр. 445.

[14] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Совет Cкoг o Союза. Стенографический отчет», т. II, Госполитиздат, 1959, стр. 453.

[15] Ср. В.А. Туманов, Вступление в силу норм советского права, «Ученые записки ВИЮН», вып 7, 1958, стр. 85 и сл.

ГЛАВА II. СУЩНОСТЬ ПРАВА

§ 1. Определение права

Право – сложное общественное явление, обладающее многообразными свойствами и признаками. Не все эти признаки подлежат включению в общее определение права. Общее определение должно содержать в себе указание лишь на такие моменты, которые характеризуют право со стороны его сущности и специфической для него формы, а также с точки зрения функций, которые право выполняет среди других общественных явлений. Начнем с вопроса о сущности права. Известно, что буржуазное право Маркс и Энгельс рассматривали как возведенную в закон волю буржуазии [1]. Эта формула с соответствующими изменениями применима к любому праву вообще: всякое право представляет собою не что иное, как возведенную в закон волю господствующего класса.

Воля – категория психологическая независимо от того, идет ли речь о воле индивида, коллектива, класса или общества в целом. Поэтому и выражение воли класса, стоящего у власти, немыслимо помимо и вне конкретных психических актов, совершаемых теми представителями господствующего класса (коллегиально или индивидуально), которые осуществляют правотворческую деятельность в данном государстве. Но

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 46

тем не менее такие конкретные психические акты должны рассматриваться как волевые действия не отдельных лиц, сколь бы многочисленны они ни были, а господствующего класса в целом.

Объясняется это не только организационной зависимостью указанных лиц от класса, представителями которого они являются. Ведь такая зависимость бывает не только непосредственной, но и косвенной, как это, например, имеет место при монархической форме государственного правления. Суть дела заключается не в этом, а прежде всего в том, что процесс формирования воли отнюдь не носит произвольного характера. Содержание воли и ее направленность всегда детерминированы. Воля господствующего класса, выражаемая теми его представителями, которые осуществляют правотворческую деятельность, предопределяется материальными условиями жизни этого класса [2]. Ими порождаются и общеклассовые интересы, выражаемые в классовой воле. Поэтому она всегда соответствует общеклассовым интересам, хотя и может иногда расходиться с убеждениями, помыслами и устремлениями отдельных индивидов, входящих в состав господствующего класса. Это означает, что воля класса, воплощаемая в нормах права, обладает как психологическим, так и определенным социальным содержанием.

Необходимо иметь в виду, что Маркс и Энгельс говорят не просто о воле господствующего класса, а о такой его воле, которая возведена в закон. Но возвести волю в закон – это значит сделать ее общеобязательной. Совершенно очевидно, что общеобязательную силу воле класса, стоящего у власти, может придать только государство, являющееся органом принуждения в руках данного класса. В этом именно и состоит специфическое качество той воли, которая образует сущность права.

Следовательно, со стороны его сущности право характеризуется тем, что оно представляет собою государственную волю господствующего класса.

Иногда спрашивают, с какой волей имеют дело лица, применяющие право, – с волей законодателя или

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 47

с волей-закона. Постановка подобного вопроса обусловлена тем, что изданный закон действует обычно в продолжение более или менее длительного времени и впоследствии нередко получает распространение на вновь возникшие общественные отношения, которых не мог иметь в виду законодатель в момент принятия данного закона. Чтобы каким-то образом объяснить подобное явление, зачастую говорят, будто воля, возведенная в закон, приобретает самостоятельный характер и по своему содержанию не зависит от воли, явившейся ее источником. Так, Н.Г. Александров различает волю возводимую и волю, возведенную в закон. Он пишет: «Возводимая в закон (и в юридическую норму вообще) воля класса – это воля в собственном, психологическом смысле, заключающаяся в данном случае в определенных психологических актах воли конкретных представителей класса, предлагающих, обсуждающих и принимающих норму.

Возведенная же в закон воля класса (т.е. юридическая норма)–это уже не воля в психологическом смысле, т.е. в смысле психологических актов воли конкретных представителей господствующего класса, а продукт, результат этих актов» [3]. Далее Н.Г. Александров отмечает, что, «будучи превращенной в свой продукт, в юридическую норму, воля, возводившаяся в закон, объективируется, получает самостоятельное существование уже независимо от волеизъявлений, из которых слагалась состоявшаяся правотворческая деятельность. При этом объективная значимость правовой нормы определяется тем, что она выражает объективный интерес господствующего класса, обусловленный его экономическим положением, и тем самым является объективированной волей данного класса»². Вслед за этим автор формулирует практические выводы, вытекающие из отстаиваемых им взглядов. Он говорит: «Правовая норма, как объективированное волевое решение, предназначенное направлять поведение людей, может регулировать также и те новые отношения, которые не имелись в виду при создании данной нормы, если последняя применительно к регулированию этих новых отношений

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 48

также выражает объективный интерес класса, соответствует его воле» [4].

Приведенные рассуждения представляются ошибочными в двух отношениях. С одной стороны, неправильно утверждение, будто возводимая в закон воля – это всего лишь психический акт, ибо тогда было бы невозможно понять, почему такой акт возводится в закон, почему ему придается общеобязательная сила. Не следует забывать о том, что возводится в закон воля господствующего класса, в каких бы психических актах она ни выражалась. Но такая воля обязательно должна иметь свое классовое содержание и служить отражением объективного интереса данного класса. В этом смысле воля, возводимая в закон, ничем не отличается от воли, возведенной в закон. С другой стороны, неправильно также утверждение, что воля, возведенная в закон, лишена какого бы то ни было психологического основания и сводится единственно к социальной воле. Воля всегда социальна по своему содержанию. В то же время воля всегда есть определенный психический акт. Вне психологического основания нет вообще никакой воли. Отстаивая противоположный взгляд, Н.Г. Александров в лучшем случае может утверждать, что право есть объективированный интерес класса, а не его воля. Однако, Марке и Энгельс рассматривали право именно как возведенную в закон волю господствующего класса.

Ошибочная в теоретическом отношении, приведенная концепция в случае ее принятия должна была бы влечь за собою и неправильные практические выводы. В самом деле, если воля законодателя значения не имеет, если для применения нормы права к новым отношениям достаточно лишь установить соответствие этого действия объективным интересам господствующего класса, то спрашивается, кто же вправе принять решение по такому вопросу. Решить этот вопрос, по-видимому, могут лица, применяющие закон по собственному усмотрению. Но тогда идея законности была бы несовместима с самою сущностью права.

Когда мы читаем текст изданного в свое время закона, мы можем и не знать мотивов, побудивших законодателя к его изданию, если они в самом законе не

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 49

приведены. Но мы точно знаем, что хотел сказать законодатель, издав данный закон, какое правило он имел в виду установить. В этой его части ранее принятый акт полностью воспроизводится как при ознакомлении с текстом закона, так и в процессе применения выраженных в нем норм. Если же в процессе его применения в закон привносится новый смысл вопреки действующей системе права, налицо нарушение законности, обусловленное новой позицией господствующего эксплуататорского класса или злоупотреблением должностных лиц государства, но отнюдь не тем, что самая сущность права с неизбежностью порождает подобные явления.

Почему же тогда ранее изданные законы могут быть в известных пределах применены к вновь возникшим общественным отношениям? Почему в некоторых случаях закон, изданный государством одного исторического типа, продолжает действовать и после создания государства нового типа, в совершенно новых социальных условиях? Играет ли какую-либо роль воля законодателя как психический акт и при ситуации подобного рода?

Бесспорно играет и притом в высшей степени важную роль.

Для того, чтобы закон, изданный государством старого исторического типа, приобрел значение действующего закона в условиях государства нового исторического типа, он должен получить санкцию со стороны нового законодателя, а такая санкция является как социальным, так и психическим актом одновременно. Но дело не только в этом, а главным образом в том, что подобный старый закон, будучи санкционированным новой государственной властью, приобретает и новое смысловое содержание, так как он толкуется и применяется не обособленно и изолированно, а в системе вновь созданного права. Когда, например, в Германской Демократической Республике, являющейся государством социалистического типа, применяется Гражданское уложение 1896 года или Уложение о наказаниях 1871 года, то оба эти уложения приобретают новое социальное качество. Но они приобретают такое качество не в силу их «автоматической трансформации» вслед за изменением социально-экономических отношений и не вслед-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 50

ствие того, что они подвергаются толкованию вопреки их смысловому значению, а потому, что они применяются в системе вновь созданного социалистического права ГДР и ввиду этого наполняются новым смысловым содержанием. Что же касается системы права ГДР, то она воплощает в себе волю рабочего класса и объединяемых им трудящихся ГДР как в социальном, так и в психологическом значении этого слова. Следовательно, органы и лица, применяющие гражданское уложение 1896 года или Уложение о наказаниях 1871 года, имеют дело с волей (в ее социальном и психическом проявлении) не старого, а нового законодателя – социалистического государства – Германской Демократической Республики.

Рассмотрим теперь тот случай, когда норма права, установленная данным государством, применяется его органами к вновь возникшим отношениям, которые законодатель не мог иметь в виду в момент издания соответствующего закона. Обратимся к примеру приводимому по этому поводу Н.Г. Александровым: «При принятии ст. 90 Уголовного кодекса РСФСР 1926 года (ст. 90 предусматривала ответственность за самоуправство), разумеется, не имелись в виду такие правонарушения, как самовольная обработка в личных целях земли, принадлежащей колхозу, поскольку такого рода правонарушения появились в более поздние годы. Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от 3 апреля 1940 г. разъяснил, что такие действия должны квалифицироваться по ст. 90 УК РСФСР и соответствующим статьям УК других союзных республик» [5]. По мнению автора, приведенный пример иллюстрирует и подтверждает тот взгляд, что практическое значение имеет не воля законодателя, а независящая от нее объективная социальная воля, которая к тому же меняет свое содержание с возникновением новых общественных отношений. Но попробуем подвергнуть этот пример более внимательному рассмотрению. При издании ст. 90 УК законодатель, конечно, не мог иметь в виду тех правонарушений, о которых говорит Н.Г. Александров. Это означает, что такие правонарушения не могли явиться мотивом к изданию данного

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 51

закона. Однако в самой ст. 90 УК вообще не указывались какие-либо мотивы, и поэтому они лишены правового значения. Закон говорил общим образом о наказуемости самоуправства, в чем бы оно ни выражалось. Такой была и социальная, и психическая воля законодателя. Она и позволяла применять ст. 90 УК РСФСР 1926 года к правонарушениям, которых ранее не было и которые не могли тогда иметься в виду. Напротив, если бы ст. 90 УК была построена по принципу не абстрактной, а казуальной нормы и содержала бы в себе исчерпывающий перечень предусмотренных ею случаев, ее нельзя было бы применять к другим случаям, как бы ни изменились реальные общественные отношения. Таким образом, и здесь имеет место следование воле законодателя, выраженной в законе, но взятой не в изолированном виде, а в связи с системой права в целом.

В результате надлежит прийти к выводу, что сущность права образует государственная воля господствующего класса. Эта воля определяется материальными условиями существования данного класса и потому имеет определенное социальное содержание. Вместе с тем, как и всякая воля вообще, она является волей в психологическом значении этого слова. Психический акт, приведший к изданию правовой нормы, воспроизводится в процессе ознакомления с текстом закона и его применения. Но он воспроизводится только в пределах правила поведения, выраженного в норме, а не мотивов ее установления. Наконец, и самое это правило воспроизводится не в изолированном виде, а в системе действующего права.

Некоторые авторы, определяя общее понятие права, считают возможным ограничиться одним лишь указанием на его сущность. Например, А. И. Денисов, говорит, что «право есть только возведенная в закон воля господствующего класса, воля, содержание которой определяется материальными условиями существования этого класса» [6]. Представляется, однако, что такое определение, будучи бесспорно правильным, не отвечает задачам, стоящим именно перед наукой теории государства

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 52

и права, которая в отличие от исторического материализма рассматривает государство и право не только в целом, но и в конкретных формах их проявления. Поэтому для того, чтобы правильно выработать общее определение понятия права, отвечающее требованиям данной науки, необходимо вслед за анализом сущности права перейти к рассмотрению специфической формы его выражения.

Воля господствующего класса приобретает общеобязательную силу и тем самым становится правом благодаря тому, что она выражается в законах, декретах, постановлениях и иных нормативных актах, издаваемых органами государства, либо в обычаях, возникающих помимо государства, но санкционируемых им, когда последние соответствуют воле господствующего класса. Как бы, однако, ни были разнообразны конкретные формы выражения государственной классовой воли, все они придают последней характер юридической нормы. Если государственная воля господствующего класса образует сущность права, его главное содержание, то выражающая данную волю норма есть способ выявления этой сущности, специфическая и в то же время существенная форма права.

Против такого отношения к норме возражает Н.Г. Александров [7], но возражает, как нам кажется, без достаточных к тому оснований. Он заявляет, что «правовая норма... – это не форма права, а самое право. Формами права являются формы выражения юридических норм» [8], под которыми автор понимает нормативные акты, издаваемые органами государственной власти. Однако то же самое, что сказано Н.Г. Александровым относительно нормы, можно было бы сказать и о государственных нормативных актах. Они тоже представ-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 53

ляют собою не что иное, как самое право. Это вытекает уже из того, что формы столь же реальны, как и заключенное в них содержание. Поэтому когда мы говорим о форме того или иного явления, мы имеем в виду не нечто для него случайное, а то, что характеризует самое это явление, взятое в его внешнем выражении. Не подлежит сомнению, что норма есть в такой же мере самое право, как и воплощенная в ней воля господствующего класса. Но воля наполняет право определенным содержанием, а норма выступает в качестве формы выражения этого содержания. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить друг с другом два различных юридических правила. Как нормы они ничем друг от друга не отличаются. Различие между ними обусловливается лишь характером и направленностью выраженной в них государственной воли. Это обстоятельство свидетельствует о том, что у права имеется единая форма, способная выразить любую по содержанию волю господствующего класса.

Норма – ближайшая, непосредственная и специфическая форма права. Этим она отличается от нормативных актов государства, в которых воплощаются юридические нормы. Действительно, характер государственных нормативных актов разнообразен и изменчив. Они меняются с переходом от одного типа государства к другому и даже в рамках одного и того же исторического типа государства. Это можно было бы проиллюстрировать и на примере нашего государства, в котором такие нормативные акты, как указы, появились лишь после принятия Конституции СССР 1936 года. Напротив, норма есть неизменный способ выражения права, применяемый для «возведения в закон» воли господствующего класса в любом государстве, на любых этапах его исторического развития. Государство может упразднить одни виды нормативных актов, заменив их нормативными актами новых видов, но оно не в состоянии, вместо нормы, ввести какой-либо другой способ формулирования права. Такое явление находит свое объяснение в том, что нормативные акты государства составляют внешнюю, а норма – внутреннюю форму права. Она является устойчивой и специфической формой права. Поэтому и в общем определении понятия права речь должна идти именно о норме, а не о таких формах

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 54

выражения права, какими являются нормативные акты государства, санкционируемые им обычаи и т.п.

В литературе иногда отождествляется понятие нормы с понятием правила поведения, а право определяется соответствующими авторами как совокупность норм или правил поведения. Против такого отождествления на первой научной сессии ВИЮН выступили И. Т. Голяков, П. Н. Галанза, Я. Ф. Миколенко и другие [9], считающие, что право надлежит трактовать как совокупность норм, а не правил поведения. Правда, не все аргументы, приводимые ими в защиту этой точки зрения, обладают одинаковой степенью убедительности. Не убеждает, например, их заявление, будто норма права не есть правило поведения людей, поскольку она адресуется не только к отдельным лицам, но и к учреждениям. Ведь и учреждение представляет собою определенным образом организованное объединение людей, вполне способное к соблюдению установленных правил поведения. Еще менее убедительна ссылка на то, что норма порождает права к обязанности, тогда как правило поведения ориентирует только на обязанности, возлагаемые на лиц, к которым оно адресуется, но не на их права. Ведь правило поведения предусматривает не только должное, но и возможное, дозволенное поведение людей, и в этом смысле на его основе могут возникать как права, так и обязанности! Если, однако, оставить в стороне такие, на наш взгляд, неудачные аргументы, то с общим суждением о недопустимости смешения нормы и правила поведения нельзя не согласиться.

Необходимо при этом прежде всего иметь в виду, что правило поведения отнюдь не всегда является нормой. Так, в резолютивной части судебного приговора или решения суда по гражданскому делу всегда содержится правило поведения, которое, однако, не может считаться нормой, так как оно не носит общего характера. В свою очередь норма далеко не всегда исчерпывается одним только правилом поведения, ибо в ней могут содержаться и констатирующие, и закрепляющие моменты. Так, технические нормы всегда констатируют опреде-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 55

ленные естественные закономерности, а нормы социальные– закрепляют определенные общественные отношения. Следовательно, правило поведения людей становится нормой лишь при том условии, когда оно приобретает ряд специфических признаков, свойственных норме и не всегда присущих правилу поведения как таковому. Поэтому, если в определении понятия права пользоваться термином «правило поведения», необходимо, для обеспечения логической правильности такого определения снабдить его перечнем всех признаков, которые характеризуют правило поведения, становящееся нормой. Напротив, без такого перечня легко можно обойтись, если в определении понятия права применить термин «норма». Этим термином мы и будем пользоваться в дальнейшем.

Нормы права в большинстве случаев устанавливаются самим государством. Государство, как уже отмечалось, может санкционировать и возникшие помимо его участия обычаи, причем в древнейших государствах право представляло собою по преимуществу совокупность таких санкционированных обычаев. Однако каким бы ни был процесс создания отдельных юридических норм, они всегда исходят от государства, выражают государственную волю господствующего класса и потому обеспечиваются охраной со стороны государства. «...Право, – писал В.И. Ленин, – есть ничто без аппарата, способного принуждать к соблюдению норм права» [10]. В приведенном высказывании В.И. Ленин обращает внимание на тот решающий для права момент, что нормы права обеспечиваются и охраняются государством – специальным аппаратом, способным принудить к соблюдению норм права. С точки зрения его формы право и представляет собою не что иное, как совокупность норм, охраняемых государством.

Некоторые авторы, определяя общее понятие права, считают возможным ограничиться одним лишь указанием на его форму. Например, Я. Ф. Миколенко говорит, что «система норм, выполнение которых обеспечивается принудительной силой государства, и есть право» [11].

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 58

Такое определение неправильно потому, что оно явно недостаточно. Во-первых, оно обходит молчанием вопрос о государственной воле господствующего класса как сущности права. Во-вторых, это определение, так же как и приведенное ранее определение А. И. Денисова, не выявляет служебной роли права, специфических функций, выполняемых правом в системе других общественных явлений.

Каковы же эти функции? Имея в виду социалистическое общество, В.И. Ленин говорил, что право выступает здесь «в качестве регулятора (определителя) распределения продуктов и распределения труда между членами общества» [12]. Это ленинское положение должно быть применено и использовано для характеристики служебной роли права вообще. В любой социально-экономической формации, в которой право существует, оно используется в целях урегулирования данной исторической системы общественных отношений с определенных классовых позиций – с позиций класса, стоящего у власти. Поэтому право может быть охарактеризовано как классовый регулятор общественных отношений.

Право вырастает из наличных общественных отношений. В этом выражается материальная обусловленность права, его зависимость от экономического базиса общества. В то же время право воздействует на общественные отношения, выступая в качестве их классового регулятора. В этом выражается активная роль права, его обратное воздействие на экономический базис общества. Но право не сливается с регулируемыми им общественными отношениями. Иначе оно перестало бы быть специфическим общественным явлением и утратило бы свою роль регулятора общественных отношений.

Именно поэтому советская юридическая наука со всей решительностью отвергла то определение права, которое предлагал в свое время П. И. Стучка, утверждавший, что «правом является... система общественных отношений» [13]. В современных условиях все советские юристы признают, что право является совокупностью норм, а не системою общественных отношений. Однако некоторые

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 57

ученые считают эту формулу недостаточной и нуждающейся в ряде добавлений. Например, А. К. Стальгевич в статье «К вопросу о понятии права» фактически, хотя и с целым рядом оговорок, понимает под правом и совокупность норм, и «систему регулируемых им общественных отношений» [14] . А. А. Пионтковский в статье «Некоторые вопросы общей теории государства и права» утверждает, что право есть не только совокупность норм, но также совокупность правовых отношений [15]. Представляя собой известное возрождение взглядов на право как на систему общественных отношений, эти воззрения являются принципиально неприемлемыми как в силу их научной несостоятельности, так и практической ошибочности. К чему ведут подобные воззрения на практике, с достаточной ясностью показано в полемическом выступлении И. Е. Фарбера против позиции А. А. Пионтковского. «...Что значит сказать, что право – это не только юридические нормы, создаваемые Советским государством, – пишет он, – но и сами правоотношения, в которых реализуются эти нормы? Это значит сказать участникам правоотношения – то, что вы делаете, это и есть само право» [16]. Иначе говоря, включить в определение понятия права также и правоотношения, а тем более самую систему регулируемых правом общественных отношений – значит придать поведению участников подобных отношений такое же общеобязательное юридическое значение, как и самой норме права. Нечего и говорить, какой урон делу дальнейшего укрепления социалистической законности могли бы причинить подобные взгляды, если бы они были восприняты теорией и реализованы на практике. Общественные отношения – предмет правового регулирования. Правоотношения – результат юридического

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 58

урегулирования общественных отношений. Что же касается права, то оно, как уже отмечалось, не что иное, как классовый регулятор общественных отношений.

В предшествующем изложении было покачано, что составляет сущность права, какова специфическая форма его выражения и какую функцию оно выполняет в системе других общественных явлений. Все это и должно быть положено в основу определения общего понятия права.

Право есть государственная воля господствующего класса, выраженная в совокупности норм, которые охраняются государством как классовый регулятор общественных отношений.

Приведенное определение основано на тех же посылках, что и общее определение понятия права, данное в 1938 году, которое гласит: «Право есть совокупность правил поведения, выражающих волю господствующего класса, установленных в законодательном порядке, а также обычаев и правил общежития, санкционированных государственной властью, применение которых обеспечивается принудительной силой государства в целях охраны, закрепления и развития отношений и порядков, выгодных и угодных господствующему классу» [17]. Вместе с тем эти определения рядом моментов отличаются друг от друга.

Во-первых, по соображениям, изложенным выше, мы пользуемся понятием нормы, а не понятием правила поведения. К тому же в нашем определении на первое место поставлена не норма, а воля господствующего класса. Этим обстоятельством нормативная природа права ни в какой мере не умаляется. В данном случае подчеркивается лишь тот очень важный момент, что

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 59

государственная воля господствующего класса составляет сущность права, тогда как нормы служат выражению этой сущности. Не следует забывать, что право характеризуется Марксом и Энгельсом как воля господствующего класса, возведенная в закон, а не как законы, выражающие волю господствующего класса.

Во-вторых, в нашем определении нет упоминания о том, что нормы могут либо устанавливаться государством, либо санкционироваться им, а понятие государственного принуждения заменено более широким понятием государственной охраны. Первый момент относится к вопросу о формировании права, а не к его понятию. Неразрывная связь права с государством получает достаточно четкое выражение в указании на то, что в праве воплощается государственная воля господствующего класса. Понятие государственного принуждения заменено нами понятием государственной охраны потому, что речь идет о формулировании общего определения, способного охватить все исторические типы права, между тем как понятие принуждения не предусматривает всех возможных jviep охраны правовых норм. Оно не предусматривает, в частности, таких специфических мер, которыми обеспечивается соблюдение норм социалистического права [18].

В-третьих, широко распространенные в советской юридической литературе определения не выявляют роли права как регулятора общественных отношений и переносят центр тяжести на то, что право применяется в целях охраны, закрепления и развития отношений и порядков, выгодных и угодных господствующему классу. Эта целевая установка права отмечена и в нашем определении, в котором право рассматривается не просто как регулятор, а как классовый регулятор общественных отношений, обеспечивающий, следовательно, их развитие в направлении, угодном и выгодном господствующему классу. Но такая цель достигается правом именно благодаря тому, что оно является регулятором общественных отношений.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 60

Подавляющее большинство авторов, высказывавшихся в последние годы по вопросу о понятии права, один из недостатков традиционного определения усматривают в том, что в нем отсутствует указание на предопределяемость воли господствующего класса материальными условиями жизни этого класса, и предлагают включить в существующее определение соответствующее дополнение.

Принципиальных возражений против принятия такого предложения, конечно, быть не может. Действительно, воля класса, в том числе и класса господствующего, определяется материальными условиями его жизни. Но дело в том, что это относится ко всякой воле, а не только к той воле господствующего класса, которая получает выражение в нормах права. Какой-либо другой воли вообще не бывает. Поэтому, когда в советской юридической науке, прочно стоящей на позициях марксизма-ленинизма, говорится о воле класса, то само собою разумеется, что последней присущи все качества, характеризующие эту волю, в том числе и такое важнейшее качество, как ее зависимость от материальных условий жизни данного класса. Вот почему нам представляется, что в общем определении права можно обойтись и без специальных разъяснений относительно факторов, формирующих государственную классовую волю, которая образует сущность права.

Исходя из этого, право и рассматривается нами как государственная .воля господствующего класса, выраженная в совокупности охраняемых государством норм, которые выполняют функцию классового регулятора общественных отношений.

II

Общее определение понятия права, если оно правильно сформулировано, имеет ту несомненную теоретическую и практическую ценность, что оно ориентирует на главные и решающие признаки, характерные для права вообще и отличающие право от других, смежных, неправовых общественных явлений. Однако научное исследование права, даже в самых абстрактных формах его выражения, не может ограничиться одним лишь общим определением понятия права. Отдельные исторические типы права обладают не только общими, но и

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 61

существенно различными чертами. Такие специфические моменты, свойственные тому или иному историческому типу права, не могут в общем определении получить свое непосредственное отражение. Но в то же время общее определение должно строиться на таких началах, которые обязательно предполагают при формулировании частных определений, относящихся к отдельным историческим типам права, выявление в первую очередь этих специфических моментов. В этом и заключается соподчинение частных и общих научных понятий.

Следует, кроме того, иметь в виду, что научное понятие – как общее, так и частное – всегда содержит r себе те или иные обобщающие выводы. В этом смысле самый термин «частное понятие» – категория относительная. Одно и то же понятие может рассматриваться как общее по отношению к подчиненным ему определениям и как частное по отношению к тому более широкому обобщению, на котором оно основывается. Так, например, понятие эксплуататорского права является частным по отношению к понятию права вообще и общим по отношению к понятию того или иного типа эксплуататорского права (рабовладельческого, феодального, буржуазного). Здесь уже соотношение перечисленных видов понятий выступает как соотношение общего (понятие права), частного (понятие эксплуататорского права) и особенного (например, понятие буржуазного права). Наряду с этим, частные понятия, а также понятия особенного могут быть противоположными друг другу и одновременно строиться на базе одного и того же общего понятия. Так, социалистическое и эксплуататорское право охватываются общим понятием права, отражая вместе с тем диаметрально противоположные классовые явления.

Отмеченное соотношение между общими и частными понятиями необходимо строго учитывать в научном исследовании. Оно обязывает вслед за раскрытием понятия права вообще подвергнуть анализу сущность отдельных исторических типов права, выявить специфические качества права социалистического общества и его коренную противоположность эксплуататорскому праву.

В противоположность этому буржуазная юридическая наука, отрицающая классовую природу и историче-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 62

скую обусловленность права, ограничивается лишь общими, абстрактными понятиями, рассматривая вопрос о праве как таковом, о праве вообще. Если она и обращается к анализу частного (особенного), то только в применении к отдельным странам, а не к данному классовому типу государства, или в применении к отдельным периодам развития той или иной страны, а не к определенной социально-экономической формации. В этом отношении современная буржуазная юриспруденция ничем не отличается от буржуазной юридической науки периода ее возникновения. Однако самая сущность права нередко трактуется современными буржуазными авторами отлично от того, как этот вопрос решался в буржуазной юридической литературе XVIII– XIX вв.

Идея отрыва права от государства, имевшая широкое распространение и ранее, с особой настойчивостью пропагандируется в настоящее время. Так, Райсдорф, усматривающий специфику права в том, что оно опирается не на каузальность и целенаправленность, а на начало соответствия определенных правил тому или иному жизненному случаю, связывает возникновение права с любой ситуацией, в которой два лица признаются долженствующими совершить то, что предписывается третьим лицом. С его точки зрения, отец семейства или избранный сторонами арбитр так же в состоянии творить право, как и государство [19]. Благодаря такой концепции неизбежным становится вывод, что например, «формулярное право», творимое капиталистическими монополиями, столь же обязательно и имеет такую же юридическую силу, как и право, исходящее от государства.

К отрицанию связи права с государством присоединяется теперь отрицание того обстоятельства, что его осуществление основано на мерах принуждения. Еще Эрлих в книге, опубликованной в 1913 году, писал, что «порядок в человеческом обществе покоится на том факте, что обязанности вообще должны исполняться, а вовсе не на том, что они защищаются исками» [20].

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 63

Одновременно с этим Эрлих выступает и против воззрения на право как на такие нормы, которые адресованы ко всем и содержат в себе общие правила поведения людей. Для него право – это правила, которые адресованы только судьям и другим должностным лицам. Он говорит: «Сообразно определению, которое господствует в науке..., право есть правило человеческого поведения. Но правило поведения людей и правило, на основе которого судья решает дело, могут быть совершенно разными, ибо очевидно, что люди не всегда ведут себя в соответствии с теми же самыми правилами, которые применяются для решения их дел» [21]. И дальше делается вывод, что право – это «правило поведения, но только правило для небольшой части народа, для должностных лиц, призванных применять право, а не для широкого общего класса» [22]. Рассматривая право в таком понимании, Эрлих умозаключает, что судьи руководствуются предписанными для них правилами, но они не могут Исходить только из указанных правил и потому выносят решения, которые оказывают самостоятельное воздействие на поведение людей и приобретают тем самым силу права.

Итак, критика отношения к праву как к общим правилам поведения принудительного характера завершилась у Эрлиха отрицанием нормативной природы права, сведением права к действиям должностных лиц. Именно этот тезис Эрлиха и других выразителей «идей» школы свободного права, «освобождающий» судей от связанности законом и оправдывающий судейский произвол, был впоследствии подхвачен новейшей буржуазной юриспруденцией в лице тех ее представителей, которые именуют себя сторонниками реалистического направления в правовой науке.

«Реалисты» выступают против так называемой классической буржуазной юриспруденции главным образом потому, что последняя рассматривала право как «общие нормы» или как «общую волю». При этом, по мнению одних авторов, классическая юриспруденция ошибочна не только с современной точки зрения, но и для периода ее возникновения и развития. «Когда кто-либо говорит,

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 64

что несправедливое право не есть право, что изданный закон не является правом, если он не выражает воли большинства, – пишет М. Коген, имея в виду сторонников взглядов, которые были распространены в XVIII– XIX вв., – он совершает насилие над словами для того, чтобы уйти от проблемы...» [23].

По мнению других авторов, классические определения права, бывшие рациональными для своего времени, утратили смысл в новых условиях, которым они более не соответствуют. Видный американский юрист, представитель так называемой гарвардской школы Р. Паунд заявляет: «Возможности аналитического и классического развития исторического материала в основном исчерпаны. В то время, как юристы занимались своим делом, был построен новый социальный порядок, который предъявляет новые требования и оказывает новое воздействие на правопорядок с его многочисленными неудовлетворенными желаниями. Мы снова должны скорее строить, чем просто улучшать; мы должны скорее создавать, чем просто упорядочивать, систематизировать и логически примирять частности» [24].

Какой же «новый социальный порядок» имеет в виду Паунд и почему этот порядок обусловливает потребности в упразднении старого и создании нового права? Все дело оказывается в том, что развитие техники устранило свободу в былом понимании этого слова и что о праве нельзя уже теперь говорить как об условии свободы индивида. На первый план выступает отныне не свобода индивида, а «социальное желание». Поэтому Паунд и полагает, что в исследовании права надлежит ориентироваться не на свободу, волю и тому подобные анахронизмы, а на его рассмотрение как «социального установления для удовлетворения социальных желаний» [25].

Далее утверждается, что «социальные желания» для своего удовлетворения требуют средств, которые не могут быть заранее предусмотрены в юридической норме, так как они зависят от конкретной ситуации и от цели, достигаемой для удовлетворения соответствую-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 65

щего желания. Такую ситуацию выявить и должным образом оценить может только суд, а не законодатель. В этом отношении выводы Паунда полностью совпадают с выводами «реалиста» Когена, который предлагает считать правом то, чем «занимаются судьи, адвокаты и юридические заведения, т.е. правила поведения, определяемые судом» [26]. Совокупность законов, зафиксированных на бумаге, не может быть признана правом, заявляют американские «реалисты», право – это фактический образ действий правительства, должностных лиц и т.п. [27].

Таким образом, начав с отрицания свободы воли, подавляемой развитием техники, отвергнув значение права как условия свободы индивидов, «реалисты» под предлогом, что право должно служить удовлетворению социальных желаний, по сути дела пропагандирует полное бесправие и произвол. Заканчивают же они тем, что предлагают отказаться от такой формы выражения права, как писаный закон, и перейти к ничем не ограниченному судейскому усмотрению. Ясно, что при подобном подходе к сущности права оно не только перестает быть «условием свободы индивида», но и становится условием и средством подавления индивидуальной свободы. Нет поэтому ничего удивительного в том, что «реалистическая» концепция получила весьма широкое распространение в современной буржуазной юриспруденции. Не нуждается также в специальном объяснении и тот факт, что наиболее благоприятной почвой для распространения подобного «реализма» оказались Соединенные Штаты Америки.

Наряду и параллельно с «реализмом» менее широкое, но все же известное распространение в современной буржуазной юридической литературе имеют концепции нормативизма, представленные в работах Кельзена и различных его последователей.

Нормативисты исходят из того, что право представляет собою совокупность норм, связанных друг с другом системой иерархической зависимости. Низшая норма подчинена высшей норме. Если двигаться по «ступенча-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 66

тому» расположению норм, то придем к высшей или к «оригинативной» норме, определяющей содержание всего действующего права. При этом высшая норма отнюдь не обязательно должна быть зафиксирована в каком-либо писаном законе. Она представляет собою чисто логическое предположение, и заключенное в ней правило, по утверждению нормативистов, гласит: «Поступайте так, как приказывает правовой порядок, кем бы такой порядок ни был установлен и какие бы предписания в нем ни содержались» [28]. Такая всеобщая или фундаментальная норма обосновывает как конституцию в юридическом значении этого слова, так и все другие юридические нормы, которые на ней покоятся. На первый взгляд может показаться, что между нормативизмом и «реализмом» имеются коренные различия, что в противоположность «реализму» нормативизм проповедует строгое соблюдение законности хотя бы в буржуазном ее понимании. Однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что нормативизм обеспечивает такие же практические результаты, как и другие приводившиеся ранее концепции, в которых он подвергается критике. Действительно, в условиях империализма беззаконие и произвол проявляются не только в обходе и несоблюдении ранее изданных законов, но и в издании противоречащих основным законам государства новых законов. Такие законы всегда найдут оправдание в теории нормативизма, так как и они могут быть обоснованы «высшей нормой», требующей подчинения всем без исключения нормативным предписаниям. Не следует упускать из виду и того весьма существенного обстоятельства, что в системе «иерархии норм», о которой говорят нормативисты, определенное место отводится актам должностных лиц, тоже объявляемым правовыми нормами. В этом смысле нормативисты как бы смыкаются с «реалистами». Сохраняющееся между ними различие состоит только в том, что для «реалистов» фактический образ действий должностных лиц есть единственно реальное право, тогда как нормативисты рассматривают его лишь как одну из ступеней «иерархии норм», но притом такой иерархии, которая оправдывает и требует подчинения любому произволу.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 67

Особые усилия реакционные буржуазные юристы всех мастей и направлений устремляют на то, чтобы всячески приукрасить действующее буржуазное право, создать вокруг него ореол непогрешимости и тем самым «обосновать» необходимость строжайшего повиновения ему. Среди разнообразных приемов, используемых в этих целях, прибегают и к такому примитивному и отнюдь не новому приему, как нравственное оправдание действующего буржуазного права, объявляемого одной из специфических разновидностей нравственности. «Правило морали, – говорил еще Жени, – становится правовой нормой благодаря более энергичному повелению и внешней санкции, необходимой для достижения цели» [29]. Ему вторит Рипер, по мнению которого моральное правило превращается в правило правовое благодаря его уточнению в процессе чисто технической обработки [30]. С еще большей настойчивостью ту же идею проводит Гурвич, рассматривающий право как «логизацию» моральных идеалов, основанную на принципах общности, стабильности .и типичности [31]. По мнению же Моргентау, единственное различие между моралью и правом заключается в том, что мораль автономна – она порождается внутренним самосознанием, а право гете-рономно и возникает в результате внешнего установления его правил. Во всем остальном мораль и право абсолютно тождественны [32].

Если к этому добавить, что буржуазные юристы с давних времен, особенно со времен Дюги, всяческими способами протаскивают идею «гармонии интересов» при капитализме, якобы закрепляемой в буржуазном праве, то станет в достаточной степени очевидным, что разнообразные и многочисленные юридические концепции, распространяемые в капиталистических странах, при их безусловно антинаучном характере преследуют вполне определенные по своему классовому содержанию практические цели. Тщательная маскировка антагонизмов, разъедающих капиталистическое общество, под-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 68

мена классовой борьбы россказнями о «социальной солидарности», пропаганда «священности» и «неприкосновенности» действующего права при одновременном оправдании легального и судебного произвола – таковы задачи, на службу которым поставлено в наши дни учение реакционных буржуазных юристов о праве и его сущности.

[1] См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Манифест Коммунистической партии, Госполитиздат, 1958, стр. 55.

[2] См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Манифест Коммунистической партии, Госполитиздат, 1958, стр. 55.

[3] Н.Г. Александров, Сущность права, M, 1950, стр. 27. Там же.

[4] Н.Г. Александров, Сущность права, М., 1950, стр. 28.

[5] Н.Г. Александров, Сущность права, М., 1950, стр. 28.

[6] А. И. Денисов, Теория государства и права, Юриздат, 1948, стр. 293–294.

[7] Вместе с тем некоторые авторы разделяют тот взгляд, что воля составляет сущность, а норма – форму права. Такова, например, позиция И. Е. Фарбера (см. И. Е. Фарбер, О сущности права, Саратов, 1959, стр. 45). Тот же автор правильно отмечает, что в определении права речь должна идти не просто о воле господствующего класса, а о его государственной воле (см. там же, стр. 32 и сл.).

[8] Н.Г. Александров, К критике пережитков буржуазной идеологии в определении права «Советское государство и право», 1948 г № 10, стр. 48.

[9] См. «Труды первой научной сессии ВИЮН», М., 1940, стр. 15–16, 61, 79. См. также П. Н. Галанза, Об определении советского социалистического права, «Советское государство и право» 1951 г. № 10, стр. 30–31.

[10] В.И. Ленин, Соч, т. 25, стр. 442.

[11] «Труды первой научной сессии ВИЮН», М., 1940, стр. 9.

[12] В.И. Ленин, Соч, т. 25, стр. 439.

[13] П.И. Стучка, 13 лет борьбы за революционно-марксистскую теорию права, М., 1930, стр. 44.

[14] А.К. Стальгевич, К вопросу о понятии права, «Советское государство и право» 1948 г. № 7, стр. 50 и ел. См. также критику его позиции в статье Н.Г. Александрова «К критике пережитков буржуазной идеологии в определении права», «Советское государство и право» 1948 г. № 10, стр. 44 и сл.

[15] См. А.А. Пионтковский, Некоторые вопросы общей теории государства и права, «Советское государство и право» 1956 г. № 1, стр. 17–20.

[16] И.Е. Фарбер, К вопросу о понятии права, «Советское государство и право» 1957 г. № 1, стр. 38–39. См. его же, «О сущности права», 1959, Саратов, стр. 49–51.

[17] А.Я. Вышинский, Основные задачи науки советского социалистического права, «Материалы I совещания научных работников поава», М., 1938, стр. 183. Многочисленные определения понятия права, появившиеся впоследствии в нашей литературе, представляли собою лишь вариации данного определения. См., в частности, опрепечения М. Я. Рапопорта («Труды первой научной сессии ВИЮН», М., 1940, стр. 63), С. А. Голунского и М.С. Строговича («Теория государства и права», М. 1940, стр. 152–153), учебника по теории государства и права 1949 года (стр. 113) и учебного пособия по теории государства и права 1955 года (стр.70).

[18] Необходимость замены в общем определении права критерия государственного принуждения указанием на государственную охрану отстаивает И.Е. Фарбер, хотя и по несколько иным соображениям (см. И. Е. Фарбер, О сущности права, Саратов, 1959. стр, 61).

[19] К . Reisdorf, Grundlegung der Rechtswissenschaft. Berlin. 1930, S. 90.

[20] E. Ehrlich, Grundlegung der Soziologie des Rechts, Leipzig, 1913, S. 17.

[21] E. Ehrlich, Grundlegung der Soziologie des Rechts, Leipzig 1913, S. 7.

[22] Ibid., S. 8

[23] M. R. С ohen, Reason and Law, New-York, 1950, p. 67.

[24] R. Pound, An Introduction to the philosophie of Law, New. Haven, 1954, pp. 23–24.

[25] Ibid., p. 47.

[26] M R Cohen, op. cit., p. 68.

[27] My philosophie of Law, Credos of sixteen American scolars, Boston, 1941, pp. 77, 135.

[28] Н . Кеlsen, Allgemeine Staatslehre, Berlin, 1925, S. 99.

[29] F. Gen у , Science et technique en droit positif, Paris, 1924, II, p. 361.

[30] Ri pert, La regrave;gle morale dans les obligations civils, Paris, 1927, p. 11.

[31] G. Guгvitch, L'ideacute;e du droit social, Paris, 1932, p. 103.

[32] H . Morgenthaw, La reacute;aliteacute; des normes, Paris, 1934, p, 50.

§ 2. Сущность социалистического права. Его коренная противоположность эксплуататорскому праву

Признаки, которые характеризуют право вообще, свойственны также и социалистическому праву. Социалистическое право не было бы правом, если бы оно не воплощало в себе государственную волю господствующего класса, если бы эта воля не выражалась в совокупности норм, охраняемых государством, и если бы последние не выступали в качестве классового регулятора общественных отношений в условиях диктатуры пролетариата. Стало быть, общее определение понятия права распространяется и на право социалистическое. Однако признаки, характерные для права вообще, приобретают в социалистическом праве ряд специфических свойств, которые одновременно выражают как особую классовую природу социалистического права, так и его коренную противоположность праву эксплуататорского общества.

Со стороны его сущности социалистическое право представляет собою государственную волю рабочего класса–класса, осуществляющего диктатуру в социалистическом государстве. Эта воля совпадает с волей всех трудящихся, в союзе с которыми рабочий класс осуществляет свою диктатуру. Следовательно, в противоположность эксплуататорскому праву право социалистическое не является волей одной части общества, навязанной другой его части, а представляет собою выраженную в законе волю всего народа.

Точное и правильное выражение в законах и иных нормативных актах социалистических государств подлинной воли народа обеспечивается не только самого

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 69

природою социалистического права, но и определенной системой нормотворческой деятельности этих государств. Нормотворческая деятельность социалистических государств направляется коммунистическими и рабочими партиями – передовым организованным отрядом рабочего класса, подлинным выразителем его интересов и интересов всех трудящихся. «...Вся юридическая и фактическая конституция Советской республики, – указывал В.И. Ленин, – строится на том, что партия все исправляет, назначает и строит по одному принципу...» [1] . Это находит свое конкретное выражение, в частности, в том, что многие важнейшие нормативные акты принимаются по инициативе руководящих, органов Коммунистической партии и в соответствии с их директивами. Так, например, были приняты в СССР Закон о дальнейшем совершенствовании организации управлений промышленностью и строительством [2], Закон о дальнейшем развитии колхозного строя и реорганизации машинно-тракторных станций [3]. Их принятию предшествовало обсуждение соответствующих вопросов на Пленумах ЦК КПСС. Аналогичный характер носило также принятие ряда других важнейших советских законов. В самое недавнее время в соответствии с решениями XXI съезда КПСС были приняты, в частности, Законы об отмене налогов с заработной платы рабочих и служащих и о завершении перевода в 1960 году всех рабочих и служащих на семи- и шестичасовой рабочий день («Ведомости Верховного Совета СССР» 1960 г. № 18, ст.ст. 135, 137). То же самое имеет место и в государствах народной демократии. В виде примера сошлемся на изменения законодательства ГДР в области договорных отношений между социалистическими организациями, которые были предопределены сделанными в 1954 году указаниями СЕПГ о новом курсе [4], а также на болгарский закон от 3 марта 1959 г. «Об ускорении развития народного хозяйства, улучшении материального

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 70

и культурного положения Народа и перестройке государственного и хозяйственного руководства» [5], проект которого был внесен ЦК БКП и Советом Министров Народной Республики Болгарии.

Проекты законов, затрагивающих особенно существенные вопросы политической, хозяйственной и культурной жизни социалистического государства, до их принятия законодательными органами выносятся на всенародное обсуждение. Если иметь в виду самое недавнее время, то в СССР, помимо упоминавшихся Законов о реорганизации управления промышленностью и строительством и о реорганизации машинно-тракторных станций, всенародному обсуждению подверглись проект Закона о государственных пенсиях, принятый 14 июля 1956 г. [6], а также намеченные партией мероприятия по укреплению связи школы с жизнью и по дальнейшему развитию системы народного образования в СССР, оформленные в законодательном порядке в декабре 1958 года на второй сессии Верховного Совета СССР пятого созыва [7]. О масштабе такого обсуждения достаточно полное представление можно составить на основе лишь данных, относящихся к Закону о реорганизации управления промышленностью и строительством. Обсуждению тезисов ЦК КПСС по этому вопросу было посвящено 514 тыс. собраний с участием 40 млн. 820 тыс. трудящихся; число выступлений с различными замечаниями и предложениями превысило 2 млн. 300 тыс., более 68 тыс. человек выступили со своими предложениями на страницах центральных и местных газет [8]. Еще более показательны данные, характеризующие всенародное обсуждение разработанных ЦК КПСС тезисов о контрольных цифрах развития народного хозяйства СССР на 1959–1965 годы. В ходе обсуждения тезисов накануне XXI съезда КПСС состоялось более 968 тыс. собраний трудящихся, на которых присутствовало более

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 71

70 млн. человек. С замечаниями, дополнениями и предложениями на собраниях выступили 4 млн. 672 тыс. товарищей, и, кроме того, поступило свыше 650 тыс. писем и статей, из которых более 300 тыс. было опубликовано [9].

Всенародное обсуждение важнейших законопроектов широко практикуется также и в странах народной демократии. Такому обсуждению подверглись, например, проекты ныне действующих конституций Китая, Польши, Румынии, Чехословакии. Упоминавшийся ранее болгарский закон о перестройке государственного и хозяйственного руководства был внесен в Народное собрание после всенародного обсуждения. Точно так же обстояло дело с проектом семейного закона в ГДР, для обсуждения которого было проведено 6 тыс. собраний трудящихся с участием 500 тыс. человек [10].

В.И. Ленин говорил, что государство сильно тогда, когда массы все знают, обо всем могут судить и идут на все сознательно. Вынесение на всенародное обсуждение коренных вопросов экономического и культурного строительства, благосостояния и просвещения трудящихся свидетельствует, что наша Коммунистическая партия последовательно осуществляет этот ленинский принцип.

Наконец, следует отметить, что многие нормативные акты принимаются компетентными органами социалистического государства по ходатайству и по инициативе самих трудящихся. Указание на такую инициативу иногда содержится в самих нормативных актах. В частности, в преамбуле к Указу Президиума Верховного Совета СССР от 30 апреля 1954 г. [11] о применении смертной казни к лицам, совершившим умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах, прямо говорится, что он был принят с учетом ходатайств граждан и общественных организаций.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 72

Описанные и некоторые другие методы нормотворческой деятельности социалистического государства потому и действенны, что они находятся в полном соответствии с самим существом социалистического права как права, выражающего государственную волю рабочего класса и всех трудящихся.

Сущность социалистического права оказывает определяющее влияние и на особенности его формы. Нормы социалистического права тоже, конечно, обеспечиваются мерами государственного принуждения, ибо в противном случае они утратили бы характер правовых норм. Но подавляющее большинство людей соблюдает его правила не вследствие угрозы государственного принуждения, а в силу внутренней убежденности в правильности и обоснованности, полезности и справедливости этих правил. Учитывая, что убеждение является одним из важнейших факторов обеспечения норм социалистического права, XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза признал необходимым, чтобы «функции обеспечения общественного порядка и безопасности наряду с такими государственными учреждениями, как милиция, суды, выполняли параллельно и общественные организации» [12]. На всестороннем учете роли общественного мнения и убеждения при социализме основано и указание Н. С. Хрущева о том, что в борьбе с нарушителями общественного порядка «наши общественные организации имеют не меньше возможностей, средств и сил для этого, нежели органы милиции, суда и прокуратуры...» [13].

Особенно возрастает роль общественного убеждения в период развернутого строительства коммунизма в нашей стране. Коммунизм – это общественный строй, характеризующийся не только небывалым развитием техники, но и высокой культурой и сознательностью людей, высшим законом для которых будет самоотверженная деятельность на благо всего общества, точное и неуклонное соблюдение всех его моральных установок и требований. Но появляется такая сознательность

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 73

не сразу. Она должна явиться результатом длительного воспитания, в силу которого честное и добросовестное отношение к своему долгу превращается постепенно в привычку, в естественную потребность.

С этой точки зрения, с точки зрения перспектив коммунистического строительства, и следует подходить к выяснению всей важности указаний XXI съезда партии относительно роли, которую призвано играть общественное убеждение. Дело не только в том, что усиливается действенность норм социалистического права благодаря включению широких слоев общественности в борьбу за их проведение в жизнь. Дело также и в том, что работа по применению норм права и обеспечению их неуклонного соблюдения становится конкретной практической формой выработки у советских людей навыков, которые должны быть свойственны членам будущего коммунистического общества. Следовательно, поставленная XXI съездом партии задача усилить роль советской общественности в борьбе с нарушениями права является одним из важнейших звеньев намеченной им общей программы строительства коммунизма в СССР.

Говоря об общественном убеждении как важнейшем факторе обеспечения соблюдения норм социалистического права, необходимо учитывать различие, существующее между отдельными формами такого убеждения.

Первая его форма сводится к убежденности подавляющего большинства членов социалистического общества в том, что действующие юридические нормы направлены на охрану их интересов и потому, в целях удовлетворения этих интересов, подлежат точному и беспрекословному соблюдению. Эта форма имеет решающее значение вследствие того, что она как раз и обусловливает применение других форм общественного воздействия.

Действительно, второй такой формой является отрицательное общественное мнение о лицах, которые становятся на путь несоблюдения законов, нарушения их требований. В обществе, подавляющее большинство членов которого убеждено в необходимости выполнения всех правовых предписаний государства, не может не возникать отрицательное мнение о тех, кто с такими

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 74

предписаниями Не считается. Это понимают, конечно, и неустойчивые элементы, склонные к правонарушениям, и для многих из них опасение перед отрицательным мнением общественности становится достаточно сильным сдерживающим фактором. Но и сама общественность должна проявлять в этом деле необходимую активность. Нарушителя можно разглядеть «не только когда он уже совершил проступок или преступление, а когда в нем обнаружатся отклонения от норм общественного поведения, которые могут привести его к антиобщественным поступкам. Люди могут на него своевременно воздействовать с тем, чтобы пресечь его дурные наклонности» [14].

Третья форма общественного воздействия находит применение в тех случаях, когда лицо уже встало на путь совершения правонарушений, но последние не носят злостного характера и потому нет еще необходимости в применении мер прямого государственного принуждения. Здесь уже нельзя ограничиваться только формированием отрицательного общественного мнения о таком лице. Здесь необходимы также организованные меры общественного принуждения, применяемые такими добровольными органами обеспечения общественного порядка, как народные дружины по охране общественного порядка, товарищеские суды и подобные им органы [15]. Хотя эти органы являются общественными, а не государственными, их деятельность регулируется нормами права, и потому, если бы правонарушитель не выполнил их решения добровольно, мог бы возникнуть вопрос о применении к последнему мер прямого государственного принуждения. Вообще следует иметь в виду, что передача соответствующих функций общественным организациям, осуществляемая на основе решений XXI съезда партии, производится непосредственно государством, которым указанные организации привлекаются к государственному управлению в целях обеспечения строгого соблюдения норм социалистического права. Тем самым можно сказать, что реализа-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 75

ция подобных норм поручена общественным организациям, но охраняются они, как и любые юридические нормы, государством с применением, когда в этом возникает необходимость, также и мер государственного принуждения.

В последнем случае имеет место переход от общественного воздействия к государственному принуждению. Но в настоящее время все чаще происходит переход обратного порядка – от мер государственного принуждения к мерам общественного воздействия, в частности, когда по возбужденному уголовному делу принимается решение не прибегать к назначению уголовного наказания, а передать правонарушителя в целях его воспитания на поруки коллективу рабочих и служащих по месту его работы. Более того, даже и при назначении преступнику наказания в виде лишения свободы меры общественного воздействия не утрачивают своего значения и осуществляются в форме различных политико-воспитательных мероприятий, проводимых в местах заключения.

Решающим фактором, цементирующим общественное убеждение как средство обеспечения норм социалистического права, является организующая роль социалистического государства в деле неуклонного проведения в жизнь требований советского закона. Эта роль находит свое выражение и в самих текстах тех законодательных актов, в преамбулах, к которым прямо указывается, разрешение каких именно задач хозяйственного, культурного и политического порядка государство связывает с их изданием. Так, в Законе об укреплении связи школы с жизнью говорится, что его принятие вызвано самой природой социалистического общества, где «в гигантской степени ускоряется развитие всех сторон не только материального производства, но и духовной деятельности широчайших трудящихся масс, открывается неограниченный простор для всестороннего развития личности». В Законе о дальнейшем совершенствовании организации управления промышленностью и строительством сказано, что предусмотренные им мероприятия вытекают из интересов современного развития экономики СССР, которые требуют «создания более гибких методов управления народным хозяйством, дающих еще более широкий простор развитию производи-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 76

тельйых сил страны». В Законе о дальнейшем развитии колхозного строя и реорганизации машинно-тракторных станций отмечается, что в результате его проведения в жизнь «еще больше укрепляется экономика колхозов, возрастают их неделимые фонды, более совершенной станет организация производства, повысится материальное благосостояние колхозников».

Постановка приведенных и других важнейших задач коммунистического строительства в законах, издаваемых социалистическим государством, мобилизует массы на их реализацию, обеспечивает формирование правовых воззрений, соответствующих периоду развернутого строительства коммунизма, позволяет широким слоям населения осознать перспективы дальнейшего общественного развития, намечаемые Коммунистической партией и социалистическим государством. Понимание задач, выдвигаемых нашими законами, дает возможность советским людям активно включаться в деятельность по их претворению в жизнь.

Все это и служит основанием для вывода, что по самой своей сущности социалистическое право оказывается теснейшим образом связанным с такой формой его обеспечения, каким является метод общественного убеждения.

Тот факт, что социалистическое право опирается прежде всего на силу общественного убеждения, а принуждение играет в нем подчиненную роль, никем в советской юридической литературе не оспаривается. Но некоторые авторы ставят под сомнение целесообразность включения указания на это обстоятельство в самое определение понятия социалистического права. Подобное сомнение обосновывается тем, что научное определение должно содержать в себе только такие моменты, которые выражают специфику определяемого явления. Но сила общественного убеждения не составляет чего-либо специфического для права в социалистическом обществе, так как она характерна и для правил нравственности, а также для других социальных норм при социализме и в период развернутого строительства коммунизма.

Если бы определение социалистического права ставило своей задачей только отграничение правовых норм от других социальных норм социалистического обще-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 77

ства, тогда включение в такое определение указания на силу общественного убеждения было бы излишним, ибо последнее составляет общий, родовой признак всех без исключения социальных норм при социализме. Но мы уже отмечали, что частные определения различных исторических типов права, опираясь на соответствующее общее определение, известным образом соотносятся друг с другом, отражая как общность, так и различие, а также, в необходимых случаях, противоположность охватываемых ими явлений. Поэтому определение социалистического права должно выражать не только его отличие от других социальных норм социалистического общества, но, в первую очередь, его коренную противоположность эксплуататорскому праву. С точки зрения сущности такая противоположность проявляется в том. что в социалистическом праве после ликвидации эксплуататорских классов находит свое воплощение воля всего народа, тогда как эксплуататорское право есть возведенная в закон воля одного класса, навязанная всему обществу. С точки зрения формы отмеченная противоположность проявляется в том, что эксплуататорское право опирается главным образом на меры государственного принуждения, тогда как социалистическое право на современном этапе развития обеспечивается силою общественного убеждения с применением лишь в исключительных случаях принудительных мер со стороны государства.

Обращаясь к функции социалистического права, необходимо отметить, что оно призвано к регулированию общественных отношений, которые существуют, складываются и развиваются в обществе после установления диктатуры пролетариата. Ему приходится при этом иметь дело не только с новыми, социалистическими общественными отношениями, в развитии которых колоссальную роль играет самое социалистическое право, но также с пережитками старых явлений и отношений, достающихся диктатуре пролетариата в наследство от старого, эксплуататорского общества. Если эксплуататорское право всячески укрепляло и охраняло такие отношения, то право социалистическое должно способствовать их постепенному вытеснению и последующей полной ликвидации. Возложение на него такой задачи соответствует главной целевой установке социалистиче-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 78

ского права как одного из важнейших средств в руках государства диктатуры пролетариата, используемых им для построения вначале социалистического, а затем и коммунистического общества.

В настоящее время, как отметил XXI съезд КПСС, когда наша страна вступила в период развернутого строительства коммунистического общества, для победы коммунизма должны быть созданы определенные материальные и духовные предпосылки.

Материальные предпосылки заключаются в достижении такого уровня развития производительных сил, который позволит осуществить переход к принципу коммунизма: «от каждого по его способностям – каждому по его потребностям». Существенное значение для выполнения этой задачи будет иметь выполнение и перевыполнение заданий семилетнего плана. Планирование же представляет особый вид нормотворческой деятельности социалистического государства. Тем самым право выступает в качестве мощного рычага социалистического государства, используемого в целях определения основных линий развития нашей экономики на пути к коммунизму. Тем же целям служат и многочисленные специальные законоположения, регулирующие отдельные стороны деятельности граждан и социалистических организаций. Грандиозные задачи, поставленные перед советским народом в контрольных цифрах семилетнего плана, потребовали пересмотра ряда таких законоположений для обеспечения их максимального соответствия новым потребностям современного этапа коммунистического строительства. В частности, принято новое Положение об открытиях, изобретениях и рационализаторских предложениях [16], которое формулирует ряд условий, способствующих более эффективному развитию изобретательства в СССР и широкому внедрению изобретательских предложений в производство. Изменено правовое регулирование отношений по поставке продукции в результате принятия новых Положений о поставках [17]. Последние исходят из необходимости обеспечения должной ритмичности в деле реализации продукции, бесперебойного снабжения народного хозяйства оборудованием,

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 79

сырьем и топливом, а граждан предметами потребления. Ставится вопрос об усовершенствовании законодательства в области капитального строительства, намечены разработка и принятие нового Примерного устава сельскохозяйственной артели и др. Все это свидетельствует о том, что социалистическое право, подвергаясь необходимым изменениям соответственно новым задачам коммунистического строительства, используется государством как одно из орудий создания материальной базы коммунизма.

Духовные предпосылки построения коммунистического общества создаются в результате мощного подъема культурного уровня населения, воспитания граждан в духе коммунизма. В связи с этим повышается и воспитательная роль социалистического права.

Социалистическое право воспитывает граждан в коммунистическом духе прежде всего самим содержанием своих норм как право социалистического государства, а в условиях СССР – как право страны победившего социализма и строящегося коммунизма. Оно воспитывает, далее, характером установленных в нем правил, точно определяющих, какое именно поведение государство считает соответствующим основным принципам устройства нового общества, и потому обязательным для каждого из его членов. Оно воспитывает также характером установленных в нем запретов, приучающих граждан не совершать такие поступки, которые являются выражением капиталистических пережитков в их сознании. В то же время характер установленных в нем правил желательного поведения стимулирует к совершению действий, являющихся выражением нового морального облика человека. Оно воспитывает, наконец, и определенными в нем мерами воздействия за совершение поступков, запрещенных законом и иными нормативными актами.

В докладе на XXI съезде партии Н. С. Хрущев указывал, что «страны социализма, успешно используя заложенные в социалистическом строе возможности, более или менее одновременно будут переходить в высшую фазу коммунистического общества...

В социалистической системе хозяйства действует закон планомерного, пропорционального развития, в результате чего экономически отставшие в прошлом

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 80

страны, опираясь на опыт других социалистических стран, на сотрудничество и взаимопомощь, быстро наверстывают время, подтягивают свою экономику и культуру. Таким образом выравнивается общая линия экономического и культурного развития всех социалистических стран» [18] . Единая классовая сущность социалистических государств и единство общих задач, стоящих перед ними, предопределяют также и однотипность действующих в этих государствах правовых систем. Тем самым появляется возможность образования общего понятия социалистического права.

Социалистическое право есть государственная воля рабочего класса и объединяемых им трудящихся, выраженная в совокупности норм, которые охраняются силою общественного убеждения и мерами государственного принуждения и создаются для регулирования общественных отношений в целях построения социализма и постепенного перехода от социализма к коммунизму.

II

Коренную противоположность социалистическому праву составляет право эксплуататорских обществ. Это обстоятельство уже было подчеркнуто в связи с характеристикой сущности социалистического права. Обратимся теперь под тем же углом зрения к определению эксплуататорского права.

Эксплуататорскому праву свойственны все те признаки, которые характеризуют право вообще, т.е. по своей сущности оно является государственной волей господствующего класса, по форме – совокупностью охраняемых государством норм, по функциям – классовым регулятором общественных отношений. Однако все эти признаки получают в эксплуататорском праве свое специфическое выражение соответственно его особой классовой природе.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 81

Со стороны его сущности эксплуататорское право представляет собой государственную волю стоящего у власти класса эксплуататоров, по своей численности составляющего ничтожную часть общества. Но так как его воля носит характер государственной воли, последняя становится обязательной для всех. Юридическая обязательность такой воли проводится в жизнь, несмотря на то, что она не только не согласуется, но и прямо противоречит воле большинства людей. Это означает, что эксплуататорское право есть не что иное, как государственная воля ничтожной кучки людей--эксплуататоров, навязанная всему обществу.

При этом в капиталистических государствах, которые в области права исходят из начала формального равенства всех перед законом, принимаются меры к тому, чтобы придать устанавливаемым ими юридическим нормам внешнюю видимость актов, якобы выражающих всенародную волю. Такое впечатление создается, в частности, когда законодательные акты принимаются буржуазными парламентами, которые всячески рекламируются как органы, формируемые самими избирателями, хотя на самом деле в них господствует правящая партия буржуазии. Господство буржуазии в парламенте позволяет широко использовать его для принятия законов, прямо и откровенно направленных на подавление трудящихся, на ликвидацию тех «свобод», которые в свое время были провозглашены буржуазией. Напомним в связи с этим о потоке проектов антирабочего законодательства, еще недавно буквально наводнявших конгресс США и направленных на обуздание профсоюзов и других организаций трудящихся в целях лишения рабочего класса возможности организованно выражать и отстаивать свои интересы и требования. Вместе с тем в современных условиях в ряде капиталистических стран (например, во Франции) роль парламента сведена на нет, центр власти не только по существу, но и формально переместился к исполнительным органам, что сорвало с буржуазною права даже и внешний покров «демократичности» и «всенародности».

Но каковы бы ни были конкретные методы осуществления законодательной деятельности в тех или иных капиталистических государствах, сущность эксплуататорского права от этого не изменяется. Оно было и

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 82

остается волей организованного в государство класса эксплуататоров, противостоящего всему обществу.

Сущность эксплуататорского права оказывает определяющее влияние и на особенности его формы. Так как по своей сущности эксплуататорское право есть воля ничтожной части общества, навязанная всему обществу, то и государственная охрана совокупности норм, выражающих эту волю, не может строиться иначе, кроме как путем придания решающего значения мерам государственного принуждения.

Последний вывод нуждается, однако, в ряде пояснений. Если брать отдельные нормы эксплуататорского права, то нельзя не признать, что они нередко соблюдаются по внутреннему убеждению, независимо от государственного принуждения или угрозы такого принуждения. Было бы нелепо, например, утверждать, что действующие в буржуазном обществе нормы об уголовной ответственности за преступления, направленные против жизни и здоровья, соблюдаются представителями угнетенного класса только ввиду угрозы государственного принуждения, стоящего за такими нормами. Далее, для соблюдения правовых норм представителями господствующего класса убеждение играет не меньшую роль, чем государственное принуждение, так как здесь имеется в виду соблюдение норм, выражающих волю этого класса и соответствующих его правосознанию. Наконец, когда партии пролетариата, борясь с беззаконием и произволом, выдвигают в современных условиях требование строгого соблюдения начал буржуазной законности, то они делают это при ясном сознании того, что выполнение таких требований соответствует интересам угнетенного класса в данной конкретной исторической обстановке.

Необходимо также иметь в виду, что буржуазное правосознание, будучи господствующим в капиталистическом обществе, не может не оказывать воздействия на правосознание отдельных представителей угнетенного класса и, следовательно, на их отношение к действующим правовым нормам. Этому, в частности, способствуют различные мероприятия, проводимые в целях идеологической обработки трудящихся масс. Все эти факторы по-своему влияют на формы соблюдения буржуазного права угнетенным классом. Но почему же

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 83

в таком случае, говоря о специфике формы эксплуататорского права, мы утверждаем, что оно опирается в первую очередь на меры государственного принуждения?

Потому, что эту проблему нельзя решать, ориентируясь на те или иные конкретные нормы, на отдельные группы людей либо на специфические условия того или иного исторического момента. Вопрос ставится глубже и в его полном объеме. Речь идет об эксплуататорском праве в целом как об определенной единой системе юридических норм, особое, специфическое качество которой заключается в том, что она выражает волю части общества, навязанную всему обществу. Какие же обстоятельства могут побудить большинство общества подчиняться воле, навязанной ему ничтожным меньшинством и противоречащей его собственной воле? Это может быть достигнуто только благодаря мерам государственного принуждения, в которых и выражается специфика государственной охраны, направленной на обеспечение соблюдения норм эксплуататорского права.

Функция эксплуататорского права состоит в том, что оно регулирует общественные отношения, существующие и складывающиеся в эксплуататорском обществе. Капиталистические производственные отношения давно уже отжили свой век. И если они тем не менее все еще сохраняются, то происходит это потому, что на страже таких отношений стоят буржуазная государственная машина, а также буржуазное право, которые отстаивают незыблемость обреченных историей на гибель порядков, покоящихся на частной собственности и эксплуатации. Поскольку частная собственность и эксплуатация составляют основу общественного строя во всех эксплуататорских социально-экономических формациях, их закрепление и охрана приобретают значение главной целевой установки эксплуататорского права как классового регулятора общественных отношений.

Исходя из этого, эксплуататорское право может быть определено как государственная воля господствующего частнособственнического класса, навязанная всему обществу и выраженная в совокупности норм, которые обеспечиваются мерами государственного принуждения и направлены на регу-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 84

лирование общественных отношений в целях закрепления и охраны частной собственности и эксплуатации угнетенного класса.

[1] В.И. Ленин, Соч., т. 31, стр. 342.

[2] См. «Ведомости Верховного Совета СССР» 1957 г. № Н, ст. 275.

[3] См. «Ведомости Верховного Совета СССР» 1958 г. № 7, ст. 146.

[4] См . подробнее H. Such, Die Bedeutung des Vertragssystems bei der Verwirklichung des neuen Kurses, Berlin, 1954.

[5] См. «Известия на Президиума на Народное Сьбрание», 1959, № 31.

[6] См. «Ведомости Верховного Совета СССР» 1956 г. № 15, ст. 313.

[7] См. «Ведомости Верховного Совета СССР» 1959 г. № 1, ст. 5.

[8] См. Н. С. Хрущев, О дальнейшем совершенствовании организации управления промышленностью и строительством, «Правда» 8 мая 1957 г.

[9] См. «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет», т. I, Госполитиздат, 1959, стр. 21–22.

[10] См . H. Benjamin, Zum Abschluszlig; der allgemeinen Diskussion uuml;ber den Familiengesetzentwurf, «Neue Justiz», Berlin, 1954, Nr. 24, S. 724.

[11] См. «Ведомости Верховного Совета СССР» 1954 г. № 11, ст. 221.

[12] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет», т. I, Госполитиздат, 1959, стр. 104.

[13] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет», т. I, Госполитиздат, 1959, стр. 104.

[14] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет», т. I, Госпочлтиздат, 1959, стр. 104.

[15] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет», т. I, Госпочлтиздат, 1959, стр. 104.

[16] СП СССР 1959 г. № 9, ст. 59.

[17] СП СССР 1959 г. № 11, ст. 68.

[18] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет», т. I, Госпочитиздат, 1959, стр. 107–108.

§ 3. Место права в системе общественных явлений

Право, как и всякое иное явление надстроечного порядка, определяется экономическим базисом общества. Его содержание зависит от политики господствующего класса и опирается на правосознание последнего. Оно находится также в определенном соотношении с существующими в данном обществе нравственными воззрениями. Поэтому определить место права в системе других общественных явлений – значит выявить соотношение права и экономики, права и политики, права и правосознания, права и нравственности.

В области соотношения права и экономики получают свое конкретное проявление установленные марксизмом-ленинизмом общие закономерности взаимосвязи базиса и надстройки. Эти общие закономерности заключаются, как известно, в том, что, во-первых, характер и содержание надстройки определяются' характером и содержанием экономического базиса общества, а, во-вторых, надстройка, выросшая на данном экономическом базисе, оказывает на него активное обратное воздействие, которое в зависимости от конкретных исторических условий может быть как прогрессивным, так и реакционным [1]. На указанные закономерности опирается не только правовая, но и всякая другая стоящая на позициях марксизма наука, которая исследует явления надстроечного порядка, например, историческая наука, литературоведение, эстетика и т.д. Однако в каждой из этих наук ставится и разрешается не общий вопрос о закономерностях взаимосвязи базиса и надстройки – этот вопрос разрешен в созданной Марксом–Энгельсом–Лениным науке исторического материализма, –

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 85

а конкретная проблема Соотношения с базисом того надстроечного явления, которое составляет предмет изучения данной науки и специфические особенности которого должны быть ею выявлены и обоснованы.

Конечно, и право, и, например, литература возникают на определенном экономическом базисе, оказывая активное обратное воздействие на него. Но самый процесс образования права, как и формы его активного воздействия на базис, отличаются от процесса образования и активного действия литературы и других надстроечных явлений. Общественные явления обладают рядом общих, всем им присущих черт. Помимо этого общего, каждый вид общественных явлений характеризуется своими специфическими моментами. Последние, поскольку они отличают сходные явления друг от друга, особенно важны для науки и в первую очередь должны привлечь к себе ее внимание. Такими специфическими моментами обладает и право. Эти моменты составляют его относительно самостоятельное содержание и обусловливают конкретные специфические формы, в которых общие закономерности взаимосвязи базиса и надстройки проявляются, когда речь идет о взаимосвязи базиса с таким надстроечным явлением, как право.

Следовательно, для того чтобы изучить конкретную форму проявления и действия общих зако-номерностей взаимоотношения экономики и права, необходимо в основу исследования положить закономерности, присущие базису, и специфические особенности, свойственные праву.

Для права, как и для надстройки в целом, характерно, что, соответствуя определенному экономическому базису, оно представляет собою историческую категорию, существующую постольку, поскольку существует породивший ее базис. Это – общий закон взаимосвязи базиса и надстройки. Он действует поэтому и в сфере взаимосвязи экономики и права. Однако конкретные формы его проявления в этой сфере отличаются определенными особенностями.

Поскольку право носит волевой характер и выражает волю господствующего класса, то для возникновения данного права, для издания данного закона недостаточно одного лишь факта появления новых экономических потребностей. Необходимо, кроме того, чтобы новые

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 86

конкретные потребности были осознаны господствующим классом и чтобы соотношение его сил с силами его классовых противников, а также соотношение сил между различными прослойками внутри господствующего класса давало возможность для придания сформировавшейся воле значения государственной воли. Этим право как часть надстройки существенно отличается от таких относящихся к ней явлений, как, например, религиозные, художественные или философские взгляды общества, которые формируются и создаются не господствующим классом в целом, а идеологами этого класса, и представляют собою не нормативно оформленное закрепление воли господствующего класса, а отражение в сознании идеологов материальных условий существования этого класса.

Далее, для права, как и для надстройки в целом, характерно, что, появившись на свет, оно не остается пассивным, а, наоборот, становится величайшей активной силой, способствующей укреплению и дальнейшему развитию своего базиса, преодолению и полной ликвидации остатков старых классов и старых экономических укладов. Это – также общий закон взаимосвязи базиса и надстройки. Поэтому он тоже действует в сфере взаимосвязи экономики и права. Однако конкретные формы его проявления в этой сфере также отличаются определенными особенностями.

Так как право носит нормативный характер и наряду с другими мерами обязательно обеспечивается мерами государственного принуждения, то, активно воздействуя на породивший его экономический базис в целом, оно не может быть применено ко всем без исключения отношениям, существующим в данном обществе. Для применения нормы права к тому или иному общественному отношению необходимо, чтобы поведение участников этого отношения отвечало двум основным требованиям: во-первых, чтобы оно могло быть подвергнуто внешнему контролю, – иначе нельзя было бы установить, соблюдаются ли нормы права участниками данного общественного отношения; во-вторых, чтобы в случаях уклонения от того или иного правила поведения нужное поведение можно было вызвать к жизни при помощи мер государственного принуждения, – иначе нельзя было бы в применении к этому поведению добиться осуществле-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 87

ния правовых норм в принудительном порядке. Этим право как часть надстройки опять-таки существенно отличается от религиозных, художественных или философских взглядов общества, в которых могут получить отражение любые общественные явления, ибо перечисленные взгляды не носят характера норм, обеспечиваемых мерами государственного принуждения.

Наконец, право, как и надстройка в целом, может либо способствовать экономическому развитию общества, либо препятствовать этому развитию, либо ставить экономическому развитию в определенном направлении преграды и толкать его вперед в других направлениях. Это – также общий закон взаимосвязи базиса и надстройки. Поэтому и он действует в сфере взаимосвязи экономики и права. Однако и в этом отношении конкретные формы его проявления отличаются своими весьма существенными особенностями.

Право, являясь регулятором общественных отношений, становится способным содействовать или, наоборот, препятствовать их развитию путем такого воздействия на поведение людей как участников соответствующих отношений, которое выражается в форме обязательного предписания, запрета, дозволения и т.п. Разумеется, отмеченные возможности права как надстроечной категории не являются безграничными. Право не в состоянии по собственному почину создать такие отношения, возникновение которых не подготовлено всем предшествующим ходом экономического развития общества. Оно не может также сколько-нибудь прочно законсервировать такие отношения, которые уже отжили свой век и в силу происшедших экономических сдвигов должны уступить место новым отношениям. Однако если материальные предпосылки возникновения нового уже созрели и для того, чтобы новое фактически появилось в реальной действительности, необходимо определенное поведение людей, такое поведение может быть вызвано к жизни путем юридических предписаний, дозволений, запретов и т.п. Теми же юридическими способами можно на известный период времени задержать отмирание таких общественных явлений, которые давно должны были бы погибнуть, если бы они не поддерживались и не охранялись всей силой государственной власти, и прежде всего силою государственно-правового принуждения. Этим воз-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 88

действие права на экономику существенно отличается от воздействия, которое на нее оказывают, например, художественные, философские или религиозные взгляды общества, способные идеологически влиять на участников экономических отношений, но не могущие предписывать им в принудительном порядке правила, подлежащие обязательному соблюдению.

Отмеченные особенности взаимосвязи права и экономики по-разному проявляют себя в различных социально-экономических формациях.

В антагонистических формациях материальные потребности, возникающие из условий развития данного экономического базиса, могут вызывать на одном историческом этапе появление прогрессивного, а на другом – реакционного законодательства. Когда у власти стоит передовой класс, интересы которого в силу его исторического положения совпадают с интересами общества, он стремится к прогрессивному законодательству, соответствующему потребностям дальнейшего экономического развития. Когда же в силу изменившихся исторических условий стоящий у власти класс становится реакционным, он начинает препятствовать использованию экономических законов в интересах общества, поскольку отживающий класс вообще сопротивляется всякому общественному прогрессу. Отсюда его стремление к реакционному законодательству, противоречащему потребностям дальнейшего экономического развития.

В противоположность этому в условиях социализма правовые нормы появляются как результат материальных потребностей развития общества и их осознания государством рабочего класса и всех трудящихся, воля которых выражается и закрепляется в нормах социалистического права. Самый процесс осознания назревших материальных потребностей и возникновения необходимости издания новых законов, способствующих их удовлетворению, носит здесь творческий характер и протекает неизмеримо быстрее, чем в любой антагонистической формации в самые лучшие времена ее прогресса. Происходит это потому, что во главе социалистического государства стоит Коммунистическая партия, политика которой опирается на марксистско-ленинскую теорию, на научное знание законов общественного развития. Творческий подход Коммунистической партии и руково-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 89

димого ею социалистического государства к решению вопросов хозяйственного строительства проявляется в том, что партия и государство вовремя выявляют отставание тех или иных законоположений от назревших экономических потребностей и своевременно принимают меры к устранению такого отставания. Например, когда метод централизованного управления промышленностью и строительством через министерства и другие ведомства исчерпал свои возможности и начал становиться тормозом дальнейшего развития социалистического народного хозяйства, было признано необходимым перейти к территориальному методу управления путем образования экономических административных районов, возглавляемых совнархозами, которые осуществляют руководство предприятиями района независимо от профиля и характера их деятельности. В ряде других социалистических стран также было признано необходимым изменить систему управления народным хозяйством путем приближения органов руководства к предприятиям и стройкам. Эти мероприятия проводятся с учетом особенностей каждой данной страны. Так, в Болгарии в 1959 году были ликвидированы промышленные министерства, но масштабы территории этой страны не вызывали необходимости создания экономических административных районов, и потому полномочия по руководству промышленностью были переданы окружным Народным советам, стоящим во главе округов как административно-экономических единиц. Не образовывались экономические районы и в ГДР в процессе проведенных там мероприятий по децентрализации системы управления промышленностью и строительством.

Выявив факт отставания от потребностей жизни тех или иных законоположений по хозяйственным вопросам, партия и государство принимают меры к тому, чтобы изыскать такие новые правовые формы, которые наилучшим образом способствуют выполнению поставленных задач и более всего соответствуют особенностям данного этапа исторического развития страны. Признав, в частности, необходимым провести реорганизацию МТС, чтобы тем самым обеспечить единство хозяйствования на колхозной земле, ЦК КПСС и Советское правительство учитывали вместе с тем, что не все колхозы могут в сравнительно короткий срок обзавестись необходимой

сельскохозяйственной техникой и что некоторые специализированные сельскохозяйственные работы и впредь должны производиться по договорам с колхозами соответствующими государственными сельскохозяйственными предприятиями. Поэтому на базе реорганизованных МТС были созданы ремонтно-технические станции для выполнения в колхозах некоторых специализированных и ремонтных работ. В то же время созданием новой организационно-правовой формы управления экономикой не завершается работа по ее дальнейшему совершенствованию. Так, в современных условиях совнархоз – более совершенная форма управления промышленностью и строительством, чем министерства. Но методы организации-работы совнархоза не остаются неизменными. На опыте некоторых совнархозов проверяется, например, целесообразность их перевода с бюджетно-сметного финансирования на финансирование за счет отчисления от прибылей руководимых ими предприятий. Проводятся мероприятия по сокращению численности внутренних подразделений совнархозов, ставится вопрос о желательности укрупнения экономических административных районов и т.д. Все это показывает, что приведение организационно-правовых форм в полное соответствие с потребностями развития социалистической экономики представляет собой не какую-то эпизодическую меру, а такой же непрерывный процесс, каким является развитие социалистического хозяйства в целом.

Решая вопрос об издании нового закона, партия и государство строго учитывают, насколько созрели реальные экономические предпосылки для возникновения новых общественных отношений.

Ярким примером, иллюстрирующим определяющую роль экономики при издании нормативных актов социалистическим государством, может служить подход Коммунистической партии и Советского правительства к решению вопросов о путях поднятия кооперативно-колхозной собственности до уровня всенародного достояния.

Существенное значение имеет прежде всего тот факт, что ликвидация различий между государственной и кооперативно-колхозной собственностью не может быть осуществлена путем простого декретирования, так как «формы собственности изменяются не произвольно,

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 91

а развиваются на основе законов экономики, зависят от характера и уровня развития производительных сил» [2]. Задача социалистического государства и советского права заключается поэтому не в ликвидации посредством декрета указанного различия, а в изыскании мер, способствующих экономическому подъему страны, ибо «с дальнейшим развитием производительных сил будет подниматься и уровень обобществления колхозного производства, происходить сближение колхозно-кооперативной собственности с общенародной собственностью, постепенное стирание граней между ними» [3]. Поскольку же колхозно-кооперативная собственность является одной из форм социалистической собственности, то в целях поднятия ее до уровня всенародного достояния нужно идти по пути таких, в том числе и правовых, мероприятий, которые приводили бы не к свертыванию колхозно-кооперативной собственности, а к повышению уровня ее обобществления при помощи и поддержке социалистического государства. В этих целях необходимы всемерное развитие межколхозных производственных связей, которые поднимают обобществление колхозных имуществ на новую, более высокую ступень, а также дальнейшее расширение неделимых фондов колхозов, которые по своему социальному качеству в значительной степени приближаются к общенародной собственности.

Постоянно ведя работу по совершенствованию социалистического права в соответствии с вновь возникающими экономическими потребностями, партия и государство подчиняют эту работу конечной цели нашего развития – цели построения коммунизма. Современный этап коммунистического строительства в СССР в своих основных и решающих направлениях выражен в цифрах семилетнего плана развития народного хозяйства. Принимая контрольные цифры развития народного хозяйства СССР на 1959–1965 годы, XXI съезд партии указал: «Коренная проблема предстоящего семилетия – это проблема ускоренного развития народного хозяйства по пути к коммунизму, проблема максимального выиг-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 92

рыша времени в мирном экономическом соревновании социализма с капитализмом» [4]. Решению указанной коренной проблемы и должно быть подчинено развитие советского законодательства на современном этапе.

Таковы основные моменты, характеризующие соотношение права и экономики в социалистическом государстве.

Право определяется экономикой. Однако соотношение между ними не может быть понято в полной мере, если их брать изолированно и рассматривать лишь в наиболее общем виде. Конкретные формы этого соотношения зависят от природы класса, стоящего у власти, от характера выдвигаемых им политических задач и от того преломления, которое эти задачи получают в его правосознании. Поэтому анализ соотношения права и экономики обязательно должен быть дополнен анализом соотношения права и политики, а также права и правосознания. В этом же плане должен быть рассмотрен вопрос о соотношении права и нравственности.

II

Как уже отмечалось, характер и содержание права определяются характером и содержанием экономического базиса общества. Известно также, что непосредственно из базиса право не возникает. Созданию правовых норм предшествует сознательно-волевая деятельность господствующего класса, в которой экономика данного общества получает определенное отражение и которая затем воплощается в устанавливаемых или санкционируемых государством правовых нормах. Центральное место в этой сознательно-волевой деятельности занимает политика господствующего класса, оказывающая решающее влияние на формирование правовых норм.

Разумеется, известное воздействие на принятие или отмену отдельных законодательных актов оказывает также сопротивление классовых противников. Данное конкретное соотношение классовых сил иногда вынуж-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 93

дает господствующий класс эксплуататоров к тем или иным уступкам, оформляемым путем издания соответствующих законов. Но такие уступки не отменяют господство класса, стоящего у власти, а лишь отражают линию его политического маневрирования в столкновении с силами классовых противников, осуществляемого в целях поддержания и сохранения диктатуры этого класса. Следовательно, не только право в целом, но и отдельные законы, принимаемые под давлением сопротивления классовых противников, всегда выражают политику господствующего класса.

Политика есть отражение экономики. Она может отражать экономику полно или неполно, правильно или неправильно. Однако она никогда не может в своем осуществлении выйти за пределы того, что допускается или диктуется наличными материальными условиями жизни общества. В то же время правильное отражение экономики в политике отнюдь не является достаточным условием выработки научно обоснованной политической линии. Политика отражает экономику, но ее содержание непосредственно определяется интересом того класса, о политике которого идет речь. Если интересы этого класса совпадают с объективными потребностями дальнейшего прогрессивного развития экономики, его политика будет обоснованной в главных ее чертах, хотя при этом не исключены отдельные ошибки. Если же интересы данного класса вступают в противоречие с указанными потребностями, он становится склонным иногда к самой авантюристической политике, хотя бы он более или менее правильно осознавал свое экономическое положение.

В том, что политика есть отражение экономики, она ничем не отличается от других надстроечных явлений. Специфика политики состоит в том, что в ней экономика находит свое концентрированное выражение [5]. Это означает, что политика ближе к экономике, чем любые другие надстроечные явления. Она непосредственно выражает позиции, занимаемые в экономике тем классом, который придерживается данной политической линии. Напротив, все другие надстроечные явления отражают экономику в виде, опосредствованном политикой

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 94

определенного класса. Но так как право создается только господствующим классом, то отсюда следует, что в праве находит свое отражение экономика, опосредствованная политикой господствующего класса. Поэтому и ближайшим фактором, определяющим характер воздействия права на экономику, является политика господствующего класса: реакционная политика порождает реакционное право, как и, наоборот, прогрессивное право есть следствие прогрессивной политики. Право выступает в качестве средства осуществления политики господствующего класса. При этом, однако, следует различать отмеченную роль права в процессе издания новых законов и в процессе применения действующего законодательства.

Выдвижение новой политической задачи обычно предполагает издание новых законов в целях ее осуществления. Это имеет место в государствах как эксплуататорского, так и социалистического типа.

Когда, например, Коммунистическая партия Советского Союза взяла политический курс на обеспечение дальнейшего подъема сельского хозяйства и промышленности в нашей стране, это повлекло за собой издание целого ряда нормативных актов, относящихся к системе заготовок сельскохозяйственной продукции, к организации управления промышленностью и т.д. На службу политически прогрессивной линии, направленной на дальнейшее развитие производительных сил общества, было поставлено самое передовое в мире законодательство.

Однако постановка новой политической задачи не во всех случаях требует издания новых законов. На службу новой политике может быть поставлено и старое законодательство. При этом возможны две далеко не совпадающие ситуации.

Первая ситуация характеризуется тем, что новые политические задачи охватываются смыслом ранее изданных законов.

Так, в современных условиях развернутого строительства коммунизма в СССР партия поставила перед советским народом целый комплекс новых политических и хозяйственных задач. В связи с их выполнением возникла необходимость в принятии ряда новых законов, в отмене некоторых ранее действовавших законодатель-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 95

ных актов. Но речь никогда не шла и не могла идти о том, чтобы пересмотреть все прежнее законодательство и целиком заменить его новыми законами. Советское законодательство всегда было социалистическим по своему содержанию и, следовательно, всегда строилось в соответствии с линией партии, направленной на построение социализма и коммунизма. Поэтому в значительной части основной смысл наших законов охватывает и новые политические задачи, а там, где имеется определенное отставание или несоответствие, оно устраняется путем принятия новых законов.

Вторая ситуация характеризуется тем, что новые политические задачи не охватываются смыслом ранее изданных законов, но смысл последних в процессе их применения извращается в угоду новой политической линии. Такое применение и использование старых законов в социалистическом государстве вообще невозможно, ибо оно представляет собой произвол, прикрывающийся видимостью легальности. Именно в этой форме наряду с изданием откровенно реакционных законов и осуществляется произвол в современных империалистических государствах.

В частности, в конце 90-х годов прошлого столетия в США были приняты антитрестовские законы. Формально эти законы не отменены, но они ни в какой мере не препятствуют концентрации и централизации американского монополистического капитала. Происходит это потому, что в угоду реакционной политической линии указанные законы применяются в США не против капиталистических трестов, а против профсоюзов, организации которых иногда распускаются со ссылкою на то, что они нарушили требования, формулируемые в антитрестовских законах.

В свете отмеченных обстоятельств и надлежит оценивать многочисленные нападки со стороны буржуазных юристов на советскую правовую науку в связи с проблемою соотношения права и политики. Раз право подчинено политике, говорят горе-критики из лагеря буржуазной юриспруденции, раз оно является средством осуществления политики, следовательно, право исключает законность и опирается на произвол.

Не подлежит сомнению, что право подчиняется политике господствующего класса и является средством

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 96

ее осуществления. Это реальный факт общественной жизни, отрицание которого означало бы извращение действительности. Но отсюда вовсе не вытекает, что тем самым право по необходимости становится орудием произвола, ибо для этого нужно было бы доказать, что всякая политика есть линия произвола. Между тем политика может быть и реакционной, и прогрессивной. Значит, дело прежде всего в том, на какую политику данная правовая система опирается. Кроме того, возможны различные формы связи права с политикой. Эта связь может выражаться в форме легальности, когда новая политическая задача влечет за собою издание новых законов или применение тех старых законов, смыслом которых она охватывается. Такая связь не ущемляет интересов законности, если сама политическая задача не носит реакционного характера. Но эта связь может выражаться и в форме извращения смысла действующих законов в угоду новой политической линии. Такая связь отвергает принцип законности и опирается на «идею» произвола.

Из этого следует, что борьба за укрепление законности есть борьба за создание прогрессивных законов и за их точное соблюдение, борьба против извращения на практике действующего законодательства по соображениям политического порядка. Но борьба за укрепление законности не имеет ничего общего с требованием изоляции права от какой бы то ни было политики вообще, ибо такая изоляция невозможна и неосуществима практически. Поэтому, когда советская юридическая наука со всей настойчивостью проводит тот взгляд, что наше право призвано играть важную роль в обеспечении решения политических задач, выдвигаемых партией и правительством, она исходит, во-первых, из реальной жизненной связи, существующей между правом и политикой, во-вторых, из того, что политика Коммунистической партии Советского Союза является научно обоснованной, прогрессивной политикой и что поэтому, в-третьих, подлинная законность в условиях социалистического общества была бы немыслима, если бы наше право не опиралось на политику Коммунистической партии.

Это обстоятельство, однако, не дает права ни суду, ни любому иному советскому государственному органу или его должностному лицу решать те или иные во-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 97

просы вопреки закону или при любом, пусть даже самом ничтожном, отступлении от него по политическим соображениям. Советское право воплощает в себе поли« тику Коммунистической партии, а основная политическая задача, выдвигаемая в области права партией, есть задача всемерного укрепления и последовательного осуществления социалистической законности. Значение этой задачи с особой силой было подчеркнуто на XX съезде партии. Серьезное внимание уделил ей и внеочередной XXI съезд КПСС. На съезде отмечалось, что «постоянной заботой партии является строгое соблюдение социалистической законности, охрана прав и интересов советских граждан» [6] . Ясно поэтому, что тот, кто посягает на советский закон, какими бы политическими мотивами он ни прикрывался, посягает на важнейшие основы политики Коммунистической партии.

Политика коммунистических и рабочих партий составляет жизненную основу развития государств социалистического типа, так как она определяет в соответствии с действующими объективными закономерностями основные линии этого развития. Она же лежит в основе развития социалистического права.

Мы уже видели, что выдвижение XXI съездом партии в области экономической задачи всестороннего развития производительных сил нашей страны повлекло за собою и принятие соответствующих законов по вопросам хозяйственного строительства. Постановка в области политической задачи дальнейшего укрепления советского социалистического строя, единства и сплоченности советского народа, развития советской демократии предполагает принятие организационно-правовых мер, направленных на дальнейшее укрепление суверенитета союзных республик, расширение функций местных Советов и упрочение их массовой базы, еще более широкое привлечение трудящихся масс к управлению государством, к обеспечению правильного приме« нения и должного соблюдения норм социалистического права. Формулирование в области идеологической

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 98

задачи усиления идейно-воспитательной работы в целях повышения коммунистической сознательности трудящихся в значительной мере усиливает также и воспитательную роль социалистического права, в котором центр тяжести переносится на профилактику, предупреждение поступков антиобщественного характера. В области международных отношений задача заключается в последовательном проведении внешней политики, направленной на сохранение и упрочение мира на основе ленинского принципа мирного сосуществования. Свидетельством борьбы за успешное выполнение этой задачи служит вся внешнеполитическая деятельность Коммунистической партии и Советского государства.

Будучи средством осуществления политики, право не тождественно с нею и не сливается с политикой. Политическая линия проводится в жизнь при помощи не только права, но и других идеологических средств – литературы, искусства, науки, этики и т.п. Право является особым средством осуществления политики, используемым в случаях, когда политическая линия требует нормативного закрепления и охраны при помощи всех тех мер, которые стоят за юридическими нормами. В то же время наряду с политикой право связано и с другими «идеологическими формами». Особенно тесно эта связь проявляется в соотношении права с правосознанием и нравственностью.

III

Во всяком обществе, в котором существует право, существует и правосознание. [Правосознание представляет собою совокупность воззрений класса или в условиях социализма при отсутствии антагонистических классов всего общества на то, что есть право и что есть не право. В правосознание, таким образом, включается оценочный момент, причем его оценка распространяется не только на действующее право, но и на то, каким должно стать право в будущем [7]. В этом своем качестве оно играет по отношению к праву троякую роль. Во-первых, правосознание может вы-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 99

двигать положения, вовсе не зафиксированные в действующем законодательстве, и тогда оно выступает в качестве фактора, способствующего формированию новых правовых норм. Во-вторых, правосознание может критически относиться к некоторым нормам права, и тогда оно выступает в качестве фактора, способствующего изменению их содержания. В-третьих, правосознание может одобрительно относиться к действующим правовым нормам, и тогда оно выступает в качестве фактора, способствующего их сохранению.

Само собою, однако, разумеется, что такую роль по отношению к праву способно играть лишь правосознание господствующего класса. Наоборот, правосознание его классовых противников оценивает отрицательно систему действующего права, и потому такое правосознание по отношению к действующему праву всегда выступает в качестве противоборствующего фактора. Мы говорим при этом о системе права в целом, а не о тех или иных ее отдельных нормах, которые могут иногда и не встречать сами по себе возражений со стороны противников господствующего класса, а в некоторых случаях даже получают поддержку с их стороны. Примером тому может служить борьба коммунистических партий в капиталистических странах против реакционных сил, стремящихся к уничтожению буржуазно-демократических свобод.

Что же касается правосознания господствующего класса, то вполне понятно и не нуждается в особом объяснении его одобрительное в целом отношение к действующему праву, так как это его право, оно выражает его волю и служит охране его интересов. Но в силу каких причин возникают все же относительные расхождения между правом и правосознанием господствующего класса? Чем обусловлена возможность критического отношения правосознания этого класса к отдельным нормам своего права или появления таких возникающих в его правосознании идей, которые не зафиксированы в действующем праве?

[1] См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XII, ч. I, стр. 6–7, т XXVIII, стр. 258.

[2] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет», т. I, ГосПолитиздат. 1959, стр. 101.

[3] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет», т. I, ГосПолитиздат. 1959, стр. 101.

[4] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза, Стенографический отчет», т. II, Госполитиздат, 1959, стр. 459.

[5] См. В.И. Ленин, Соч., т. 32, стр. 62.

[6] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза, Стенографический отчет», т, I, Госполитиздат, 1959, стр. 468.

[7] Ср. В.А. Сыpцев, Социалистическое правосознание в СССР, Госюриздат, 1958, стр. 11.

Такое явление объясняется тем, что правосознание находится в состоянии непрерывной эволюции. Оно непрерывно меняется под воздействием новых фактов реальной действительности. Напротив, правовые нормы устанавливаются на более или менее продолжительное

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 100

время, и новые явления сразу же и непосредственно не находят в них своего отражения. В результате некоторые нормы права устаревают и потому начинают критически оцениваться правосознанием господствующего класса, а отдельные вопросы оказываются вовсе не разрешенными в юридических нормах, хотя они и получают определенную оценку со стороны правосознания.

В данном случае имеет место отставание права от правосознания. Такое отставание рано или поздно заканчивается тем, что нормы права приводятся в соответствие с новыми элементами господствующего правосознания.

В то же время возможны случаи, когда правосознание отдельных представителей господствующего класса отстает от права и потому относится вначале критически к вновь изданным нормативным актам. Подобное явление также вполне объяснимо. Действительно, право выражает материальные условия жизни общества в виде, опосредствованном политикой господствующего класса. Но политику творит не весь господствующий класс, а лишь известная часть его определенным образом организованных представителей, способных раньше, чем класс в целом, уяснить и осознать его новые интересы. Такая политика закрепляется в новых правовых нормах, которые могут иногда, до поры до времени, вызывать к себе критическое отношение со стороны правосознания других представителей господствующего класса. Подобное несоответствие в отдельных частях между правом и правосознанием рано или поздно заканчивается тем, что отстающее правосознание некоторых представителей господствующего класса в ходе применения новых правовых норм постепенно осваивает их и подтягивается до уровня идей, выраженных в этих нормах.

Следует также иметь в виду, что в антагонистических формациях эксплуататорский класс состоит из различных прослоек, выражающих наряду с общими также и различные интересы. Поэтому, когда наиболее реакционная верхушка господствующего класса, ближе всего стоящая к государственной власти, вводит новые, реакционные правовые нормы, они не всегда встречают поддержку со стороны правосознания других прослоек того же класса. Вследствие этого возникают противоречия не только между отдельными юридическими нор«

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 101

мами и правосознанием, но и внутри самого правосознания господствующего класса.

В противоположность этому в условиях социализма единству права соответствует и единство правосознания, выражающего правовые воззрения всего общества, не разделенного на враждебные классы. В своих главных и основных тенденциях социалистическое право и социалистическое правосознание построены на началах взаимного соответствия и единства.

Такое единство обеспечивается и самим процессом социалистического правообразования. В.И. Ленин говорил: «Мы должны во что бы то ни стало сначала убедить, а потом принудить» [1]. В применении к процессу правообразования это важнейшее ленинское указание означает, что вначале необходимость решить по-новому тот или иной правовой вопрос должна овладеть сознанием масс, а затем уже их правосознание будет оформлено в виде соответствующего нормативного акта. Отсюда вытекает и определенное соотношение в условиях диктатуры пролетариата между экономикой, политикой, правосознанием и правом. Назревшие экономические потребности общественного развития обусловливают постановку Коммунистической партией политических задач. Последние, поскольку они требуют юридического опосредствования, преломляются в общественном правосознании, которое вырабатывает под руководством партии новые правовые идеи. Эти правовые идеи затем закрепляются в нормах права.

Например, необходимость проведения реформы среднего и высшего образования в СССР диктовалась насущными потребностями дальнейшего развития нашего общества, в соответствии с которыми была определена политическая линия партии, нашедшая свое выражение в известных тезисах ЦК КПСС. В ходе обсуждения этих тезисов широкие народные массы не только горячо их поддержали, но и приняли самое активное участие в разработке тех правовых принципов, которые должны быть положены в основу реформы. Наша печать во время всенародного обсуждения тезисов ЦК КПСС широко публиковала многочисленные предложения и по-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 102

желания трудящихся относительно содержания нового закона о высшем и среднем образовании. Законодательные акты, принятые по этому вопросу, опираются на правовые идеи и принципы, поддержанные народом и разработанные при его участии.

Единство социалистического права и правосознания не исключает отдельных противоречий между ними.

Некоторые нормы социалистического права могут иногда отставать от непрерывно прогрессирующего правосознания, что приводит к их замене нормами более целесообразными и правильными. Известно, например, сколько критических замечаний со стороны общественности вызывают нормы действующего семейно-брачного законодательства о разводе или об обязанностях отца по отношению к детям, родившимся вне зарегистрированного брака. Можно спорить о том, какие правила по этим вопросам были бы максимально совершенными. Однако самая необходимость внесения определенных изменений в действующее семейно-брачное законодательство едва ли вызывает у кого-либо сомнения.

В свою очередь и социалистическое право не только закрепляет социалистическое правосознание, но и способствует его дальнейшему прогрессивному развитию. Возьмем в качестве примера многочисленные рекомендательные нормы, адресуемые колхозам и колхозникам. Являясь нормами-советами, они помогают колхозному крестьянству быстрее осознать новые потребности организации хозяйства в колхозах и придать этим потребностям юридическое оформление (путем внесения изменений в уставы отдельных колхозов, принятия на общих собраниях решений по соответствующим вопросам и т.д.) с гораздо меньшей затратой сил и времени, чем это происходило бы при отсутствии рекомендательных норм.

Таким образом, взаимосвязь, существующая между правом и правосознанием при социализме, выражается как в их взаимном соответствии, так и во влиянии, которое они оказывают друг на друга в процессе их общего развития.

До сих пор мы говорили о соотношении права и правосознания, имея в виду только одну сторону. этой проблемы – процесс формирования правовых норм и изменения действующего права. Но существует другая

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 103

сторона той же проблемы, связанная уже с процессом соблюдения и применения действующих норм права.

Для процесса формирования права решающее значение имеет правосознание господствующего класса. Обращаясь к процессу соблюдения правовых норм, следует учитывать также и правосознание угнетенного класса в эксплуататорском обществе, вынуждаемого к подчинению навязанным ему правовым нормам.

Угнетенный класс, как уже отмечалось, относится в целом к действующему праву отрицательно, поскольку оно является орудием его подавления и эксплуатации. Поэтому правосознание угнетенного класса, являясь противоборствующим фактором по отношению к данной системе права вообще, в процессе соблюдения действующих правовых норм также играет с точки зрения государства отрицательную роль и подавляется при помощи государственного принуждения или его угрозы. Иное значение имеет правосознание господствующего класса. Опираясь на него, государственные органы и их должностные лица могут усвоить содержание правовой нормы и обеспечить ее наиболее целесообразное с точки зрения интересов данного класса применение на практике.

При этом следует учитывать, что когда класс, стоящий у власти, переживает период своего прогрессивного развития, он ориентируется в процессе применения юридических норм прежде всего на действующее право и обычно не допускает отступления от них со ссылкою на правосознание. Это и понятно. Такому классу ничто не препятствует изменить действующее право в соответствии с возросшим уровнем правосознания, а подчинение судей и других должностных лиц только праву обеспечивает нужную ему законность в гораздо большей степени, чем не связанное законом правосознание. Но положение меняется коренным образом, когда в силу изменившихся исторических условий стоящий у власти класс из прогрессивного превращается в класс реакционный. В определенных исторических условиях такому классу трудно в силу давления, оказываемого народными массами, подвергнуть существенным изменениям некогда созданные им и ныне ставшие для него ненужными демократические правовые институты. Выход из такого положения, наряду с другими мерами обеспечи-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 104

вается тем, что сами правовые институты могут быть оставлены в неизменном состоянии, но их применение на практике осуществляется вопреки их содержанию на основе правосознания должностных лиц – выразителей реакционного правосознания господствующего класса в целом.

В социалистическом государстве роль правосознания в процессе нормоприменительной деятельности, а также в деле борьбы за соблюдение действующих правовых норм предопределяется фактом его единства и тесной взаимосвязи с социалистическим правом.

Социалистическое правосознание, во-первых, помогает понять смысл и выявить действительное содержание правовой нормы не только государственным должностным лицам, но и гражданам, мировоззрение которых покоится на единстве взглядов всего социалистического общества. Это дает возможность широким массам населения ясно осознавать, что закон требует от них самих, и в то же время держать под общественным контролем деятельность работников государственного аппарата с точки зрения соблюдения ими предписаний закона и иных нормативных актов. В результате самая природа социалистического правосознания превращает его в важнейший фактор укрепления социалистической законности. А если учесть, что в современных условиях значительно расширено непосредственное участие в укреплении социалистической законности широких слоев общественности и что общественным организациям передано выполнение ряда таких функций, которые самым теснейшим образом связаны с деятельностью по применению юридических норм, то неосуществимость этой деятельности вне и помимо различных форм социалистического правосознания станет совершенно очевидной. Более того, дальнейшее возрастание уровня социалистического правосознания будет способствовать еще более широкому вовлечению общественности в сферу нормоприменительной деятельности нашего государства, а значит, и вовлечению ее в общее дело борьбы за дальнейшее укрепление социалистической законности.

Во-вторых, социалистическое правосознание позволяет дать правильную юридическую оценку каждому данному жизненному случаю с учетом всех его конкретных, индивидуальных особенностей, а это обеспечивает

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 105

необходимую конкретность и самой деятельности по применению правовых норм. Ни один закон не в состоянии предусмотреть все без исключения особые признаки и свойства отдельных фактов, имеющих юридическое значение. Он ограничивается их наиболее общей характеристикой. Но применение любого закона должно быть строго индивидуальным., с учетом конкретных обстоятельств каждого случая. Здесь как раз и проявляется роль социалистического правосознания.

Когда суд, рассматривая уголовное дело, должен решить вопрос о том, подлежит ли мера наказания реальному или условному применению, нужно ли вообще привлекать данное лицо к ответственности или, возможно, целесообразнее ограничиться мерами общественного воздействия, то он, естественно, опирается на закон. Но он не смог бы принять правильного решения без всесторонней оценки личности правонарушителя и всех обстоятельств дела. Когда коллектив рабочих и служащих входит с ходатайством о выдаче ему на поруки гражданина, привлеченного к уголовной ответственности, то он также опирается на права, предоставленные ему законом. Но и обоснованность решения коллектива тоже зависит от того, правильно ли были оценены им все те обстоятельства и моменты, оценивать которые призван и советский суд, рассматривающий уголовное дело.

Оценить должным образом конкретный факт и приложить к нему закон, смысл которого усвоен правильно,– это и значит применить норму права. Поскольку ни одна из этих стадий неосуществима без правосознания, оно выступает как необходимое условие правильного применения юридических норм в социалистическом государстве.

IV

В заключение рассмотрим вопрос о соотношении права и нравственности.

Нравственность представляет собою совокупность общественных или классовых воззрений и правил, сообразно с которыми «происходит оценка поведения людей

в категориях добра и зла» [2]. Оказывая влияние на

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 106

образ действия людей в их взаимоотношениях, нравственность включает в себя оценку их поведения как положительного или отрицательного, одобряемого или осуждаемого с точки зрения данного класса или в условиях социализма с точки зрения всего общества. Как совокупность правил поведения нравственность имеет определенные черты сходства с правом, а как совокупность соответствующих (классовых или общественных) воззрений – с правосознанием. Вместе с тем они существенно друг от друга отличаются.

Что касается нравственности и правосознания, то различие между ними проявляется в трех основных моментах. Во-первых, правосознание – это лишь определенная система воззрений, тогда как нравственность представляет собою не только воззрения, но и совокупность правил поведения, которым следуют те, кто придерживается данной нравственной позиции. Во-вторых, нравственная оценка распространяется на самые разнообразные как человеческие поступки, так и общественные установления в отличие от правосознания, которое имеет дело лишь с оценкой нормоустановительной и нормо-применительной деятельности государства и его органов, являясь в то же время (поскольку речь идет о господствующем правосознании) идеологической основой этой деятельности. В-третьих, оценочный критерий нравственности– это критерий «добра» и «зла» (с учетом, разумеется, того содержания, которое в указанные понятия вкладывает соответствующая группа людей, класс или общество в целом), в то время как правосознание наряду с этим включает в себя и некоторые другие оценочные критерии (например, критерий практической целесообразности, технического удобства и т.п.). В частности, критерии последнего рода получают применение при оценке таких норм, как нормы о сроках исковой давности, о формах совершения сделок, о построении процессуальной деятельности, о структуре государственных органов, об их компетенции и т.д. Кроме того, в правосознании прогрессивного класса общие критерии «добра» и «зла» конкретизируются благодаря таким категориям, как законность и справедливость, в понимании, соответствующем воззрениям данного класса.

Из сказанного следует, что было бы неправильно рассматривать правосознание в виде одного из специфи-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 107

ческих подразделений нравственности, ибо подобная характеристика не охватывает всех признаков, свойственных правосознанию. Действительное же соотношение между ними таково, что в известном объеме правосознание совмещается с нравственностью, но в других направлениях эти категории оказываются находящимися в разных плоскостях. Однако в той мере, в какой последние совмещаются, между ними существуют тесная взаимосвязь и взаимодействие. Только таким взаимодействием и можно объяснить тот факт, что нравственные воззрения господствующего класса через его правосознание оказывают влияние на содержание устанавливаемых юридических норм, а последние в свою очередь воздействуют на содержание господствующей нравственности.

Само собой разумеется, что отмеченная возможность осуществима благодаря взаимодействию господствующей нравственности не только с господствующим правосознанием, но и с самим действующим правом.

Отличие нравственности от права проявляется прежде всего в том, что нравственность сопутствует человеческому обществу на всем протяжении его исторического развития, тогда как право появляется одновременно с возникновением частной собственности и разделением общества на классы, а с победою коммунизма оно отмирает при тех же условиях, при которых происходит отмирание государства. Это, конечно, не означает, что нравственность остается неизменной по своему содержанию. Напротив, ее содержание изменяется с переходом, от одной социальной формации к другой. Однако процесс и формы изменения содержания нравственности также обладают значительными особенностями по сравнению с процессом и формами изменения права. Юридические нормы исходят от государства, причем для современных государств решающее значение имеет установление юридических норм путем издания соответствующих нормативных актов в отличие от нравственных норм, которые не получают письменной фиксации, а представляют собою результаты общения людей, сходных по материальным условиям их бытия и потому оправдывающих необходимость соблюдения одних и тех же правил поведения. Вследствие этого юридические нормы обладают большей четкостью и определен-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 108

ностью, нежели нормы нравственные. По тем же причинам установление новых норм права влечет за собой отмену противоречащих им старых юридических норм, соответственно правилам о действии закона во времени, тогда как старые .нравственные установки нередко сохраняются и после появления новых. Между старыми и новыми нормами нравственности происходит борьба, лишь в конечном счете завершающаяся победой прогрессивной нравственности.

В обществе, разделенном на классы, нравственность так же, как и право, обладает классовым содержанием. Но если право является единым для всего общества, так как оно всегда исходит только от одного, а именно господствующего, класса, то нравственные воззрения и правила каждого из враждующих классов вырабатываются самостоятельно, сообразно с материальными условиями существования данного класса. Энгельс указывал, например, имея в виду Германию середины XIX века, что три основных класса – «феодальная аристократия, буржуазия и пролетариат – имеют каждый свою особенную мораль...» [3]. Несовпадающие воззрения и установки могут характеризовать также нравственность различных прослоек одного и того же класса. Ввиду этого, говоря о соотношении права и нравственности в эксплуататорском обществе, необходимо всегда учитывать, идет ли речь о нравственности господствующего класса, относящейся к действующему праву положительно, или о нравственности его классовых противников, которая выступает по отношению к действующему праву как противоборствующий фактор. Напомним, что и в данном случае, как это уже было отмечено при характеристике соотношения права с другими «идеологическими формами», нужно различать общую тенденцию и отдельные конкретные жизненные ситуации, в силу которых иногда господствующая нравственность, в определенной своей части, отрицательно оценивает некоторые действующие юридические нормы или, наоборот, нравственность, противоборствующая существующей правовой системе в целом, отстаивает вместе с тем необходимость последовательного осуществления некоторых норм, входящих в состав последней.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 109

Наконец, соблюдение нравственных норм обеспечивается силою мнения общества, класса или той социальной прослойки, от которой соответствующие нравственные установки исходят, тогда как соблюдение правовых норм наряду с другими мерами (в зависимости от классовой природы данного государства) обеспечивается мерами государственного принуждения. Не следует, однако, думать, что, поскольку за нормами права стоит сила государственного принуждения, их действие во всех случаях является более эффективным, нежели действие нравственных норм. Достаточно вспомнить о бесстрашии, с которым тысячи революционеров-подпольщиков шли на смерть или каторгу, чтобы понять, с каким презрением к царскому самодержавию и силе его государственного аппарата относились эти люди, до конца оставшиеся преданными своему революционному долгу, революционной совести и революционной нравственности. Когда Георгий Димитров говорил на лейпцигском процессе, что для него высшим законом и высшим судом является закон и суд его партии, то он тем самым продемонстрировал перед лицом фашистского судилища, что нравственные идеалы коммунизма не могут быть ни уничтожены, ни опорочены мерами насильственного подавления, какими бы жестокими они ни были.

Но если даже оставаться в рамках того класса, от которого исходят правовые нормы, то и в этом случае нормы нравственности также нередко оказываются гораздо более эффективными и действенными. Ясно, например, что принятие на себя социалистических обязательств и участие в социалистическом соревновании по нравственному побуждению с точки зрения их значимости и результативности не могло бы идти ни в какое сравнение с осуществлением тех же мероприятий в государственно-принудительном порядке.

В тех случаях, когда нравственные нормы оказываются способными привести к более эффективным результатам, чем нормы правовые, надобность в установлении последних может и не возникать. Однако существенное значение имеет тот факт, что господствующему классу в антагонистических формациях противостоят его классовые противники и что с точки зрения интересов этого класса определенная совокупность общественных отношений должна быть обеспечена в своем осуществле-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 110

нии независимо и даже вопреки воле их участников, хотя бы последние и являлись представителями господствующего класса. Поэтому правовое регулирование таких отношений становится неизбежным, а самое право рассматривается как мощное средство укрепления и охраны данной общественной системы.

В буржуазном обществе единому праву противостоят различные по их классовому содержанию нравственные воззрения и правила. При этом в качестве противоборствующего фактора по отношению к буржуазному праву выступает нравственность пролетариата, подавлению которого главным образом и призвано служить законодательство капиталистических стран Ввиду этого в оценке соотношения права и нравственности в теории и практике буржуазных государств неизбежными оказываются две тенденции.

Первая тенденция ориентируется на то, чтобы обосновать полную независимость права от нравственности, поскольку это позволяет пропагандировать обязательность соблюдения юридических норм, какую бы нравственную оценку последние ни получали. В этом отношении весьма характерен анализ американской судебной практики, содержащийся в книге Эдмонда Кана «Моральное решение» (1956 год). Содержание одного из дел, приведенных автором, сводится к тому, что некий Гарри С., сожительствовавший с Бэсси в течение 7 лет, согласился вступить с нею в брак лишь после того, как она сообщила, что обладает 6 тыс. долларов, которые Гарри были необходимы для организации затеянного им предприятия. После оформления брака выяснилось, что никаких денег у Бэсси нет, в связи с чем Гарри предъявил иск о расторжении брака, как заключенного под влиянием обмана, который был судом удовлетворен. Комментируя данное дело, Кан не может найти ему нравственного оправдания, но признает вместе с тем юридическую правильность судебного решения, которая не может быть поколеблена никакими нравственными оценками [4].

Вторая тенденция заключает в себе стремление морального оправдания действующего права, объявляемого

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 111

тем «минимумом нравственности», соблюдение которого составляет якобы элементарное условие существования каждого человека, живущего в мире современной цивилизации. Эта тенденция находит свое выражение не только в разнообразных юридических концепциях, но и в обилии лицемерных, ханжеских норм, включенных в самое буржуазное законодательство. В порядке иллюстрации достаточно сослаться на то, что, например, в США по законодательству штата Минесота воспрещается вывешивать на одной и той же веревке мужское и женское белье, а по законодательству штата Джорджия каждый, кто купается в пруду или в реке близ дороги, ведущей в церковь, совершает судебно наказуемый поступок. Однако с этими «заботящимися» о нравственности правилами мирно уживаются такие нормы, которые устанавливают, что работающая жена обязана отдавать свою зарплату мужу (штат Аризона), что муж имеет право проучить свою провинившуюся супругу «палкой диаметром не толще двух пальцев» (штат Алабама) или что одежда жены принадлежит мужу, и если она докидает мужа, последний имеет право оставить ее в костюме Евы (штат Мичиган).

Применяя юридические нормы, буржуазные суды не игнорируют, конечно, требований морали. Но это волчья буржуазная мораль, чуждая нравственным воззрениям народных масс. Так, в 1948 году американская кинокомпания выпустила антисоветский фильм, использовав в нем музыку четырех советских композиторов. Когда же последние потребовали, чтобы демонстрация фильма была запрещена, поскольку это наносит урон их чести советских композиторов и советских граждан, Нью-Йоркский суд отклонил их требования, не найдя в действиях кинокомпании ничего аморального [5]. Естественно, трудно было бы требовать, чтобы политически негодные средства получили оценку аморальных со стороны тех, для кого проповедь вражды к социализму, к странам социалистического лагеря, к первой в мире социалистической державе – Советскому Союзу является одним из самых «высоких моральных идеалов», и «нравственных» устремлений.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 112

В социалистическом обществе право опирается на морально-политическую сплоченность народа. Это обстоятельство обусловливает принципиальное единство социалистического права и нравственности. Иначе, собственно, и быть не может, ибо, вырастая на почве одних и тех же условий (условий материальной жизни социалистического общества) и выражая мировоззрение одного и того же субъекта (рабочего класса и всех трудящихся, возглавляемых Коммунистической партией), социалистическое право и нравственность обязательно должны выступать в качестве однотипных надстроечных явлений, совпадающих в главнейших своих направлениях. Вследствие этого единая социалистическая нравственность оказывает влияние на нормотворческую и нормоприме-нительную деятельность Советского государства, а последние в свою очередь играют важную роль в деле обеспечения дальнейшего развития единой социалистической нравственности.

Влияние социалистической нравственности на нормо-установительную деятельность Советского государства проявляется в том, что она является одним из факторов, обеспечивающих принятие нормативных актов, которые воплощают моральные установки и требования советского народа. В частности, как уже упоминалось ранее, Указ Президиума Верховного Совета СССР от 30 апреля 1954 г., предусмотревший в виде наказания за совершение убийства из низменных побуждений смертную казнь, был издан по просьбе советской общественности, моральные воззрения которой не могли мириться с либеральным отношением к тем, кто посягает на самый ценный из всех имеющихся в мире капиталов – на человеческую жизнь. В настоящее время положительно решен вопрос о том, чтобы от общественно-правового воздействия не уходили и лица, не принявшие мер к спасению жизни в тех случаях, когда они не только должны были, но и когда они могли принять необходимые меры, хотя на них и не лежала соответствующая юридическая обязанность.

Влияние социалистической нравственности на нормо-применительную деятельность Советского государства проявляется в том, что без использования определенных моральных критериев нередко вообще было бы невозможно понять содержание той или иной юридической

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 113

нормы и правильно применить ее к конкретному жизненному случаю. В самом деле, что такое хулиганство, наказуемость которого предусматривается ст. 206 УК РСФСР, или что представляет собою поведение, которое согласно п. «б» ст. 30 постановления ЦИК и СНК СССР от 17 октября 1937 г. (СЗ СССР 1937 г. № 69, ст. 314) может служить основанием для выселения съемщика или члена его семьи за невозможностью совместного проживания с ним в одной квартире или комнате? На все эти и другие подобные вопросы суд и иные советские государственные органы не могли бы дать правильного и должного ответа, если бы в разрешении последних они не руководствовались требованиями социалистической морали, правилами социалистической нравственности.

Но и социалистическое право со своей стороны также оказывает активное воздействие на развитие социалистической нравственности. Разве, например, не усиливается атмосфера нетерпимости по отношению ко всякого рода правонарушителям со стороны советской общественности в результате опубликованного в газетах 10 марта 1959 г. постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР об участии трудящихся в охране общественного порядка в стране? Или разве активные меры борьбы с пьянством, предпринятые партией и правительством за последнее время, не способствуют воспитанию нового морального облика у людей, являющихся носителями пережитков прошлого?

При той степени взаимной связи, которая характеризует соотношение права и нравственности при социализме, становятся особенно понятными проводимые на основе решений XXI съезда партии мероприятия по широкому вовлечению общественности в дело борьбы за укрепление социалистического правопорядка. Всякого рода поступки, посягающие на правопорядок в социалистическом обществе, не могут не вызывать нравственного осуждения. Но движимый подлинно нравственным долгом советский гражданин или коллектив граждан не может ограничиваться только отрицательным отношением к таким поступкам, а должен активно вмешиваться в жизнь, энергично и настойчиво пресекать все то, что противоречит его нравственным идеалам. В настоящее время для широкого проявления такой активности создаются необходимые юридические предпосылки. Принято Положение

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 114

о добровольных народных дружинах РСФСР и об охране общественною порядка, которое утверждено постановлением Бюро ЦК КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР 30 марта 1960 г. Опубликован проект Положения о товарищеских судах, образуемых на предприятиях, в учреждениях и организациях, а также в крупных советских хозяйствах. Многие гражданские споры и некоторые вопросы, ранее разрешавшиеся уголовными судами, отнесены к компетенции товарищеских судов. Постепенно вырисовываются конкретные правовые формы, используя которые, общественные организации могут ставить вопрос о передаче им на поруки лиц, если эти лица, по мнению общественности, не нуждаются в применении к ним мер уголовного наказания. Введены институты общественного обвинения и общественной защиты. Все это позволяет нашей общественности во весь голос сказать свое слово и принять нужные меры для наведения должного порядка в социалистическом общежитии.

Отмеченные формы взаимодействия социалистического права и социалистической нравственности обусловливаются их однотипностью, их единством в основных и решающих направлениях. Следует ли, однако, отсюда, что тем самым, как утверждает М. 3. Селектор, «никакая норма социалистического права не может... противоречить и не противоречит социалистической нравственности» [6].

Подобные взгляды уже были вполне обоснованно подвергнуты критике в литературе [7]. Основной порок этих взглядов состоит в том, что их авторы не различают общей тенденции и конкретных случаев, соотношения социалистического права и социалистической нравственности в целом и нравственной или правовой оценки, которые могут получать, соответственно, отдельные юридические или моральные нормы. Классовых противоречий между социалистическим правом и социалистической нравственностью действительно быть не может. Но это

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 115

обстоятельство ни в какой мере не исключает возможности иных, неантагонистических противоречий между их отдельными нормами.

Поскольку процесс отражения бытия в праве отличается от процесса его отражения в нравственности, отдельные юридические нормы могут отстать от возросшего уровня нравственности, или, наоборот, отдельные нравственные правила могут отстать от возросшего уровня права. Однако в силу принципиального единства социалистического права и социалистической нравственности такое отставание не перерастает в конфликт, в антагонистическое противоречие, а преодолевается путем установления новых юридических норм либо в результате выработки новых нравственных установок.

Этой теоретической стороны рассматриваемой проблемы сторонники критикуемого взгляда явно не учитывают. Но они пренебрегают также и весьма существенной ее практической стороной. В самом деле, о каком влиянии нравственности на развитие права или о какой воспитательной роли социалистического права могла бы идти речь, если бы между ними не было никаких противоречий, если бы во всех случаях и во всех возможных направлениях одно не отставало от другого? Невероятно, но факт, что благие намерения возвеличить право и нравственность социалистического общества путем отрицания каких бы то ни было противоречий даже между их отдельными нормами означают сведение к нулю как воспитательной роли социалистического права, так и того значения для развития последнего, которое имеет социалистическая нравственность.

Охарактеризованные особенности соотношения социалистического права и социалистической нравственности позволяют определить также соотношение между противоправными и противонравственными поступками в социалистическом обществе.

Нравственность шире права. Поэтому не всякий противонравственный поступок обязательно должен являться поступком противоправным. Но единство социалистического права и социалистической нравственности по существу дает возможность государству с учетом конкретных обстоятельств данной исторической обстановки признать те или иные противонравственные поступки также и противоправными или, наоборот, переключить

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 116

определенные поступки из сферы права в область их чисто нравственной оценки. В силу того же принципиального единства поступок, признаваемый противоправным в советском законе, является по общему правилу недопустимым также с точки зрения социалистической нравственности.

Из этого общего правила возможны, однако, исключения двоякого рода. Первая группа исключений обусловлена теми правовыми нормами, которые определяют правила юридико-технического порядка (например, нормы, определяющие порядок совершения гражданско-правовых сделок). Действия, нарушающие нормы такого рода, представляются безразличными в нравственном отношении. Вторая группа исключений обусловлена противоречиями между отдельными правовыми и нравственными правилами, вызванными либо наличием устаревших юридических норм, либо отставанием нравственности от права. Как уже было сказано, такие противоречия недолговечны и рано или поздно они получают раз-« решение, наиболее целесообразное с точки зрения интересов социалистического общества.

Иногда социалистическая нравственность отождествляется с правилами социалистического общежития. Но такое отождествление не имеет под собою достаточных оснований. Нормы социалистической нравственности, несомненно, образуют составную часть более широкой категории, какою являются правила социалистического общежития. Однако не всякое правило социалистического общежития опирается на оценку человеческих поступков в категориях добра и зла и потому не всегда может быть отнесено к разряду нравственных правил. Так, М. П. Карева, говоря о правилах социалистического общежития, пишет: «Участие в социалистическом соревновании вошло в неписаный кодекс морали каждого сознательного советского человека. В процессе же этого массового социалистического соревнования самими массами были выработаны такие социалистические обычаи, которые регулируют и порядок вызова на социалистическое соревнование и общий характер выставляемых взаимных обязательств применительно, разумеется, к каждой отрасли труда, к специфике каждого производства и порядок проверки соревнующимися хода выполнения своих обязательств и конечных результатов, устанавливают

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 117

формы поощрения передовиков социалистического соревнования и т.д.» [8]. Совершенно очевидно, что упоминаемые автором правила, которые определяют порядок вызова на соревнование, формы проверки итогов соревнования и т.п., к нравственности отношения не имеют, хотя они и являются правилами социалистического общежития.

По мнению М. П. Каревой, правила социалистического общежития – это определенные организационные формы, «детализирующие и конкретизирующие общие принципы коммунистической нравственности применительно к особенностям тех отношений, которые опосредствуются каждым социалистическим обычаем в отдельности» [9]. Подобное мнение представляется неправильным. Во-первых, из этого определения вытекает, что сами нормы социалистической нравственности не являются правилами социалистического общежития, поскольку последние лишь конкретизируют формы их применения. Во-вторых, автор не допускает существования таких правил социалистического общежития, которые имели бы самостоятельное значение, а не служили бы всего лишь формой конкретизации норм социалистической нравственности. Но это не соответствует действительности. Существует немало правил, которые к нравственности прямого отношения не имеют (например, различного рода обыкновения, установившиеся в деятельности социалистических организаций), но которые тем не менее являются правилами социалистического общежития.

Под правилами социалистического общежития следует понимать все выработанные в социалистическом обществе неправовые правила поведения людей в их взаимных отношениях друг с другом, соблюдение которых обеспечивается силою традиции и общественного мнения. В этом смысле правила социалистического общежития отличаются от норм права. Но соответствующее понятие иногда применяется и в более широком значении, охватывающем любые социальные нормы социалистического общества. Тогда в это понятие включаются и нормы социалистического права.

Объединение норм права и других социальных норм,

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 118

действующих в социалистическом обществе, в единую категорию правил социалистического общежития в широком смысле этого понятия приобретает существенное как теоретическое, так и практическое значение для выявления перспектив и путей дальнейшего развития социалистического права.

Развитие социалистической государственности в коммунистическое самоуправление будет означать вместе с тем и превращение социалистического права в правила коммунистического общежития. Но это – длительный процесс. Он предполагает, что уже в период развернутого строительства коммунистического общества должно происходить постепенное перемещение некоторых социальных норм из сферы правовой в нравственную. И такое перемещение действительно происходит. Известно, например, что за последние годы отменен ряд законов, который предусматривал в прошлом применение мер уголовного наказания за совершение соответствующих действий. В некоторых случаях меры уголовного наказания заменены другими юридическими санкциями. Так, прогул на производстве не образует более состава преступления, а влечет за собою применение мер дисциплинарного взыскания. В других случаях отмененная уголовная санкция не заменяется какими-либо иными правовыми санкциями. Но это не означает, что действия такого рода не подвергаются общественным санкциям. В частности, «летуны», т.е. лица, постоянно меняющие место работы, вызывают общественное осуждение, хотя по действующему законодательству они не могут быть привлечены к уголовной или к иной юридической ответственности.

Следовательно, отмена правового регулирования данного общественного отношения не равнозначна полному отказу от его регулирования со стороны социалистического общества. Раз существует то или иное социалистическое общественное отношение, оно не может оставаться вне общественного воздействия. Но формы и методы такого воздействия меняются, причем пути их изменения предопределены путями развития нашего общества: движение к коммунизму неизбежно влечет за собою постепенный переход от правового регулирования общественных отношений к регулированию их посредством норм нравственности.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 119

Однако и правовые, и нравственные нормы представляют собою лишь отдельные разновидности правил социалистического общежития в широком смысле. Следовательно, изменение методов и форм общественного воздействия с переходом от правовых к нравственным нормам не приводит к изменению социальной сущности этого воздействия и, значит, ни в какой мере не ослабляет регулирующей роли социалистического общества и социалистического государства. Указанное обстоятельство и предопределяет диалектику процесса постепенного превращения социалистического права в правила коммунистического общежития, которая полностью совпадает с диалектикой процесса перерастания социалистического государства в коммунистическое самоуправление. Не ослабление, а дальнейшее укрепление социалистического государства и права – таков путь к их отмиранию.

[1] В.И. Ленин, Соч., т, 32, стр. 189.

[2] «Основы марксистской философии», Госполитиздат, 1958, с. 576.

[3] К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XIV, стр. 93.

[4] Edmond Cahn, The Moral Decision, Right and Wrong in the Light of American Law, New York, 1956, pp. 94 and ff.

[5] Edmond Сahn, op. cit., p, 197.

[6] М.3. Селектор, Право и нравственность, «Вопросы философии» 1954 г. № 2, стр. 78.

[7] См., например, H.A. Tpофимов, О противоречиях в процессе взаимодействия права и морали социалистического общества, «Ученые записки Уральского университета», вып. XXI, 1957, стр.112 и cл. Мы не останавливаемся на анализе ряда существенных недостатков статьи Н.А. Трофимова, уже отмеченных в печати.

[8] М. П. Карева, Право и нравственность в социалистическом обществе, изд-во Академии наук СССР, 1951, стр. 75.

[9] М. П. Карева, Право и нравственность в социалистическом обществе, изд-во Академии наук СССР, 1951, стр. 76.

ГЛАВА III. НОРМА ПРАВА

§ 1. Понятие нормы права. Форма и содержание права

I

Норма – это понятие, которое употребляется не только в юридической науке, но и в других общественных, а также естественных науках. В сфере общественных отношений людей действуют как правовые, так и некоторые другие, (например, нравственные или обычные) нормы. Определенные нормы существуют и применяются в области техники, искусства, литературы, грамматики и т.д. в связи с этим должно быть образовано общее понятие нормы и уже на этой основе выявлено то специфическое, что характеризует именно правовую норму.

Когда говорят «норма», то во всех случаях подразумевают правило, установленное людьми и обращенное к людям, правило, введенное для того, чтобы люди следовали ему либо в своих взаимных отношениях, либо в их отношениях с пpиpодою. Нормы являются правилами поведения, правилами практической деятельности людей в той или иной области.

Вследствие этого между нормами, с одной стороны, объективными закономерностями и законами науки – с другой, имеется органическая связь, подлежащая всестороннему учету и строжайшему соблюдению для того, чтобы обеспечить формулирование жизненных, правильных, научно обоснованных норм. Точно также как закон науки становится таковым только благодаря его соответ-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 121

ствию объективным закономерностям, так и научность, и обоснованность нормы зависят от ее соответствия законам науки, а через них – объективным закономерностям развития природы или общества. Отмеченная связь между указанными категориями приводит нас к выводу, что норма всегда имеет определенные объективные предпосылки, но по своему содержанию она носит сознательно-волевой характер. Норма есть продукт сознательной деятельности потому, что она творится, создается людьми. Вместе с тем норма есть продукт волевой деятельности, так как в ней выражаются стремление и решимость людей строить свое поведение в соответствии с выработанной ими нормой.

Как и всякий иной продукт сознательной деятельности, норма может приблизительно верно или, наоборот, извращенно отражать действующие объективные закономерности естественного или общественного развития. Наряду с этим, как и всякий иной, волевой акт, норма может вызывать поддержку или, наоборот, противодействие со стороны тех, к кому она обращена. Тем не менее даже вызывающая противодействие норма остается нормой до тех пор, пока выраженное в ней правило сохраняет общее значение.

Общее значение нормы иногда основывается на убежденности людей в ее правильности, хотя бы на самом деле она была ошибочной. В то же время норме может быть придано общее значение путем ее принудительного навязывания большинству людей, хотя бы они и стремились противодействовать этой норме. Но на чем бы такая сила установленного правила поведения людей ни основывалась, только при этом условии его можно признать нормой. И наоборот, как только правило поведения утрачивает общее значение или до тех пор, пока оно не приобретает такого значения, оно перестает быть или еще не становится нормой.

Следовательно, норма – не просто правило, а общее правило поведения, имеющее значение не для отдельного индивида, а для всех людей, входящих в состав определенного коллектива. Одни нормы обязательны для всего человечества, другие – для населения данной страны, третьи – для лиц, входящих в состав данной организации и т.д. Важно лишь, чтобы в преде-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 122

лах данного коллектива соответствующее правило имело всеобщую распространенность, так как только при этом условии оно приобретает общественную значимость и тем самым становится нормой.

Поскольку норма представляет собою отражение действительности (правильное или иногда извращенное), в ней всегда имеется определенный констатирующий элемент, который либо непосредственно выражается в содержании нормы, либо составляет молчаливо предполагаемую предпосылку формулирования ее правила. Например, нормы расходования топлива для поддержания определенной температуры в отапливаемом помещении можно выразить двумя способами: либо путем указания неизменной температуры, которая при отоплении постоянно должна поддерживаться, либо путем предварительного исчисления того количества топлива, расходование которого способно обеспечить заданную температуру. Но как бы ни была сформулирована данная норма, в обоих случаях она констатирует объективную связь между количеством расходуемого топлива и уровнем температуры, т.е. заключает в себе известный констатирующий элемент. Этим, однако, содержание нормы не исчерпывается, ибо тогда она ничем не отличалась бы от законов науки. Различие проявляется здесь в том, что констатация определенной объективной связи естественных или общественных явлений служит при формулировании нормы лишь предпосылкой для того правила поведения, которому люди намерены следовать в определенной области их практической деятельности. В частности, из констатации связи между количеством расходуемого топлива и уровнем температуры делается при формулировании нормы практический вывод о том, какое количество топлива должно быть израсходовано для получения определенного температурного эффекта.

Таким образом, констатируя условия, в которых осуществляется практическая деятельность людей, норма придает этой деятельности определенное целевое направление. Норма представляет собою, следовательно, не только сознательно-волевое, но и целенаправленное правило поведения.

В результате можно сказать, что норма есть объективно предопределяемое сознательно-волевое общее правило поведения,

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 123

устанавливаемое для обеспечения определенной целенаправленности практической деятельности людей в их отношениях с природой и во взаимных отношениях друг с другом.

Из приведенного определения нормы видно, что она подлежит применению либо в сфере отношений человека с природой, либо в области общественных отношений людей. Поэтому все многочисленные и многообразные нормы могут быть разбиты на две группы: на нормы технические и социальные. Технические нормы направляют поведение людей в их отношениях с природою. Социальные нормы регулируют поведение людей в их взаимных отношениях друг с другом.

Следует иметь в виду, что непроходимой пропасти между техническими и социальными нормами не существует. Технические нормы обладают определенным социальным содержанием, так как они создаются людьми, живущими в обществе, являются результатом обобщения общественно-производственной практики, а эффект, наступающий в силу выполнения требований технических норм, так или иначе сказывается на общественных отношениях людей. В свою очередь, социальные нормы, регулируя общественные отношения, также нередко ставят перед собою задачу посредством их нормирования добиться определенного эффекта в области отношений человека с природой. Поэтому технические нормы зачастую санкционируются нормами социальными, как это, например, имеет место при утверждении в государственных актах норм выработки, норм расходования строительных материалов, горючего и т.п. В таких случаях их несоблюдение является вместе с тем и нарушением соответствующих социальных норм со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Однако с учетом существующей между ними взаимосвязи отграничение друг от друга норм указанных видов практически полезно и оправдано теоретически, так как позволяет, путем сопоставлений и противопоставлений, глубже познать специфику социальных норм, к числу которых относятся также и нормы права.

У технических и социальных норм имеется то общее, что и те, и другие представляют собою объективно предопределяемые сознательно-волевые общие правила пове-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 124

дения, устанавливаемые для обеспечения определенной целенаправленности практической деятельности людей. Основное различие между ними заключается в различии сфер их применения: социальные нормы применяются в области общественных отношений, технические нормы – в области отношений человека с природой. Этим предопределяются также различия в характере и содержании социальных и технических норм.

Если брать технические и социальные нормы в чистом виде, отвлекаясь от их взаимосвязи и взаимодействия, то демаркационная линия между ними может быть проведена по субъекту, которым эти нормы устанавливаются, по их содержанию и по последствиям их несоблюдения.

Различие по субъекту заключается в том, что социальные нормы всегда исходят от какого-либо коллектива людей, тогда как технические нормы могут быть выведены и отдельным индивидом, формулирующим на основе познанных закономерностей правила, соблюдение которых должно привести к известному практическому эффекту. Указанное различие объясняется самою природою технических и социальных норм. В самом деле, для того, чтобы разработать техническую норму, необходимо выявить данную естественную закономерность и образовать соответствующее ей практическое правило. Но это могут сделать и нередко действительно делают отдельные индивиды. Напротив, для придания общего значения правилу, призванному регулировать отношения между людьми, недостаточно доказать справедливость и обоснованность такого правила вообще,– необходимо, чтобы это правило было признано тем коллективом (обществом, классом или иной группой людей), в интересах которого оно устанавливается.

Различие по содержанию заключается в том, что социальные нормы выражают правила субъективно-должного поведения, тогда как технические нормы – это правила объективно-целесообразного поведения. Действительно, социальные нормы целесообразны лишь с точки зрения того субъекта (класса или иной группы людей), в интересах которого они установлены и который поэтому считает должными выраженные в них правила, хотя они могут противоречить интересам другого субъекта (класса или иной группы людей), рассматри-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 125

вающего их как нецелесообразные и недолжные. Напротив, технические нормы нейтральны в классовом отношении. Они указывают лишь на практический эффект, который может быть достигнут в результате их соблюдения независимо от того, какой класс или иная группа людей будет следовать этим нормам. К для того, кто стремится к вытекающему из них эффекту, технические нормы являются правилами не субъективно-должного, а объективно-целесообразного поведения.

Следует, однако, иметь в виду, что, несмотря на классовую нейтральность технических норм с точки зрения их содержания, самый процесс использования этих норм может быть подчинен определенным классовым интересам. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить, например, цели, ради достижения которых используется техника в эксплуататорском и в социалистическом обществах. С другой стороны, социальные нормы, будучи в классовом обществе классовыми по своему содержанию, когда они соответствуют объективным закономерностям общественного развития, как это, например, имеет место в условиях диктатуры пролетариата, становятся объективно целесообразными, хотя бы отжившие классы и относились к ним отрицательно. Различие между техническими и социальными нормами по последствиям их несоблюдения обусловлено отмеченным различием в их содержании.

Последствием несоблюдения технической нормы должен явиться отрицательный практический результат. Поэтому правильно построенная, научно обоснованная техническая норма рано или поздно прибивается в сознании людей, как правило, которому необходимо следовать, дабы не обрекать свою практическую деятельность на полную бесплодность, как и, наоборот, ошибочная техническая норма отбрасывается людьми сразу же, как только они убеждаются в ее вредоносном влиянии на их практическую деятельность.

Иначе обстоит дело с социальными нормами. Последние, конечно, тоже обеспечивают определенный положительный практический результат, но уже тому классу или группе людей, в интересах которых они были установлены. В то же время соблюдение таких норм порождает отрицательные практические последствия для других групп и классов, а иногда даже и для отдельных

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 126

представителей тех групп, от которых эти нормы исходят. И если они тем не менее соблюдаются, то происходит это не в силу отрицательных естественных последствий, а в результате мер общественно-классового воздействия, которые влечет за собою факт их нарушения.

Если теперь свести воедино все признаки, характеризующие социальную норму и отличающие ее от нормы технической, то социальную норму следует определить, как установленную заинтересованным коллективом (классом или обществом в целом) и охраняемую мерами общественно-классового воздействия норму должного поведения людей в их взаимных отношениях друг с другом.

Правовая норма представляет собой одну из разновидностей социальных норм. Это означает, что ей присущи все те признаки, которые, с одной стороны, характерны для нормы вообще, а с другой стороны, свойственны одним лишь социальным нормам. Поэтому норма права, как и всякая вообще норма, есть объективно предопределяемое сознательно-волевое общее правило поведения людей, установленное для обеспечения определенной целенаправленности их практической деятельности. Вместе с тем, как и всякая социальная норма, юридическая норма представляет собой установленную заинтересованным Коллективом и охраняемую мерами общественно-классового воздействия норму должного поведения людей в их взаимных отношениях друг с другом. Но наряду с этим у нормы права имеется ряд специфических признаков, отличающих ее не только от других норм вообще, но и от всех иных социальных норм. При этом, так же как и особенности всех социальных норм, специфика правовой нормы может быть выявлена в характере ее субъекта, содержания и последствий ее несоблюдения.

По субъекту особое качество правовой нормы заключается в том, что она может исходить не от любого, а лишь от такого коллектива людей, который представляет собою господствующий в обществе класс, организованный в государство.

Из того факта, что нормы права во всех случаях исходят от государства, вовсе не следует, что само государство в лице его компетентных органов должно

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 127

также и формулировать все без исключения нормы, приобретающие правовое значение. Одни нормы формулируются самим государством. Другие нормы, если они соответствуют воле и интересам господствующего класса, лишь санкционируются государством, хотя бы они и были разработаны помимо и без участия государства. При этом государство может осуществить не только последующее, но и предварительное санкционирование таких норм.

Последующее санкционирование имеет место в случаях, когда государство признает и утверждает уже ранее возникшие и применявшиеся в обществе социальные нормы. Такой характер носит, например, санкционирование обычаев. Однако вопреки распространенному на этот счет мнению санкционированные нормы не исчерпываются одними лишь санкционированными обычаями [1]. Когда, например, постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 6 марта 1956 г. [2] предоставило право колхозам дополнять свои уставы правилами, отличающимися от норм Примерного устава сельскохозяйственной артели 1935 года, но не противоречащими нормам советского законодательства, оно тем самым признало юридическую силу за такими правилами, хотя здесь уже применяется санкционирование не обычных норм, а правил совершенно иного порядка. То же самое происходит в случаях, когда государство наделяет полномочиями по изданию соответствующих нормативных актов некоторые негосударственные организации, такие, как ВЦСПС, Центросоюз и т.д. Иногда такие акты подлежат утверждению компетентными органами государственной власти, и тогда надлежит говорить об их последующем санкционировании. Но нередко последующее утверждение вовсе не применяется, так как уже в силу делегирования государством полномочий по их изданию эти акты приобретают правовое значение. В таких случаях имеет место предварительное санкционирование.

Не следует, однако, забывать о том, что как нормы, формулируемые самим государством, так и нормы, им

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 128

санкционированные, приобретают правовое значение только в результате нормотворческой деятельности компетентных государственных органов, ибо в распоряжении государства нет никаких иных средств для санкционирования обычных или каких-либо других правил, кроме их подтверждения путем издания по этому поводу специальной нормы, независимо от того, будет ли последняя выражена в форме нормативного акта или судебного прецедента, если последний -является источником права в государстве данного типа. В этом смысле все нормы права – как установленные государством, так и санкционированные им – всегда исходят от самого государства.

По содержанию специфика правовой нормы заключается в том, что правило субъективно-должного поведения, характерное для всякой социальной нормы, преобразуется в ней в правило общеобязательного поведения.

Действительно, если иметь в виду оценку, которую норма права получает в сознании людей, то она представляет собою правило субъективно-должного поведения, т.е. правило, рассматриваемое как должное господствующим классом и оцениваемое в большинстве случаев как недолжное его классовыми противниками. Но так как правовая норма исходит от государства, устанавливается или санкционируется им, выраженное в норме правило становится общеобязательным, подлежащим соблюдению независимо от субъективного отношения к нему со стороны различных классов, прослоек или иных групп людей.

В то же время и самое качество общеобязательности, присущее правовой норме, не следует толковать абстрактно-логически, в смысле ее обязательности для всех и вся, начиная от момента принятия нормы права и кончая моментом ее отмены. При таком подходе к делу пришлось бы прийти к выводу, что едва ли не подавляющее большинство юридических норм не имеет общеобязательной силы. Ясно, что если норма права рассчитана, например, на особые условия деятельности транспорта, она не подлежит применению в промышленности, торговле или в сельском хозяйстве, или если норма сконструирована для урегулирования специфических отношений, складывающихся в колхозе, ее нельзя применять к отношениям, возникающим на государственном про-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 129

мышленном предприятии. Но дает ли это основание утверждать, что правовые нормы такого рода лишены общеобязательной силы?

Не подлежит сомнению, что, хотя, например, соответствующие нормы рассчитаны лишь на транспорт, а не на какую-либо иную отрасль народного хозяйства, они обязательны для всех, кто окажется участником отношений, складывающихся на транспорте, как и нормы, рассчитанные на внутриколхозные отношения, приобретают всеобщее значение в том смысле, что они обязательны для всех, кто в такие отношения вступает. Каждая данная норма права не регулирует всех без исключения общественных отношений. Поэтому она и не является общеобязательной в абстрактном значении этого слова. Однако, будучи общим правилом, норма права имеет дело не с единичными, а с повторяющимися общественными отношениями. Повторяемость отношения, регулируемого нормой права, и приводит к тому, что она становится общеобязательной, т.е. обязательной для всех, кто уже является или может стать в будущем участником отношений данного вида. Следовательно, когда говорят об общеобязательности нормы, имеют в виду ее обязательность для всех, но не в любой, а лишь в данной конкретной ситуации, иными словами, в тех повторяющихся общественных отношениях, которые составляют предмет ее регулирования.

По последствиям ее несоблюдения специфика правовой нормы заключается в том, что к ее нарушителям применяются меры государственного принуждения.

Меры государственного принуждения представляют собою одну из разновидностей мер общественно-классового воздействия на поведение людей. В этом смысле они не выходят за пределы мер, которые обеспечивают соблюдение всех вообще социальных норм. Не составляет чего-либо специфического для правовой нормы и то обстоятельство, что она обеспечивается принудительными мерами, так как принуждение может сопутствовать и не правовой, а, например, нравственной, обычной или иной социальной норме. Особое качество правовой нормы проявляется в том, что она обеспечивается мерами государственного принуждения. Вследствие этого и самое принуждение, обеспечивающее норму права, суще-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 130

ственно отличается от принуждения, которое может стоять за иными социальными нормами.

Всякое общественное принуждение, применяемое в обществе, разделенном на классы, является классовым по своему содержанию. Но оно далеко не всегда исходит от класса в целом. Когда, например, та или иная группа людей исключает из своего состава лиц, не подчиняющихся правилам, которые установлены этой группой, здесь бесспорно имеет место принуждение, однако, принуждение, исходящее лишь от данной группы людей, а не от соответствующего класса в целом. Напротив, поскольку за нормами права стоят меры государственного принуждения, а государство является органом господствующего класса, оно и применяет эти меры от имени представляемого им класса в целом. Следовательно, меры государственного принуждения являются классовыми не только по их содержанию, но и по субъекту, который их применяет и от которого они исходят.

Помимо этого, принудительные меры, стоящие за иными, неправовыми социальными нормами, не всегда носят организованный характер. Так, например, обеспечение соблюдения нравственных норм покоится на мнении или убеждении той группы людей, нравственные воззрения которой эти нормы выражают, хотя содержание последних, само собою разумеется, воплощает в себе мировоззрение определенного класса или общества, не разделенного на классы. Напротив, принудительные меры, стоящие за правовыми нормами, исходят от класса организованного в государство. Вследствие этого самое принуждение приобретает здесь характер организованного принуждения. Поэтому характеристика юридической нормы как нормы, обеспечиваемой мерами государственного принуждения, означает, что она опирается на организованное принуждение, исходящее от господствующего в обществе класса в целом.

Тот факт, что норма права охраняется государством, придает особое качество и ее общеобязательности. Дело в том, что общеобязательными могут быть и некоторые другие социальные нормы. Так, при первобытно-общинном строе, когда не было ни классов, ни государства, существовали определенные нормы, которые признавались обязательными для рода или племени в целом. В условиях социализма общеобязательное значение

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 131

имеют не только правовые нормы, но и правила социалистического общежития. Однако поскольку нормы права исходят от государства и им охраняются, оно в случае необходимости применяет особые меры, направленные на обеспечение соблюдения правовых норм, а именно, меры организованного общеклассового принуждения. Это обстоятельство как раз и обусловливает специфический характер той общеобязательности, которая свойственна нормам права.

Изложенное дает основание признать, что норма права есть установленная или санкционированная государством и охраняемая им норма общеобязательного поведения людей как участников регулируемых ею повторяющихся общественных отношений.

II

Проблема юридической нормы есть проблема формы права. Она имеет большое научное и практическое значение. Известно, что среди теоретических проблем, разработка которых нашла свое отражение в докладе Н. С. Хрущева на XXI съезде КПСС, важное место занимает проблема формы и содержания социалистического права. Эта проблема была поставлена в связи с анализом вопроса о социалистическом принципе распределения, который гласит: «от каждого по его способностям, каждому по его труду». Указанный принцип означает применение одинакового правового мерила к различным (по способностям к труду, по семейному положению и т, п.) людям, и в этом смысле влечет за собою сохранение остатков «буржуазного права». Но, как указывает тут же Н. С. Хрущев, «нельзя смешивать правовые формы с сущностью выражаемых ими общественных отношений» [3]. Вместе с тем принцип распределения по труду утверждается лишь с победою социализма, что оказывает соответствующее влияние и на вызываемые к жизни новые правовые формы

Чтобы уяснить глубокий смысл этих теоретических положений, нужно рассмотреть в целом вопрос о форме

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 132

и содержании права вообще, о форме и содержании социалистического права в особенности.

Следует разграничивать два внешне сходных, но по существу далеко не одинаковых понятия:, понятие «правовых форм» и понятие «формы права».

Когда говорят «правовые формы», то при этом имеют в виду право как определенное социальное явление, отличающееся от иных идеологических форм (таких, как политика, нравственность, религия и т.п.), которые вместе с правом определяются материальными условиями жизни данного общества, его экономическим Оазисом и служат способом или средством отражения и закрепления последнего. Иными словами, право в целом выступает как форма по отношению к экономическому базису общества, который со своей стороны по отношению к праву в целом выполняет функцию содержания. Именно в этом смысле понятие «правовые формы» используется Н. С. Хрущевым, когда он говорит о недопустимости их смешения с сущностью выражаемых ими общественных отношений.

Экономические отношения непосредственно в правовые нормы не включаются, они находятся за пределами права, получая в нем лишь идеальное отражение, отражение в «снятом» виде, в виде, переработанном сознанием господствующего класса. Отсюда и известная самостоятельность права, Которая приводит к тому, что, будучи формой в сопоставлении с экономическими отношениями, оно в то же время обладает как своей собственной формой, так и своим особым содержанием.

Этим как раз и определяется смысловое различие между такими понятиями, как «правовая форма» и «форма права». Понятие «правовая форма» ориентируется на право в целом, его место среди других идеологических явлений, его роль по отношению к экономическому базису общества. Понятие «форма права» имеет другой смысл. Здесь уже право рассматривается как известное самостоятельное явление, которое выражается вовне при помощи определенных конкретных способов. Такая форма вместе с его особым содержанием делает право тем, чем оно и является в действительности, т.е. именно правом, а не каким-либо иным социальным явлением.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 133

В качестве формы выражения права выступает юридическая норма. Но если норма есть внутренняя форма права, то нормативные акты государства и другие способы формулирования юридических норм образуют его внешнюю форму. Проведение различия между внутренней и внешней формой права важно как в теоретическом, так и в практическом отношении.

Как уже было отмечено, норма представляет собою тот способ, который делает волю господствующего класса общеобязательной. Однако между различными правовыми нормами существует определенная система их соподчинения, и в этом смысле можно говорить о их различной юридической силе. Так, например, в наших условиях сила правовых норм, выраженных в решениях местных Советов, иная, нежели сила тех норм права, которые включены в постановление республиканского или тем более союзного правительства. В свою очередь правительственные постановления подчинены закону как акту, имеющему высшую юридическую силу, законы же с точки зрения их соподчиненности подразделяются на законы конституционные и текущие. Следовательно, тот факт, что соответствующее правило исходит от государства и обеспечивается мерами государственного принуждения, делает его общеобязательным, но его юридическая сила в смысле подчиненности другим правовым нормам зависит от того, в каком именно государственном нормативном акте данное правило выражено и какую юридическую значимость этот факт имеет. Мы можем поэтому сказать, что внутренняя форма права (юридическая норма) сообщает ему общеобязательность, а внешняя форма (нормативные акты государства) определяет место данной правовой нормы в общей системе их соподчинения. Ввиду этого для правильного применения юридических норм на практике важно установить не только содержание правил, которые в них воплощены, но и характер нормативных актов, в которые включены применяемые нормы. В частности, решение такой проблемы, как проблема коллизии права в пространстве (а практическое значение этой проблемы особенно возрастает в современных условиях, когда развивается принцип кодификации советского законодательства в масштабе союзных республик), по сути дела целиком опирается на сопоставление

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 134

юридических норм по характеру выраженных в них правил и по характеру государственных нормативных актов, в которых выражены сами юридические нормы.

В то же время юридические нормы, составляющие внутреннюю форму права, образуют содержание государственных нормативных актов, от характера которых зависит юридическая сила каждой данной правовой нормы. Но форма должна соответствовать содержанию, и это обстоятельство приобретает решающее значение для классификации нормативных актов Советского государства. Законы, указы, правительственные постановления, приказы и инструкции министерств, постановления совнархозов, решения местных Советов и их исполкомов отличаются друг от друга не только по органу их издания, но и по своему содержанию, т.е. по характеру решаемых ими вопросов. Несоблюдение этого принципа приводило бы к сковыванию инициативы нижестоящих органов, если бы вопросы, отнесенные к их компетенции, получали разрешение в нормативных актах более высокой юридической силы. Вместе с тем оно означало бы нарушение начал социалистической законности в результате того, что данный государственный орган принимал бы нормативные акты по вопросам, выходящим за пределы его компетенции. Правильно построенная система законодательства (в широком смысле слова), последовательно опирающаяся на принципы социалистической законности и демократического централизма, предполагает как соподчиненность юридических норм и выражающих их государственных нормативных актов, так и строгое разграничение последних не только по формальным признакам (от какого органа данный акт исходит?), но и с точки зрения существа дела (какие именно правила могут быть в том или ином акте формулированы?).

Будучи формой права, юридическая норма, как и всякая форма вообще, обладает своим содержанием.

Непосредственное содержание нормы составляет выраженное в ней правило поведения. Правило поведения является непосредственным содержанием нормы права потому, что оно выражено в ней самой, и для его обнаружения не требуется ничего другого, кроме ознакомления с законодательным текстом, в котором эта норма воплощена. Вместе с тем правило поведения предопре-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 135

деляет юридические последствия, связанные с действием данной правовой нормы: из него вытекают права и обязанности участников отношений, регулируемых нормой; несоблюдение этого правила влечет за собою применение к правонарушителям предусмотренных нормой мер государственного принуждения. Ввиду этого правило поведения может рассматриваться как юридическое содержание нормы права.

Но у правовой нормы имеется также более глубокое и более существенное, а именно классово-волевое, содержание, которое в различных нормах по-разному соотносится с их юридическим содержанием. Иногда классово-волевое содержание правовой нормы находит в ее юридическом содержании непосредственное выражение. Так, когда ст. 1 Конституции СССР устанавливает, что «Союз Советских Социалистических Республик есть социалистическое государство рабочих и крестьян», то в этом случае из самого текста закона видно, что он выражает волю рабочего класса и всех трудящихся. Однако подобное совпадение классово-волевой сущности нормы и ее юридического содержания далеко не всегда имеет место. Например, ст. 180 Гражданского кодекса РСФСР устанавливает, что «по договору купли-продажи одна сторона (продавец) обязуется передать имущество в собственность другой стороне (покупателю), а покупатель обязуется принять это имущество и уплатить условленную цену». Сопоставим эту статью с § 1582 французского гражданского кодекса, в котором говорится: «Продажа есть соглашение, в силу которого один обязуется предоставить вещь, а другой оплатить ее». Если бы мы сравнивали приведенные нормы, ориентируясь только на соответствующие законодательные тексты, мы должны были бы признать, что эти нормы по своему юридическому содержанию ничем друг от друга не отличаются. Но возможно ли это, если они исходят от противоположных исторических типов государства и, следовательно, обладают противоположным классово-волевым содержанием?

Дело в том, что классово-волевая сущность права закрепляется при помощи юридического содержания правовых норм, но непосредственного совпадения между волей законодателя и содержанием отдельных норм может и не быть. Классово-волевое содержание правовой

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 136

нормы образует то, что В.И. Ленин называл сущностью второго порядка. Но такая сущность, как известно, не находится на поверхности явления, предопределяя характерные для него глубинные процессы. Для того чтобы выявить классово-волевую сущность юридической нормы, нужно рассматривать ее не изолированно, а в связи с другими нормами или даже в общей системе законодательства, с которым эта норма связана. В результате такого рассмотрения выясняется, что внешне сходные юридические нормы в действительности обладают не только противоположным классовым содержанием, поскольку они исходят от противоположных типов государства, но и различным смысловым, т.е. юридическим содержанием, поскольку последнее предопределяется классово-волевой сущностью права. Так, например, § 138 и другие германского гражданского уложения говорят о «добрых нравах», которые должен учитывать суд при разрешении предусмотренных этими параграфами вопросов. Характеризуя практическое назначение подобных правил для капиталистического государства, советские юристы с полным основанием отмечали, что эти нормы преследовали цель дать «буржуазному суду возможность самого широкого усмотрения при применении буржуазных законов, возможности решать споры в интересах крупного капитала, ставленниками которого являются судьи» [4]. Но в настоящее время германское гражданское уложение действует в ГДР – государстве социалистического типа. Следовательно, классово-волевое направление этих норм изменилось коренным образом. Можно ли при таких условиях считать, что их юридическое содержание и практическое назначение остались неизменными? Отнюдь нет. В учебнике гражданского права ГДР сказано по этому поводу: «Недействительны сделки, противоречащие интересам рабочих и крестьян и их союзников. В этих случаях говорят о нарушении добрых нравов... Под добрыми нравами следует понимать воззрения господствующего класса, в Германской Демократической Республике – воззрения рабочих и крестьян и их союзников» [5]. Уже один

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 137

только этот пример показывает, что подлинное научное исследование правовых норм, проводимое как в теоретических, так и в практических целях, лишь начинается изучением их непосредственного, юридического содержания, но ни в коем случае не исчерпывается им и обязательно должно быть продолжено для выявления классовой сущности нормы права.

[1] «Не следует думать, – правильно отмечает И.Е. Фарбер, – что государство санкционирует только обычаи, оно может санкционировать как другие социальные, так и технические нормы» (Е.И. Фарбер, О сущности права, Саратов, 1959, стр. 52).

[2] См. «Правда» 10 марта 1956 г.

[3] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза Стенографический отчет», т I, Госполитиздат, 1959, стр. 99

[4] «Гражданское и торговое право капиталистических стран», Госюриздат, 1949, стр. 21.

[5] Das Zivilrecht der Deutschen Demokratischen Republik, Allgemeiner Teil, Berlin, 1954, S, 136.

Юридическое и классово-волевое содержание правовой нормы определяется теми реальными отношениями, которые вызывают ее к жизни. Установление юридических норм обусловливается потребностями господствующего класса в урегулировании в определенном направлении наличных общественных отношений. Поэтому вне учета сущности самих этих отношений не может быть понято и содержание нормы права.

Так, уже приводившиеся в качестве примера нормы о купле-продаже устанавливаются государством потому, что в обществе существуют меновые, стоимостные отношения, нуждающиеся в определенном правовом регулировании в соответствии с интересами господствующего класса. Однако стоимостные отношения капиталистического общества коренным образом отличаются от стоимостных отношений общества социалистического. Противоположны также связанные с этими отношениями интересы капиталистического государства, с одной стороны, и социалистического государства, с другой стороны. Первое стремится всячески развивать товарное производство в целях извлечения максимальной капиталистической прибыли. Второе подчиняет товарное производство закону планомерного развития хозяйства при социализме в целях максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей всего общества. Поэтому при более глубоком рассмотрении выясняется, что внешне сходные нормы о купле-продаже буржуазного и советского права в действительности различны не только по классово-волевому, ко и по их юридическому содержанию. В самом деле, и там, и здесь продавец обязуется передать вещь покупателю. Но вещи, которые свободно продаются и покупаются в капиталистическом обществе (например, предприятия и другие основные средства производства), нередко вообще не могут быть предметом купли-продажи в обществе социалистическом. И там, и здесь покупа-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 138

тель обязуется уплатить продавцу покупную цену. Но если в условиях капитализма цена зависит от рыночной конъюнктуры, то в условиях социализма она складывается под прямым или косвенным воздействием плана.

Чтобы понять процесс образования данной нормы и в полной мере усвоить ее смысловое, юридическое содержание, необходимо продвигаться в глубь изучаемого явления и юридическое содержание раскрыть путем выявления классовой сущности нормы права, а последнюю обосновать теми материальными отношениями, которые отражаются в норме идеально, но в реальной жизни находятся за ее пределами. «...Правовые отношения, как и формы государства, – писал Маркс, – не могут быть поняты ни из самих себя, ни из так называемого всеобщего развития человеческого духа...» [1]. Изучение правовых явлений предполагает поэтому изучение тех реальных протекающих в обществе процессов, отражением которых они являются.

Анализ юридических норм в указанном плане еще более подтверждает и усиливает то общеизвестное положение, что социалистическое право противоположно праву буржуазному как по содержанию, так и по форме.

Что касается материальных отношений, обусловливающих, с одной стороны, социалистическое право, а с другой – буржуазное, а также их классово-волевого содержания, то здесь эта противоположность настолько очевидна, что она едва ли нуждается в особом доказывании: социалистическое право опирается на общественную социалистическую собственность и отношения товарищеского сотрудничества свободных от эксплуатации работников и потому выражает волю рабочего класса и всех трудящихся, тогда как буржуазное право опирается на частную собственность и эксплуатацию, выражая волю буржуазии, навязанную всему обществу.

В отношении юридического содержания все действующие в социалистических государствах правовые нормы могли бы быть разбиты на две группы.

Первую группу составляют нормы, которые вообще не имеют аналога в законодательстве буржуазных государств. Таковы, например, нормы земельного законодательства, основанные в СССР на факте национализации

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 139

земли и в странах народной демократии – на подчинении земли такому режиму, в силу которого она по существу исключается из гражданского оборота; нормы колхозного законодательства, появившиеся в результате утверждения колхозного строя; нормы о плановых основаниях возникновения договорных правоотношений и т.д. В этих случаях коренное отличие социалистического права от права буржуазного по их юридическому содержанию столь же очевидно, как и их отличие по характеру материальных отношений и по их классово-волевому содержанию.

Вторую группу составляют нормы, которые по своему словесному выражению напоминают соответствующие нормы буржуазного права. Таковы, в частности, некоторые нормы гражданского законодательства (например, о купле-продаже или о бытовом подряде), уголовного законодательства (например, нормы об уголовной ответственности за убийство или телесные повреждения) , административного законодательства (например, нормы об ответственности за нарушение общественного порядка) и др. Однако сходство в словесном выражении правовых норм само по себе не доказывает тождества их юридического содержания.

Необходимо иметь в виду, что смысл правовой нормы выявляется на основе не только ее текста, но и определения того места, которое данная норма занимает в общей системе законодательства. Поскольку соответствующая норма включена в систему социалистического законодательства, ее смысловое содержание не может совпадать с юридическим значением внешне аналогичной нормы буржуазного права. Например, диспозиции норм советских уголовных кодексов, устанавливающих ответственность за убийство или телесные повреждения, на первый взгляд кажутся ничем не отличающимися от аналогичных диспозиций норм уголовного законодательства капиталистических стран. Не следует, однако, забывать, что эти диспозиции подчинены правилам общей части советского уголовного законодательства, в том числе и тем его нормам, которые определяют материальное понимание преступления, цели наказания в социалистическом обществе и т.д., т.е. нормам, которых нет и не может быть в уголовном законодательстве капиталистических государств. В результате нормы, ка-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 140

жущиеся сходными при их изолированном рассмотрении, выступают как существенно отличные, когда они исследуются,; как того и требует диалектический метод, в об» щей системе взаимодействия с другими юридическими нормами государства данного исторического типа.

Так обстоит дело с противоположностью между буржуазным и социалистическим правом по их содержанию. Рассмотрим теперь ту же противоположность в плане категории формы.

Норма представляет собою тот способ, который придает воле господствующего класса общеобязательную силу. В этом плане она и рассматривается как внутренняя форма права. Общеобязательность юридической нормы в любом государстве основывается на том, что, поскольку она исходит от государства, последнее обеспечивает ее соблюдение мерами принуждения. Общеобязательность юридической нормы в условиях социализма основывается в первую очередь на убежденности народа в ее правильности, поскольку она выражает волю рабочего класса и всех трудящихся, а меры государственного принуждения играют при этом вспомогательную роль. Это существенное своеобразие в факторах, обеспечивающих общеобязательность юридических норм социалистического государства, сказывается и на самом их характере.

Во-первых, норма социалистического права может выступать не только как правило, но и как государственный призыв к определенному поведению. Таковы, например, многочисленные поощрительные нормы советского законодательства, которые юридически не обязывают граждан, а лишь стимулируют их к достижению определенных результатов в соответствующих областях общественно полезной деятельности. Но это, конечно, правовые нормы, ибо при наступлении предусмотренных в них условий у компетентного органа Советского государства возникает право на применение поощрения, которое, как и всякое право вообще, обеспечивается силою государственной охраны.

Во-вторых, нормы социалистического права могут вообще, с юридической точки зрения, обладать не обязательной, а только рекомендательной силой, как это, например, имеет место при установлении правовых норм в области колхозного строительства. Из этого, однако,

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 141

не следует, что рекомендательная норма обладает «пониженной» юридической силой, ибо она проводится в жизнь так же на основе убежденности в ее правильности, как в подавляющем большинстве случаев реализуются и все другие нормы социалистического права. Юридическая сила рекомендательной нормы проявляется и в том, что когда, например, колхоз принимает в соответствии с нею определенное правило, последнее опирается на государственную охрану, стоящую за рекомендательной нормой [2].

В-третьих, устанавливая правовую норму, социалистическое государство нередко рассматривает применение мер убеждения к ее нарушителям как обязательное предварительное условие, подлежащее использованию прежде, чем определится и выявится потребность применения мер государственного принуждения. Так, например, члены добровольных народных дружин по охране общественного порядка обязаны прежде всего требовать от граждан, нарушающих общественный порядок, прекращения нарушения, и лишь в случаях, когда это не приводит к должному эффекту, возникает необходимость в применении принудительных мер.

Весьма своеобразны также и внешние формы социалистического права, т.е. те способы, при помощи которых формулируются юридические нормы в социалистическом обществе.

Прежде всего руководящая роль коммунистических и рабочих партий в системе социалистического государства, признанная и закрепленная законом (в нашей стране – ст. 126 Конституции СССР), служит основой для принятия совместных постановлений руководящим партийным органом и правительством по важнейшим вопросам политической, хозяйственной и культурной жизни. Издание таких совместных постановлений партийными и правительственными органами возможно потому, что социалистическое право – выражение сознательной воли трудящихся масс, возглавляемых и руководимых коммунистическими и рабочими партиями. Те же факторы приводят к тому, что директивы, содер-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 142

жащиеся в решениях съездов и других руководящих органов партии, составляют основное ядро законов, принимаемых высшими органами власти социалистических государств.

Далее, советский законодатель отдает решающее предпочтение так называемому писаному праву, сводя до предельного минимума применение обычаев, поскольку именно писаное право обладает той четкостью и определенностью, которая необходима для последовательного осуществления принципа социалистической законности. По тем же причинам наше право не знает и такого источника, как судебный прецедент.

Затем, система нормативных актов, издаваемых в Советском государстве, основывается на принципе демократического централизма. Это означает, что каждый государственный орган, имеющий право принимать нормативные акты, полновластен в их издании в пределах своей компетенции, но он не вправе ни изменять, ни отменять акты, имеющие более высокую юридическую силу.

Наконец, существенное значение имеют нормативные акты различных объединений трудящихся, получающие правовую силу в результате либо последующего их санкционирования государством, либо предоставления соответствующим организациям в предварительном порядке полномочий по изданию нормативных актов определенного рода. Таковы, рапример, акты по вопросам труда, издаваемые ВЦСПС, типовые договоры, утверждаемые правлением Центросоюза, и т.д. Лишь особая природа социалистического права и место, которое объединения трудящихся занимают в социалистическом государстве, способны объяснить наличие таких специфических способов формулирования юридических норм, как нормативные акты, издаваемые указанными организациями.

И все же при всей противоположности социалистического права буржуазному как по содержанию, так и по форме К. Маркс в «Критике Готской программы» и В.И. Ленин в работе «Государство и революция», имея в виду принцип распределения по труду, обращали внимание на сохранение остатков «буржуазного права» при социализме. Нет ли здесь какого-либо противоречия?

Н. С. Хрущев, говоря на XXI съезде КПСС об остатках буржуазного права при социализме, тут же отме-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 143

чает решающие направления, в которых выражается коренная противоположность между социалистическим и буржуазным правом. «Буржуазное право, – указывается в докладе Н. С. Хрущева, – признает средства производства частной собственностью отдельных лиц, а социализм делает их общественной собственностью и в этом отношении полностью порывает с буржуазным правом» [3]. Разрыв социализма с буржуазны» правом проявляется также и в том, что «в социалистическом обществе для всех трудоспособных членов общества действует правило – кто не работает, тот не ест» [4].

Что же касается принципа распределения по труду, то сам этот принцип тоже неизвестен капиталистическому обществу.

«При капитализме фактическое распределение происходит не по труду, а прежде всего по капиталу, регулируется законами стоимости, прибыли, земельной ренты» [5]. Поэтому в буржуазном праве подобный принцип не находит своего выражения. Только закон социалистического государства мог установить правило, гласящее: «В СССР осуществляется принцип социализма: «от каждого по его способности, каждому – по его труду». (ст. 12 Конституции СССР). Как по своему классово-волевому, так и по своему юридическому содержанию это правило характерно лишь для социалистического общества. Перед нами, следовательно, такая норма, которая не имеет даже словесного сходства с какими-либо нормами права капиталистического государства.

Но то, что при одном уровне абстракции выступает как существенно различное, при другом, более высоком уровне абстракции может обнаружить некоторые черты сходства. Так, социалистическое государство противоположно государству буржуазному, но оно тем не менее является государством и потому наряду со специфическими неизбежно обладает и такими признаками, которые свойственны любому государству вообще.

Норма социалистического права, закрепляющая принцип распределения по труду, с точки зрения самого

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 144

этого правила ничего общего с буржуазным правом не имеет. Нo она может быть подведена под более абстрактное понятие, охватывающее любые правила, которые предполагают применение равного правового мерила к различным людям, и тогда у нее появляются известные черты сходства с буржуазным правом. Однако (и это имеет решающее значение) буржуазное право подходит с равным мерилом к людям, различным по их классовому положению, тогда как равное мерило социалистического права применяется к людям, различным лишь по их способностям к труду, семейному положению и т.п. Сходство здесь, следовательно, чисто внешнее, поэтому, говоря об остатках «буржуазного права» в социалистическом обществе, В.И. Ленин и другие марксисты всегда берут эти слова в кавычки.

Мы рассмотрели вопрос о юридической норме с различных сторон, в том числе и в плане философских категорий формы и содержания. Однако не все пути исследования правовой нормы и тем более не все результаты этого исследования должны быть включены в определение понятия нормы права. Как уже отмечалось, норма есть решающая, органически связанная с правом форма выражения его сущности. Поэтому все, что говорилось о сущности права в целом, относится и к сущности юридической нормы. Но после того, как сущность права выявлена и предметом непосредственного исследования становится правовая норма, важно подчеркнуть то, что характерно для нее именно как для формы права, не повторяя заново всего того, что характеризует право вообще – и со стороны его формы, и со стороны его сущности. По этим соображениям мы и считали возможным в определении нормы права ограничиться лишь указанием на то, что она представляет собою установленную или санкционированную государством и охраняемую им норму общеобязательного поведения людей как участников повторяющихся общественных отношений.

Это определение не совпадает с другими определениями, широко распространенными в нашей литературе.

Так, М. П. Карева и А. М. Айзенберг пишут: «Правовые нормы – это правила поведения людей, установленные либо санкционированные государством, выра-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 146

жающие волю класса (или классов), держащего в своих руках государственную власть, обусловленные в конечном счете материальными условиями жизни этого класса (а, следовательно, производственными отношениями данного общества), имеющие своей целью закрепление порядков, выгодных и угодных тому классу, волю которого эти нормы выражают, применение которых обеспечивается принудительной силой государства» [6].

Не говоря уже о громоздкости этого определения (и, заметим в скобках, его редакционных погрешностям), оно по существу ничем не отличается от определения права вообще, сформулированного и предложенного в 1938 году. Для полного тождества этих двух определений вполне достаточно в первом из них слова «правовые нормы» заменить словом «право». Это обстоятельство лишило авторов возможности выявить специфику юридической нормы в достаточно полном объеме. Из того, что относится собственно к норме, в приведенном определении существенно только указание на то, что норма права исходит от государства и что ее нарушение влечет за собой применение к соответствующим лицам мер государственного принуждения. Но так как перед авторами стояла задача установить особенности нормы права, а не права вообще, не менее важно было отметить и такие характерные для юридической нормы моменты, как то, что она представляет собою правило общеобязательного поведения и что ее общеобязательность распространяется на участников регулируемых нормой повторяющихся общественных отношений.

В той или иной мере указанные моменты нашли отражение в советской юридической литературе. Однако при этом не всегда с достаточной четкостью проводится грань между тем, что свойственно всякой норме вообще, и тем, что характеризует именно юридическую норму.

Например, С.Ф. Кечекьян пишет: «Норма права –это общее правило...» [7]. А.И. Денисов также отмечает, что

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 146

норма права есть правило, отличающееся более или менее общим характером [8]. Правильность подобных утверждений никаких сомнений не вызывает. Но дело в том, что всякая, а не только правовая, норма является общим правилом. Особый характер правовой нормы, в отличие от других социальных, да и не только социальных норм проявляется в том, что она является нормой общеобязательного поведения для любых лиц, становящихся участниками регулируемых ею общественных отношений. На этот момент и надлежало обратить внимание в первую очередь, поскольку речь идет не о нормах вообще, а конкретно о правовых нормах.

С гораздо более правильных позиций к решению той же проблемы подходил С. С. Студеникин, обращавший внимание на то, что в литературе без достаточных к тому оснований «не указывается на общий характер правил поведения и, следовательно, не подчеркивается роль юридических норм как средства регулирования определенных видов общественных отношений» [9]. Н.Г. Александров, который первоначально возражал против точки зрения С. С. Студеникина [10] , впоследствии полностью воспринял ее. В частности, в работе «Сущность права» он указывает, что норма права рассчитана «на определенный вид обстоятельств (фактов) и соответственно определенный вид общественных отношений» [11].

В обоих приведенных высказываниях дело не ограничивается характеристикой нормы только как общего правила поведения. Центр тяжести переносится на то, что юридическая норма имеет общее значение для дачного вида общественных отношений. Авторы, однако, не сделали из этих правильных посылок необходимых конечных выводов и воздерживаются от того, чтобы признать норму права нормой общеобязательного

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 147

поведения. Вероятнее всего, этому препятствовало примененное ими понятие вида общественных отношений. Действительно, вид – это не все, а лишь какой-то определенный комплекс общественных отношений. Но если только с данным видом отношений имеет дело юридическая норма, то можно ли в таком случае говорить о ее общеобязательности?

При ближайшем рассмотрении поставленного вопроса выясняется, что на него следует ответить утвердительно, если понятие вида рассматривать не статически, а динамически, учитывая повторяемость тех общественных отношений, на урегулирование которых данная правовая норма направлена. Хотя юридическая норма и регулирует только определенный вид общественных отношений, но так как эти отношения обладают свойством повторяемости, то рассуждая абстрактно, любое лицо может стать их участником, а потому для всех лиц имеет обязательную силу правило, выраженное в правовой норме. По этим причинам и нужно говорить об общеобязательности нормы права для всех, кто уже является или может стать в будущем субъектом тех повторяющихся отношений, которые ею регулируются.

III

Обращаясь к характеристике состояния учения о норме в современном буржуазном правоведении, надлежит прежде всего отметить, что норма права не занимает в нем того видного и едва ли не центрального места, которое отводилось ей в буржуазных юридических концепциях XIX века. Раньше норме права посвящались многочисленные и весьма объемистые трактаты. Теперь же наиболее модные течения в буржуазной юриспруденции, и, в первую очередь, социологическое направление, устремляют все свои усилия на то, чтобы ниспровергнуть господство в правовой системе юридической нормы, заменив ее фактическими действиями судебных чиновников и иных должностных лиц государственного аппарата. Поэтому, если в юридической литературе подобного рода и появляются рассуждения о норме, норма выступает в них не в виде объекта исследования, а в качестве объекта критики.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 148

Исключение в этом отношении составляют лишь нормативисты и те из современных юристов капиталистических стран, которые не пошли пока еще на полный разрыв с традициями классической буржуазной юриспруденции. Но и в их произведениях учение о норме права выражает совершенно иные тенденции, свойственные современному буржуазному правоведению вообще, независимо от того, о каком из его конкретных направлений идет речь в каждом отдельном случае.

При ознакомлении с современной западноевропейской и американской литературой по этому вопросу бросается в глаза то обстоятельство, что спор все еще ведется вокруг старой проблемы – проблемы логичекого содержания нормы, т.е. о том, является ли она императивом или гипотетическим суждением. Но этот спор фактически сводится теперь на нет ввиду предельного сближения двух отмеченных точек зрения. Так, например, Дабэн считает, что норма права есть императив, поддерживаемый как внутренней, так и внешней силой [12]. По мнению же Кельзена, напротив, она является гипотетическим, а вовсе не абсолютным, категорическим правилом [13]. Однако тут же Кельзен разъясняет, что норма права носит характер гипотетического суждения лишь постольку, поскольку она выражает волю государства относительно его собственного поведения. Что же касается поведения всех других лиц, то оно составляет не содержание нормы права, а условие, при наступлении которого государство совершает определенные волевые действия. Выходит, следовательно, что норма обязательна и в этом смысле императивна для всех так называемых третьих лиц, которые должны считаться с тем, что ее несоблюдение повлечет за собою совершение государством соответствующих принудительных актов, но она не императивна для самого государства и ограничивается только тем, что определяет условия его волевой деятельности. Иначе говоря, нормативисты, будучи сторонниками гипотетического характера юридической нормы, полностью смыкаются с императивистами в оценке ее действия по отношению к лицам, подчиненным государству, но для самого госу-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 149

дарства они объявляют норму не более, чем гипотетическим суждением. Небезынтересно отметить, что все это делается под лозунгом «правового государства», опирающегося якобы на идею законности.

К тому же если в юриспруденции XIX столетия правовая норма рассматривалась чаще всего как абстрактное и неизменное правило, то теперь она объявляется подвижной, изменчивой, динамичной, непрерывно меняющей свое содержание. «Норма не есть указательное (индикативное) предложение, – заявляет, например, Гезер.–Она динамична; она меняется соответственно мотивам и движениям, которые ее порождают» [14]. Противопоставляя правовые нормы действию природных факторов, тот же автор пишет: «Если, таким образом, естественный закон совершенно статичен, то норма наполнена энергией. Она не есть простой план; она является настоятельным приглашением к действию» [15].

Итак, речь идет о двух качествах нормы – о ее динамичности и о содержащемся в ней призыве к действию. Но если при этом учесть, что, по мнению Гезера, норма обращается не только к лицам, подчиненным ее правилу, но и к деятельности органов власти, призванных обеспечить ее соблюдение, то подлинный смысл указанных «качеств» правовой нормы уже не будет оставлять никаких сомнений. Качество динамичности вносит полную неопределенность в объем тех требований, которые могут быть предъявлены органами государственной власти к лицам, им подчиняющимся. Действительно, раз норма динамична по своему содержанию, раз она изменяется соответственно различным «мотивам» и «движениям», любые требования органов государственной власти, опирающиеся на такую «изменчивую» норму, придется признать юридически обоснованными, поскольку они не могут быть парализованы возражениями, которые отсылают к «застывшему» и «неизменному» тексту законодательного акта. Второе качество нормы – содержащийся в ней «призыв к действию» – совершенно недвусмысленно ориентирует должностных лиц государства на то, что именно благодаря их дея-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 150

тельности юридические нормы наполняются тем реальным содержанием, в котором заинтересовано установившее эти нормы государство. Недаром автор с предельной настойчивостью проводит ту мысль, что «норма не существует вне субъекта, который думает о ней...» [16].

Но от этого тезиса уже рукой подать до тех представителей социологического направления, которые, не рискуя начисто отвергнуть юридическую норму, таким образом истолковывают ее сущность, что от самой нормы по сути дела ничего не остается. Так, например, Эрлих утверждал, что закон создает право в той мере, в какой он применяется, и что поэтому норма может быть объектом позитивного изучения лишь в процессе ее фактического действия [17]. По первому впечатлению этот тезис как будто бы не должен вызывать каких-либо возражений: нормы права государство устанавливает для того, чтобы определенным образом урегулировать соответствующие общественные отношения, и потому, естественно, в отрыве от этих отношений, т.е. вне ее практического действия, не может быть изучена и самая правовая норма. Но Эрлих имеет в виду нечто совершенно иное. Говоря о практическом применении нормы, он ставит своей задачей отодвинуть ее на задний план и свести все дело к тому, что совершается фактически, независимо от правил, содержащихся в юридических нормах. Отправляясь от тех же исходных положений, американские социологи делают на их основании достаточно откровенные, законченные в своей циничной прямолинейности выводы: если норма права важна лишь в той мере, в какой она применяется и действует, то можно вообще обойтись без юридических норм, заменив их фактическим образом действий должностных лиц государства.

Таким образом, различные направления современной буржуазной юриспруденции обнаруживают двоякое отношение к юридической норме: для одних она является предметом изучения, для других – предметом критики. Но и те, кто, изучая норму права, по внешней видимости всячески возвеличивают ее, фактически делают все от них зависящее для того, чтобы, с одной стороны, объявить норму неприкосновенной и недосягаемой для тех, чью

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 151

волю буржуазное государство стремится себе подчинить, и, с другой стороны, максимально смягчить, а то и вовсе свести к нулю строгости нормативизма в случаях, когда они обращаются против самого буржуазного государства. В этом смысле проблема нормы права, как и многие другие юридические проблемы, может служить не более, чем одной из иллюстраций к тому, уже давно отмеченному марксизмом факту, что споры между различными идеологами буржуазии могут нередко приобретать весьма острый характер, но они всегда ограничиваются по преимуществу частностями, не затрагивая основных задач, которые господствующий класс перед этими идеологами выдвигает.

[1] К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XII, ч. 1, стр. 6.

[2] Ср. Н.Г. Александров, Правовые и производственные отношения в социалистическом обществе, «Вопросы философии» 1957 г. № 1, стр. 50; В.А. Сыpцев, Социалистическое правосознание в СССР, Госюриздат, 1959, стр. 86 и сл.

[3] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет», т. I, Госполитиздат, 1959, стр. 99.

[4] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет», т. I, Госполитиздат, 1959, стр. 99.

[5] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет», т. I, Госполитиздат, 1959, стр. 99.

[6] М.П. Карева и А.М. Айзенберг, Правовые нормы и правоотношения, M , 1949, стр. 6.

[7] С. Ф Кечекьян, О понятии источника права, «Ученые записки МГУ», вып. 116, 1946, стр. 25.

[8] См. А.И. Денисов, Теория государства и права, Юриздат, 1948, стр. 398.

[9] С.С. Студеникин, Советская административно-правовая норма и ее применение, автореферат докторской диссертации, M, 1949, стр. 8–9.

[10] См. «Отчет о защите докторской диссертации С. С. Студеникиным», «Советское государство и право» 1949 г. № 7, стр. 77.

[11] H.Г. Александров, Сущность права, Госюриздат, 1950, стр. 34.

[12] A. Dabin, Theacute;orie geacute;neacute;rale du droit, Paris. 1944, pp. 54–56.

[13] H . Kelsen, Reine Rechtslehre, Leipzig, 1935, S. 49.

[14] J . Haesaert, Theacute;orie geacute;neacute;rale du droit, Bruxeless, 1948, p 404.

[15] Ibid., p. 406.

[16] J. Hаеsаегt, op. cit., p. 407.

[17] E . Ehrlich, Grundlegung der Soziologie des Rechts, Leipzig, 1913, S. 138.

§ 2. Структура и классификация правовых норм

l

По общепринятому в советской юридической литературе мнению всякая правовая норма состоит из трех частей: гипотезы, диспозиции и санкции. При этом под гипотезой понимают часть нормы, определяющую условия, при наступлении которых данная норма подлежит применению; под диспозицией – изложение содержания самого правила поведения, выраженного в норме права; под санкцией – указанные в норме последствия ее несоблюдения.

Например, в ст. 225 ГК РСФСР говорится: «Если подрядчик не приступает к исполнению договора своевременно или настолько медленно выполняет работу, что окончание ее к сроку становится явно невозможным, заказчик имеет право, не дожидаясь истечения срока договора, требовать расторжения договора и возмещения убытков». Диспозиция этой нормы гласит, что подрядчик обязан приступить к исполнению договора своевременно и производить работы такими темпами, которые обеспечивают завершение их к установленному сроку. Если подрядчик не приступает к исполнению договора своевременно или настолько медленно выполняет работу, что окончание ее к сроку становится явно невозможным, – применению подлежит норма ст. 225 ГК РСФСР. Такова, следовательно, ее гипотеза. Наконец, предусмотренная ею санкция заключается в предоставлении заказчику при

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 152

указанных условиях права требовать расторжения договора и возмещения понесенных им убытков.

В литературе вместе с тем обращается внимание на то, что норма права и текст статьи нормативного акта не всегда совпадают друг с другом. Эти несовпадения сводятся к следующим основным вариантам.

Во-первых, в буквальном тексте статьи закона или иного нормативного акта перечисленные части нормы права не всегда отграничиваются с достаточной четкостью друг от друга. В таких случаях они могут быть выявлены только в результате соответствующего смыслового анализа законодательного текста. Например, нормы особенной части уголовного законодательства построены текстуально так, что гипотеза и диспозиция в них сливаются в одном и том же словесном выражении. Так, в ч. 1 ст. 206 УК РСФСР сказано, что хулиганство наказывается лишением свободы на срок до одного года или влечет за собою иные предусмотренные той же статьей меры наказания. Санкция этой нормы выражена в законе достаточно ясно: лишение свободы на срок до одного года. Что же касается гипотезы и диспозиции, то в самом законодательном тексте они четко друг от друга не отделены. Ясно, .однако, что эта норма запрещает совершать хулиганские действия (такова ее диспозиция) и что она подлежит применению в случае совершения хулиганских действий (такова ее гипотеза).

Во-вторых, в одной и той же статье закона или иного нормативного акта может содержаться одновременно несколько юридических норм. Так, ст. 153 УК РСФСР предусматривает наказуемость таких действий, как «частнопредпринимательская деятельность с использованием государственных, кооперативных или иных общественных форм» и «коммерческое посредничество, осуществляемое частными лицами в виде промысла или в целях обогащения». Здесь соединены в одном тексте две нормы, из коих одна говорит о борьбе с частнопредпринимательской деятельностью, прикрытой общественными формами, а другая – об ответственности за частное коммерческое посредничество.

В-третьих, составные части нормы иногда выражаются одновременно при помощи нескольких статей закона или иного нормативного акта. Например, ст. 27 ГК РСФСР устанавливает, что «сделки могут быть совер-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 153

шаемы на словах или в письменной форме», но она ничего не говорит относительно последствий, наступающих e случае ее несоблюдения. Последним специально посвящается другая, 29, статья гражданского кодекса, определяющая, что «несоблюдение требуемой законом формы влечет за собой недействительность сделки лишь в том случае, когда такое последствие прямо указано в законе». Следовательно, для того, чтобы получить представление как о гипотезе и диспозиции, так и о санкции данной нормы, необходимо рассматривать воедино ст. 27 и ст. 29 ГК с привлечением тех специальных законов, к которым ст. 29 ГК отсылает и которые предусматривают недействительность сделок, совершенных с нарушением установленной формы.

Но, какие бы несовпадения между текстом нормативного акта и нормой права ни имели место в практической действительности, господствующий взгляд на вещи таков, что всякая юридическая норма содержит в себе три составных части: гипотезу, диспозицию и санкцию. «Норма права, – пишет, например, Ю. Г. Ткаченко, – всегда состоит из названных трех элементов. Не может действовать норма, если не предусмотрены те фактические обстоятельства, при которых она подлежит исполнению. Нельзя представить себе нормы права без диспозиции, ибо последняя составляет само правило поведения, определяемое волей господствующего класса в зависимости от конкретных общественных отношений. Не может существовать правовая норма и без санкции, так как именно санкция указывает на те меры государственного принуждения, с помощью которых охраняется соответствующее правило поведения от нарушений» [1].

Однако при всей категоричности подобных утверждений, встречающихся и в других работах по теории государства и права, высказывались также и суждения о том, что приведенные правила относительно структуры юридической нормы знают некоторые исключения.

Так, в литературе отмечалось, что в целом статьи особенной части уголовного кодекса не отличаются в смысле техники построения от статей в любой другой области законодательства, но в Особенной части действующих

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 154

уголовных кодексов имеется несколько статей, выпадающих из этого общего правила, они дают общие для целой главы определения, не предусматривая конкретного состава, и, таким образом, не являются типичными для статей Особенной части уголовного законодательства. Н.Г. Александров, со своей стороны, указывает: «От статей закона, содержащих юридические нормы в собственном смысле (т.е. правила поведения, установленные и охраняемые государственной властью), следует отличать статьи закона, которые закрепляют и юридически оформляют самые устои советского общественного и государственного строя. Такие статьи (как, например, ст. 1 Конституции СССР) определяют сущность и характер всех других статей закона, содержащих юридические нормы, служат политико-правовой основой для всей системы советского социалистического права, определяют основные принципы этой системы» [2].

Таким образом, уже давно признано, что действующее законодательство иногда включает в себя статьи, которые не укладываются в рамки традиционного учения о структуре юридической нормы. Но из признания этого факта Н.Г. Александров делает совершенно неожиданный вывод, утверждая, что подобные статьи закона вообще не содержат в себе нормы права – ни в полном составе, ни хотя бы в виде ее отдельной структурной части, а служат лишь политико-правовой основой для создания юридических норм.

В противоположность этому, мы полагаем, что статья закона или иного нормативного акта, не содержащая в себе хотя бы какой-либо одной из составных частей юридической нормы, была бы явлением, противоречащим самому себе. И дело здесь вовсе не в особенностях отдельных статей действующего законодательства, а в том, что господствующий взгляд на структуру правовой нормы оказывается неспособным объяснить все эти особенности.

Норма права есть установленная или санкционированная государством и охраняемая им норма общеобязательного поведения людей как участников регулируемых нормой повторяющихся общественных отношений

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 155

Какие выводы из этого определения необходимо сделать по вопросу об обязательных составных элементах структуры юридической нормы?

Поскольку норма права есть правило общеобязательного поведения, то без такого правила немыслимо и существование самой юридической нормы. Следовательно, диспозиция является для нормы права необходимым и решающим составным элементом. Поэтому мы найдем ее и в тех статьях закона, которые строятся отлично от общепринятого правила и которые, по мнению Н.Г. Александрова, вообще не являются юридическими нормами.

В числе таких специфических статей в литературе назывались статьи уголовного закона, которые формулируют понятие преступления данного вида, но не содержат в себе санкций. Например, ст. 1 Закона об уголовной ответственности за воинские преступления 1958 г. («Ведомости Верховного Совета СССР», 1959 г. № 1, ст. 10) не содержит в себе санкции, а лишь устанавливает, что воинским является преступление против установленного порядка несения военной службы, совершенное военнослужащими и военнообязанными во время прохождения последними учебных сборов. Но если сопоставить эту статью со ст. ст. 1, 7 Основ уголовного законодательства, предусматривающими наказуемость общественно опасных действий, то станет совершенно очевидным, что ст. 1 Закона об уголовной ответственности за воинские преступления не просто определение, а конкретное правило поведения, запрещающее под страхом наказания совершение перечисленных в ней действий.

Далее, поскольку норма права есть правило общеобязательного поведения в сфере регулируемых ею повторяющихся общественных отношений, она должна содержать в себе указание на те общественные отношения, которые ею имеются в виду, т.е. на те условия, при наличии которых эта норма требует соблюдения определенного, установленного ею правила поведения. Следовательно, гипотеза также является для нормы права ее необходимым составным элементом. Поэтому в любом законодательном тексте содержится либо диспозиция, либо гипотеза, либо и то, и другое одновременно. Это относится и к тем статьям закона, которые составляют политико-правовую базу для создания норм права.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 156

Возьмем ту же ст. 1 Конституции СССР, в которой говорится: «Союз Советских Социалистических Республик есть социалистическое государство рабочих и крестьян». Поскольку перед нами статья закона, а не формула учебника, мы не можем относиться к ней только как к научному определению, но должны выявить и те юридические требования, которые из нее вытекают. И эта статья действительно требует от всех граждан, организаций, должностных лиц и от всех государств, признавших нашу страну, а значит, признавших и ее за« коны, рассматривать Союз Советских Социалистических Республик как социалистическое государство рабочих и крестьян. Такова ее диспозиция. Конечно, эта диспозиция имеет значение политико-правовой базы как внутри страны, так и в области внешних отношений. Внутри страны она определяет всю нормотворческую и иную деятельность Советского государства, а также правовое регулирование всех иных отношений нашего общества как отношений, складывающихся и. развивающихся именно в социалистическом обществе. На международной арене тот юридически закрепленный факт, что СССР является государством социалистического типа, имеет решающее значение для активного сотрудничества нашей страны с другими странами социалистического лагеря, а признание этого факта со стороны капиталистических государств служит юридической базой мирного сосуществования государств с различными общественными системами. Но все эти обстоятельства не только не опровергают, а, наоборот, подчеркивают огромное правовое значение ст. 1 Конституции СССР, огромное правовое значение содержащейся в ней диспозиции. В то же время эта статья имеет в виду Союз Советских Социалистических Республик, а не какое-либо иное государство. Значит, и она рассчитана лишь на определенный, хотя и достаточно широкий круг общественных отношений, очерчивая их в своей гипотезе. Аналогично строятся и все другие статьи закона общего характера. Следовательно, все статьи такого рода не только служат базой для создания иных юридических норм, но и сами содержат в себе определенные элементы, характерные для нормы права.

Наконец, соблюдение нормы права обеспечивается мерами государственной охраны. На этом основании

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 157

в литературе делается вывод, что обязательным элементом всякой нормы является санкция, поскольку именно в ней и определяются меры принудительного характера, применяемые государством в целях обеспечения соблюдения требований юридической нормы. Однако согласиться с таким выводом нельзя, так как он построен на слишком упрощенном рассмотрении в действительности весьма разнообразных способов, при помощи которых государство обеспечивает принудительную охрану правовых норм.

Всякая норма права обеспечивается мерами государственной охраны. Иначе она перестала бы быть нормой права. Но отсюда вовсе не следует, что эти меры во всех случаях должны быть воплощены в санкции самой нормы.

Иногда бывает так, что норма права обладает своей собственной санкцией, но, кроме того, она охраняется при помощи какой-либо другой нормы в целом, в том числе и при помощи ее санкции. Например, текст ст. 30 ГК РСФСР гласит: «Недействительная сделка, совершенная с целью, противной закону, или в обход закона, а равно сделка, направленная к явному ущербу для государства». В этой норме имеется и своя диспозиция (запрещение совершать противозаконные сделки), я своя гипотеза («если кто-либо совершит противозаконную сделку»), и своя санкция (объявление подобной сделки недействительной). Возьмем теперь ст. 147 ГК РСФСР, в которой говорится: «В случае недействительности договора, как противозаконного или направленного к явному ущербу для государства (ст. 30), ни одна из сторон не вправе требовать от другой возврата исполненного по договору. Неосновательное обогащение взыскивается в доход государства». У этой нормы тоже имеется и своя диспозиция (запрещение исполнять противозаконные сделки), и своя гипотеза («в случае исполнения противозаконной сделки»), и своя санкция (взыскание всего исполненного в доход государства). Ясно, однако, что норма ст. 30 ГК охраняется не только ее собственной санкцией (объявляющей недействительной противозаконную сделку), но и диспозицией нормы ст. 147 ГК (запрещающей исполнять противозаконные сделки), и санкцией последней (предусматривающей изъятие всего исполненного в доход государства).

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 158

Возможны и такие случаи, что норма не имеет своей собственной санкции, но охраняется при помощи каких-либо других юридических норм, в том числе и при помощи их санкций. Например, согласно ст. 58 ГК «собственнику принадлежит в пределах, установленных законом, право владения, пользования и распоряжения имуществом». В этой статье выражена как гипотеза нормы («если лицо является собственником»), так и ее диспозиция (собственник вправе владеть, пользоваться и распоряжаться имуществом). Однако в ней отсутствует санкция, причем ни в гражданском кодексе, ни в каком-либо ином законе нет такой статьи, которая ограничивалась бы только тем, что формулировала одну лишь санкцию к ст. 58 ГК. В то же время в одном только гражданском кодексе имеется по крайней мере три нормы, служащие делу охраны правила ст. 58 ГК., Согласно одной из них (ч. 1 ст. 59) собственник вправе отыскивать свое имущество из чужого незаконного владения; согласно другой (ч. 2 ст. 59) собственник вправе требовать устранения всяких нарушений его права, хотя бы они и не были соединены с лишением владения; согласно третьей (ст. 403) причинивший вред имуществу другого лица обязан возместить причиненный вред. Тем же целям служат и нормы уголовного законодательства об ответственности за хищение, истребление имущества и т.д. Все эти нормы имеют свою гипотезу, диспозицию и санкцию. Их поэтому нельзя рассматривать как санкцию ст. 58 ГК, ибо они являются вполне самостоятельными нормами. Но все они так или иначе охраняют соблюдение правила ст. 58 ГК. Значит, ст. 58 ГК содержит в себе норму права, ибо она является правилом общеобязательного поведения, охраняемым государством. Но меры такой охраны не выражены в ней самой, в ее собственной санкции. Следовательно, она представляет собою юридическую норму без санкции, хотя и обеспеченную мерами государственного принуждения.

В особую группу следует выделить нормы, которые не имеют своей собственной санкции, но охраняются не какими-либо иными отдельными юридическими нормами, а всей системой действующего права, всей совокупностью его норм. Например, ст. 1 Конституции СССР, как Мы уже видели, содержит в себе как гипотезу, так и диспозицию, но в ней нет собственной санк-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 159

ции. При этом нельзя сказать, что только какая-то часть норм действующего советского законодательства служит делу охраны Союза ССР как социалистического государства рабочих и крестьян. Эта функция выполняется при помощи всей совокупности норм советского социалистического права.

Все сказанное дает основание прийти к выводу, что структурными элементами юридической нормы являются: гипотеза, диспозиция и санкция. Однако к числу обязательных элементов структуры правовой нормы относятся только гипотеза и диспозиция. Санкция же не обязательно должна входить в состав элементов данной нормы. В зависимости от конкретных задач, выполнение которых государство связывает с этой нормой, ее охрана может быть обеспечена посредством санкций, содержащихся в других юридических нормах, либо при помощи всей системы действующего права.

Относясь к числу составных элементов структуры юридической нормы, гипотезы, диспозиции и санкции бывают различных видов.

Разнообразные гипотезы, встречающиеся в юридических нормах, подразделяются на два вида: односторонние и двусторонние.

Односторонние гипотезы определяют либо только правомерные, либо, наоборот, только неправомерные обстоятельства, с наступлением которых связывается применение данной юридической нормы. Так, гипотезы всех норм особенной части Уголовного кодекса являются односторонними в том смысле, что они предусматривают лишь неправомерные акты, влекущие за собою применение этих норм. Напротив, правомерные действия ни в одном случае не могут повлечь за собою применение норм особенной части Уголовного кодекса. Но уже в общей части уголовного законодательства мы находим ряд норм, односторонняя гипотеза которых предполагает только правомерные обстоятельства для того, чтобы такие нормы могли быть применены. Например, согласно п. 1 ст. 41 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик лицо не может быть привлечено к уголовной ответственности, если со дня совершения им преступления, за которое судом может быть назначено лишение свободы на срок не свыше двух лет, прошло три года. Условием применения этой

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 160

нормы является истечение предусмотренного ею срока, т.е. наступление обстоятельства, которое ничего неправомерного в себе не содержит. Нормы с такой односторонней гипотезой чаще всего встречаются в государственном, административном, гражданском, процессуальном праве. Так, согласно ст. 2 ГПК суд приступает к рассмотрению дела не иначе, как по заявлению заинтересованной в том стороны, а в соответствии со ст. 108 УПК, поводом к возбуждению уголовного дела являются: заявления и письма граждан, сообщения общественных и государственных организаций, а также должностных лиц, явка с повинной, непосредственное обнаружение признаков преступления органами дознания и следствия, прокуратурой и судом. В обоих случаях гипотезы приведенных норм предусматривают определенные правомерные действия в качестве условия их применения.

В отличие от односторонних двусторонние гипотезы характеризуются тем, что они определяют применение нормы при наступлении предусмотренных ими как правомерных, так и неправомерных обстоятельств. При этом, однако, само собою разумеется, что практическое действие нормы права будет прямо противоположным в зависимости от того, вызывается ли ее применение правомерными или, наоборот, неправомерными обстоятельствами. Например, согласно ст. 185 ГК РСФСР купля-продажа строений должна быть под страхом недействительности нотариально удостоверена с последующей регистрацией в подлежащем коммунальном отделе. Эта норма подлежит применению не только при несоблюдении установленной ею формы, но и тогда, когда стороны обращаются к компетентным государственным органам за оформлением заключаемого ими договора. Однако в первом случае условием применения нормы являются неправомерные действия и предусмотренные ст. 185 ГК последствия выражаются в признании договора недействительным, а во втором случае совершаются правомерные действия и норма реализуется путем облечения договора в предусмотренную ею форму. Такой же двусторонний характер носят и гипотезы многих норм административного и процессуального права. Так, ч. 2 ст. 100 ГПК устанавливает, что в случае неявки сторон без уважительных причин по вторичному вызову суд выносит определение о прекра-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 161

щении дела производством. Значив если стороны не явились по вторичному вызову без уважительных причин (неправомерное поведение), суд дело производством прекращает, а если они не явились по уважительным причинам (правомерное поведение), дело не прекращается, но лишь откладывается его разбирательство. Обратимся теперь к характеристике разновидностей диспозиции.

По объему выраженного в них правила поведения диспозиции подразделяются на казуальные и абстрактные.

Казуальные диспозиции перечисляют конкретные предписываемые, запрещаемые или дозволяемые ими действия. Напротив, абстрактные диспозиции предусматривают определенный тип поведения в качестве предписанного, запрещенного или дозволенного. Следует при этом иметь в виду, что нормы с казуальными диспозициями также являются правилами общеобязательного поведения. Они поэтому имеют дело с конкретными повторяющимися, а не с единичными неповторяющимися действиями. Ввиду этого нельзя согласиться с С.А. Голунским и М.С. Строговичем, когда они утверждают, что Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденом представляет собою конкретную (т.е. казуальную) норму [3]. Это вообще не норма права, а лишь индивидуальный акт по ее применению. Нормы права являются общими правилами, и в таком их понимании нормы с казуальными диспозициями ничем не отличаются от норм с абстрактными диспозициями. Различие между ними состоит только в том, что первые предусматривают хотя и повторяющиеся, но строго индивидуализированные случаи, тогда как вторые охватывают все случаи данного рода.

Нормы с казуальными диспозициями крайне неудачны в техническом отношении, ибо, не обеспечивая беспробельности закона, они обусловливают его чрезвычайную громоздкость. Например, в русском Уложении о наказаниях, в котором диспозиции строились казуистически, содержалось 2034 статьи (в редакции 1857 года). Исторически такие диспозиции появляются

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 162

в результате фиксации или иного способа придания юридической силы прецеденту. Поэтому в странах, в которых действует прецедентное право (например, в Англии), широкое распространение получили казуальные диспозиции.

Советское законодательство исключает возможность придания общеобязательного значения судебному или иному прецеденту. Ввиду этого наше право и не знает казуальных, а применяет лишь абстрактные диспозиции, что обеспечивает необходимую краткость издаваемых у нас нормативных актов и сводит до предельного минимума возможные пробелы закона. Однако, сами абстрактные диспозиции могут обладать абстрактностью различных степеней. Достаточно в виде примера сопоставить ст. 103 УК РСФСР, предусматривающую наказуемость умышленного убийства, и ст. 102 УК, говорящую об ответственности за умышленное убийство, совершенное из корысти, хулиганских побуждений и т.д. Диспозиция первой нормы имеет в виду вообще умышленное убийство, а диспозиция второй нормы – лишь такое умышленное убийство, которое характеризуется особыми признаками, указанными в ст. 102 УК. Следовательно, хотя обе диспозиции абстрактны, но степени их абстрактности существенно различны. Используя сочетание абстрактных диспозиций различных степеней, советский законодатель получает возможность конкретизировать устанавливаемые им общие правила применительно к особенностям отдельных видов общественных отношений.

По способу выражения содержащихся в них правил поведения диспозиции подразделяются на простые, описательные, ссылочные и бланкетные.

Простые диспозиции характеризуются тем, что они ограничиваются лишь наименованием предписываемых, запрещаемых или дозволяемых ими действий, не давая определения этим действиям. Так, ст. 221 ГК РСФСР указывает, что подрядчик обязан производить работу своим иждивением, не разъясняя, однако, что следует понимать под иждивением подрядчика. Такая диспозиция и будет называться простой. Законодатель прибегает к ней в тех случаях, когда используемый им общераспространенный термин широко известен и достаточно

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 163

ясно выражает суть устанавливаемого правила поведения. Ясно, например, что под иждивением подрядчика следует понимать выполнение работ собственным инструментом и из собственных материалов.

Описательные диспозиции в отличие от диспозиций простых уже не ограничиваются только наименованием соответствующего правила, но и определяют все его существенные признаки. Такой прием построения диспозиции применяется в случаях, когда наименование правила само по себе недостаточно ясно и может вызывать различные суждения относительно его подлинного содержания. Например, в обычном словоупотреблении в понятие кражи не всегда вкладывается один и тот же смысл. По-разному трактуется это понятие в законах различных стран и в различные исторические эпохи. Чтобы внести в данный вопрос полную определенность, наш закон, устанавливая ответственность за кражу, прибегает к описательной диспозиции, определяя кражу как «тайное похищение личного имущества граждан» (ст. 144 УК РСФСР). Открытое похищение того же имущества рассматривается законом уже не как кража, а как грабеж (ст. 145 УК РСФСР).

Ссылочные диспозиции могут строиться по тому же принципу, что и диспозиции простые или даже описательные. Однако характеристика содержащихся в них правил не исчерпывается только теми моментами, которые отражены в данной норме, так как они ссылаются, кроме того, на диспозиции определенных других норм, в которых эти правила получают дальнейшую конкретизацию. Например, в ст. 70 ГК РСФСР лишь упоминается конфискация имущества, но ее содержание не разъясняется. Можно было бы поэтому предположить, что перед нами простая диспозиция. Однако сущность конфискации разъяснена в ст. 30 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 года, которую и нужно привлечь для выяснения смысла ст. 70 ГК- Следовательно, диспозиция ст. 70 является не простой, а ссылочной. В ст. 137 УК Армянской ССР не только упомянуты бездействие власти и халатное отношение к службе, но и разъяснено содержание названных понятий. Можно было бы поэтому предположить, что перед нами описательная диспозиция. Однако для дальнейшего уточнения ее содержания ст. 137 УК отсы-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 164

лает к признакам, упомянутым в ст. 135 того же УК. Значит, мы имеем дело не с описательной, а со ссылочной диспозицией. Ссылочные диспозиции применяются в целях исключения повторяемости в законах и обеспечения их максимальной краткости.

[1] Ю.Г. Ткаченко, Нормы советского социалистического права и их применение, Госюриздат, 1955, стр. 19.

[2] Н.Г. Александров, Законность и правоотношения в советском обществе, Госюриздат, 1955, стр. 91.

[3] См. С.А. Голунский и М.С. Строгович, Теория государства и права, М., 1940, стр. 249.

Бланкетные диспозиции, как и любые диспозиции вообще, формулируют определенные правила поведения. Но эти правила исчерпываются тем, что они предписывают соблюдение нормативных актов, относящихся к упоминаемому в них вопросу, но не включаемых в диспозицию данной нормы, а имеющих самостоятельное значение. Так, например, ст. 138 УК РСФСР предусматривает ответственность за умышленное существенное нарушение законодательства о труде; ст. 25 Закона об уголовной ответственности за государственные преступления («Ведомости Верховного Совета СССР» 1959 г. № 1, стр. 8) говорит о наказуемости нарушения правил о валютных операциях; ст. 407 ГК возлагает на государственные учреждения ответственность за вред, причиненный такими действиями их должностных лиц, которые предусмотрены в специальных законах. Бланкетные диспозиции, так же как и диспозиции ссылочные, способствуют обеспечению краткости закона и исключению повторений. Но они обладают и своим особым качеством, заключающимся в том, что бланкетные диспозиции остаются неизменными, как бы ни изменялись упоминаемые в них нормативные акты. Содержание бланкетной диспозиции остается одним и тем же: она требует соблюдения нормативных актов определенного вида.

В заключение рассмотрим вопрос о видах санкций.

По их содержанию санкции бывают полными и неполными.

Полные санкции предусматривают применение мер принуждения к лицу, нарушившему требования диспозиции нормы. Таковы, в частности, все санкции норм особенной части уголовного кодекса, предполагающие применение наказания к преступнику. Такой же характер носят и многие процессуальные, административно-правовые и гражданско-правовые санкции. Например, полными являются те санкции норм гражданского права, в соответствии с которыми производится принудительное

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 165

изъятие имущества у правонарушителя, возмещение за его счет причиненных им убытков и т.д.

Неполные санкции не сопряжены с применением мер принуждения к правонарушителю и выражаются они в том, что если лицо не соблюдает требования диспозиции нормы, то в силу этого не наступают те юридические последствия, к которым данное лицо стремилось, совершая определенные действия. Такова, например, санкция ст. 30 ГК РСФСР, объявляющая недействительной противозаконную сделку, или санкция ч. 2 ст. 1 КЗоБСО РСФСР, признающая юридическую силу только за зарегистрированным браком. Подобные санкции применяются также в административном и в процессуальном праве. Изредка они встречаются и в уголовном праве. Так, согласно ст. 11. Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, не подлежит уголовной ответственности лицо, которое во время совершения общественно опасного деяния находилось в состоянии невменяемости. Поэтому, если бы в отношении такого лица был вынесен обвинительный приговор, этот приговор не имел бы юридической силы и был бы отменен в надлежащем порядке.

Следует отметить, что неполные санкции не связаны с применением мер государственного принуждения к правонарушителю, но, как и всякие санкции вообще, они носят принудительный характер, так как проводятся государством в жизнь в обязательном порядке.

По степени их определенности санкции подразделяются на абсолютно определенные, относительно определенные, альтернативные и кумулятивные.

Абсолютно определенные санкции имеют точно фиксированное выражение и не могут быть ни уменьшены, ни увеличены в своем объеме органом, их применяющим. Таковы в подавляющем большинстве случаев санкции гражданского права, предусматривающие возмещение правонарушителем всей суммы причиненных им убытков, или те санкции административного права, которые устанавливают точную величину штрафа, подлежащего взысканию с правонарушителя. В прошлом абсолютно определенные санкции иногда встречались и в уголовном законодательстве. УК РСФСР 1960 года от их применения полностью отказался, предоставив

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 166

судам во всех случаях возможность выбора мер наказания, наиболее отвечающих обстоятельствам дела и личности обвиняемого, но в рамках, установленных законом.

Санкции, которые определяются в законе по их высшему и низшему пределу с тем, что в указанных пределах в каждом отдельном случае точный размер санкции устанавливается органом, ее применяющим, называются относительно определенными. Такими в подавляющем большинстве случаев являются санкции уголовного права (например, санкция в виде лишения свободы на срок от пяти до пятнадцати лет, предусмотренная ч. 3 ст. 93 УК РСФСР за совершение мошенничества, причинившего крупный ущерб государству или общественной организации). Подобные санкции применяются иногда в административном праве, когда, например, его нормы устанавливают минимальный и максимальный размер подлежащего взысканию штрафа. Таким образом, основная практическая особенность относительно определенных санкций состоит в том, что эти санкции допускают их конкретизацию с учетом степени вины правонарушителя и других обстоятельств каждого отдельного случая. Поскольку в гражданском праве предусматривается в виде общего правила обязанность правонарушителя возместить все причиненные им убытки независимо от степени вины и других обстоятельств дела, здесь относительно определенные санкции встречаются лишь в виде редчайшего исключения.

Альтернативные санкции включают в себя две или несколько санкций различного рода с тем, что выбор одной из этих санкций может быть произведен органом, который их применяет. Иногда в качестве альтернативы используется несколько абсолютно определенных санкций. Так, согласно ст. 33 ГК РСФСР, рассматривая дело о кабальной сделке, суд вправе либо признать сделку недействительной, либо прекратить ее действие на будущее время. В других случаях в качестве альтернативы используется несколько относительно определенных санкций, как это сделано, например, в ст. 199 УК РСФСР, предусматривающей в виде санкции исправительные работы на срок от шести месяцев до одного года или денежный штраф.

Кумулятивные санкции также включают в себя две или несколько санкций различного рода с тем, однако,

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 167

что допускается соединение этих санкций при их применении к одному и тому же правонарушению. При этом в одних случаях такое соединение является факультативным и зависит от усмотрения органа, применяющего санкции, а в других случаях оно предусматривается в качестве обязательного в самом законе. Так, согласно ст. 26 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик лишение права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью может назначаться в качестве как основного, так и дополнительного наказания. Значит, соединение этой меры с каким-либо иным наказанием зависит от усмотрения суда. Здесь, следовательно, имеет место факультативно-кумулятивная санкция. Напротив, если взять штрафную неустойку, то согласно примечанию 1 к ст. 141 ГК РСФСР в случаях, указанных в законе, она подлежит обязательному взысканию сверх суммы возмещения убытков. Здесь, следовательно, имеет место обязательная кумулятивная санкция.

По способу формулирования санкции подразделяются на прямые и ссылочные.

Прямые санкции непосредственно выражаются в самой правовой норме. При ссылочном характере санкции она в самой норме не формулируется, но последняя отсылает к какой-либо другой норме, в которой необходимая санкция имеется. Так, ст. 9 Закона об уголовной ответственности за государственные преступления, предусматривая наказуемость организационной деятельности, направленной к совершению особо опасных государственных преступлений, а равно участие в антисоветской организации, отсылает к санкциям ст. ст. 1–8 того же закона.

Необходимо иметь в виду, что нормы со ссылочными санкциями не являются нормами без санкций. У них имеется своя собственная санкция. Но поскольку последняя по своему содержанию полностью совпадает с санкцией какой-либо другой юридической нормы, законодатель для того, чтобы не воспроизводить ее заново, прибегает к такому техническому приему, каким является отсылка. Нужно, впрочем, сказать, что экономия места, достигаемая при помощи ссылочных санкций, не всегда компенсирует те неудобства в использовании и применении закона, которые ими порождаются. Поэтому

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 168

Следовало бы прибегать к такому техническому приему лишь в тех редких случаях, когда это действительно является целесообразным.

II

Мы рассмотрели вопрос о классификации различных структурных элементов юридической нормы, подразделив на определенные виды применяемые в законах или в иных нормативных актах гипотезы, диспозиции и санкции. Обратимся теперь к классификации правовых норм в целом.

По их структуре юридические нормы подразделяются на нормы регулятивные и дефинитивные.

Регулятивные нормы строятся по принципу ясно выраженного правила поведения. Например, ст. 49 КЗоБСО РСФСР гласит: «Дети обязаны доставлять содержание своим нетрудоспособным родителям». Это регулятивная норма, ибо она прямо и непосредственно формулирует соответствующее правило поведения. В дефинитивных нормах также содержится Правило поведения. Но это правило в нормах такого рода не получает прямого выражения. Подобные нормы формулируют определения понятий, .категорий, явлений, которые имеют юридическое значение, а воплощенное в них правило поведения может быть выведено лишь в результате анализа соответствующих определений. Так, в ст. 4 Конституции СССР говорится: «Экономическую основу СССР составляют социалистическая система хозяйства и социалистическая собственность на орудия и средства производства, утвердившиеся в результате ликвидации капиталистической системы хозяйства, отмены частной собственности на орудия и средства производства и уничтожения эксплуатации человека человеком». Из этой нормы также вытекает определенное правило поведения: она требует отношения к социалистической системе хозяйства и к социалистической собственности на орудия и средства производства именно как к экономической основе СССР, что оказывает определяющее влияние на законодательную деятельность Советского государства в области правового регулирования соответствующего комплекса общественных отно-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 169

шений и на содержание конкретных прав и обязанностей советских граждан в отношении социалистической собственности и социалистической системы хозяйства. Но правило поведения здесь не формулируется непосредственно в самой норме, сконструированной по принципу определения, а не правила поведения. Такая норма и является нормой дефинитивной.

Различие между регулятивными и дефинитивными .нормами сказывается и на их структурном составе. Регулятивные нормы чаще всего снабжаются санкциями. Так, диспозиция ст. 49 КЗоБСО РСФСР обеспечивается санкцией, помещенной в ст. 50 того же кодекса, которая предоставляет родителям право на взыскание алиментов в судебном порядке, если дети уклоняются от доставления им содержания. Напротив, дефинитивные нормы не снабжаются санкциями, а обеспечиваются или какими-либо другими нормами, в том числе и их санкциями, или всей системой действующего права. Так, в частности, обстоит дело с нормой ст. 4 Конституции СССР, делу охраны которой прямо или косвенно, непосредственно или в конечном счете служит вся совокупность юридических и иных средств, имеющихся в распоряжении Советского государства.

По сфере их применения юридические нормы подразделяются на общие, специальные и исключительные.

Характерная особенность общих норм состоит в том, что они применяются ко всем отношениям данного рода. Так, например, ст. 15 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик формулирует общую норму, ибо во всех отношениях, связанных с совершением преступления и применением наказания к преступникам, вопрос о стадиях развития преступной деятельности (о приготовлении и покушении на преступление) должен решаться в соответствии с нормой ст. 15 Основ. В отличие от этого специальные нормы регулируют не все, а только определенный вид отношений данного рода. Так, например, нормы Гражданского кодекса о купле-продаже являются нормами специальными, ибо они могут быть применены только к отношениям по купле-продаже, а не к каким-либо иным гражданским правоотношениям. Специфика исключительных норм состоит в том, что они являются дополнением либо к общим, либо к специаль-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 170

ным нормам, причем таким дополнением, которое устанавливает изъятие из правил указанных норм. Так, например, норма ст. 2 Гражданского кодекса является общей. Она устанавливает, что споры о праве гражданском разрешаются в судебном порядке. Эта норма потому и является общей, что она распространяется на все вообще гражданские споры. Однако Указ Президиума Верховного Совета СССР от 11 января 1955 г. ввел административный порядок ответственности владельцев скота за потравы посевов в колхозах и совхозах («Ведомости Верховного Совета СССР» 1955 г. № 1, ст. 4). В этом случае мы имеем дело с исключительной нормой, устанавливающей изъятие из правила общей нормы. Напротив, Указ Президиума Верховного Совета СССР от 10 сентября 1953 г. является специальным нормативным актом, так как он относится не ко всем вообще, а только к жилищным гражданским правоотношениям. Вместе с тем ч. 2 ст. 1 данного Указа устанавливает общее правило о том, что выселение из жилых домов может производиться только в судебном порядке и лишь с предоставлением выселяемым другой, годной для жилья площади. Но наряду с этим ст. 2 того же Указа допускает в виде исключения в предусмотренных ею случаях административное выселение без предоставления другой площади. Здесь мы уже имеем дело с исключительной нормой, устанавливающей изъятие из правил специальной нормы.

Деление юридических норм на общие, специальные и исключительные имеет большое практическое значение.

Это деление важно для должной организации кодификационных работ и вообще работы по изданию законодательных и иных нормативных актов. Так, в частности, отграничение общих норм от норм специальных позволяет при разработке кодекса образовать в нем общую часть с включением в нее общих норм, что освобождает специальные разделы кодекса от повторяемости. Кроме того, любой нормативный акт для обеспечения логической последовательности в расположении его материалов должен строиться по принципу движения от общих к специальным или в необходимых случаях к исключительным нормам.

Рассматриваемое деление оказывает также влияние на применение и толкование юридических норм. Так,

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 171

например, при наличии к тому необходимых юридических предпосылок общие и специальные нормы могут толковаться распространительно или применяться по аналогии [1]. Напротив, исключительные нормы допускают только буквальное применение, так как если бы они применялись по аналогии или толковались распространительно, то тогда установленное ими изъятие фактически начало бы поглощать общее правило.

Существенно важно выявление различия между общими, специальными и исключительными нормами для обнаружения иногда встречающихся противоречий в законе или в ином нормативном акте. Если специальная норма решает какой-либо вопрос отлично от правила общей нормы, применению подлежит в соответствующих случаях норма специальная, ибо она для того и устанавливается, чтобы определенный вид общественных отношений в тех или иных направлениях урегулировать иначе, чем регулируются все вообще отношения данного рода. С другой стороны, к отношениям, на которые распространяется действие исключительных норм, не применяются соответствующие общие и специальные нормы, посвященные разрешению того же самого вопроса. Следовательно, действительное, а не мнимое противоречие может иметь место либо между общими, либо между специальными, либо между самими исключительными нормами.

По характеру их обязательности юридические нормы подразделяются на императивные и диспозитивные.

Императивными называются нормы, правила которых не могут быть заменены какими-либо иными требованиями, установленными для данного правоотношения его участниками. Например, ст. 213 ГК РСФСР^⁷ гласит: «Проценты начисляются только на капитальную сумму долга. Начисление процентов на проценты (сложные проценты) воспрещается». Норма этой статьи императивна, ибо, воспрещая начисление сложных процентов, она не допускает никаких отступлений от сформулированного в ней правила. Поэтому, если бы участники договора займа и пришли к соглашению о взимании сложных про-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 172

центов, такое соглашение было бы лишено юридической силы.

Диспозитивными называются нормы, правила которых применяются лишь в случаях, когда участники правоотношения не выработали иного условия по вопросу, разрешенному в данной норме. Например, контрагенты договора имущественного найма могут договориться о том, кто из них будет производить капитальный ремонт сданного в наем имущества во время действия договора. Но как быть, если в процессе заключения договора они вообще не вспомнили о распределении обязанностей по капитальному ремонту? Тогда на помощь договорным контрагентам пришла бы ст. 159 ГК РСФСР, устанавливающая, что «производство капитального ремонта лежит на обязанности наймодателя, если иное не предусмотрено законом или договором». Норма этой статьи диспозитивна, ибо она позволяет участникам договора по-иному сформулировать определенное в ней условие и лишь восполняет достигнутое между ними соглашение в случае обнаружения в нем пробела. Поэтому, если бы договором обязанность по производству капитального ремонта была возложена на нанимателя, действовало бы договорное условие, а не правило ст. 159 ГК.

Таким образом, действие императивных норм существенно отличается от действия норм диспозитивных. Вследствие этого весьма важно четко отграничивать их друг от друга в процессе ознакомления с текстом нормативного акта.

Решение этой задачи в значительной степени облегчается тем, что диспозитивные нормы встречаются почти исключительно в области гражданского права. В других отраслях права они составляют редчайшее исключение, так как в этих отраслях соглашение участников правоотношения не имеет того значения, какое оно имеет в праве гражданском. В виде примера сошлемся на ст. 23 ГПК, позволяющую по соглашению между истцом и ответчиком передать рассмотрение спора на разрешение морской арбитражной комиссии, но если такое соглашение достигнуто не будет, дело подлежит рассмотрению в суде. Приведенная процессуальная норма является диспозитивной. Диспозитивными также являются уголовно-процессуальные нормы, касающиеся дел, возбуждаемых по жалобе потерпевшего, ибо по таким делам суд в виде

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 173

общего правила обязан вынести приговор лишь в том случае, если стороны не достигнут примирения (п. 6 ст. 5 Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик «Ведомости Верховного Совета СССР» 1959 г. № 1, ст. 15 и п. 6 ст. 5 УПК РСФСР). За этими и некоторыми другими немногочисленными исключениями, во всех остальных случаях, если норма не относится к гражданскому праву, ее можно считать императивной.

Кроме того, разграничению норм названных видов способствуют иногда указания, содержащиеся по этому поводу в самом законе. Так, диспозитивные нормы сопровождаются обычно словами «при отсутствии иного соглашения» (см., например, ст. 214 ГК), «поскольку иное не установлено в договоре» (см., например, ст. 161 ГК) и т.п. В императивных нормах нередко употребляются такие формулы, как «недействительны» (см., например, ст. 10- ГК), «под страхом недействительности» (см., например, ст. 379 ГК) и т.п. Кроме того, императивными являются нормы, содержащие в себе запрет (таковы, в частности, нормы особенной части Уголовного кодекса) или категорически выраженное долженствование (например, нормы Конституции СССР, определяющие обязанности граждан).

Но если ни приведенных, ни иных аналогичных указаний в тексте закона нет, вопрос об императивной или диспозитивной природе соответствующей правовой нормы должен быть решен на основе анализа и оценки ее содержания.

Так, в ст. 9 ГК говорится: «Несовершеннолетние, достигшие четырнадцати лет, могут совершать сделки с согласия своих законных представителей...» Ясно, что такая норма, хотя в ней и нет на этот счет прямых оговорок, является императивной, ибо если без согласия своих законных представителей несовершеннолетний не может вообще совершать сделок, то он тем более не может заключить с кем-либо соглашение о том, что вступит с ним в сделку, минуя своих законных представителей. Напротив, ст. 178 ГК, хотя и в ней нет по этому поводу прямых указаний, формулирует диспозитивную норму. «В случае произведенного с разрешения наймодателя улучшения имущества, – говорится в этой статье, – наниматель имеет право на соответственное

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 174

вознаграждение от наймодателя». Имеет право, но отнюдь не обязан требовать вознаграждение! Следовательно, он может от него и отказаться. И если бы такой отказ был зафиксирован в самом договоре найма, наниматель уже не имел бы права, предоставляемого ему ст. 178 ГК.

Особое положение среди юридических норм занимают так называемые поощрительные нормы.

К числу поощрительных норм относятся, например, Положения об орденах, медалях, почетных званиях и почетных грамотах. Эти нормы, будучи правовыми нормами, имеют обязательное значение. Их обязательная сила состоит, в частности, в том, что они предоставляют право компетентным органам Советского государства при наступлении указанных в этих нормах условий применить их к тем лицам, которые заслуживают соответствующего поощрения. В этом смысле они обязательны и обеспечиваются мерами государственной охраны. Однако то поведение, которое служит основанием применения такой нормы, является не юридически обязательным, а только желательным с точки зрения интересов Советского государства. Поэтому невыполнение требований указанных норм юридически безразлично, но отнюдь не неправомерно, как и, с другой стороны, выполнение тех же требований не только правомерно, но и служит основанием для поощрения. В этом и заключается специфика поощрительных норм.

Юридическая конструкция поощрительных норм бывает различной.

Одни поощрительные нормы строятся так, что выполнение сформулированных в них требований не порождает субъективных прав для лиц, которыми эти требования выполняются, но служит юридическим фактом, порождающим для компетентного государственного органа право на применение поощрения. По такому принципу построены, в частности, Положения об орденах, медалях, почетных званиях и почетных грамотах. Так, ст. 1 Положения о звании Героя Социалистического Труда («Ведомости Верховного Совета СССР» 1938 г. № 23) устанавливает: «Звание Героя Социалистического Труда является высшей степенью отличия в области хозяйственного и культурного строительства и присваивается лицам, которые своей особо выдающейся нова-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 175

торской деятельностью в области промышленности, сельского хозяйства, транспорта, торговли, научных открытий и технических изобретений проявили исключительные заслуги перед государством, содействовали подъему народного хозяйства, культуры, науки, росту могущества и славы СССР». При наличии этих условий государственные или общественные организации могут представить к присвоению, а Президиум Верховного Совета СССР присвоить звание Героя Социалистического Труда, но, само собою разумеется, право требовать присвоения такого звания ни у кого не возникает.

Другие поощрительные нормы строятся так, что на их основе возникают определенные субъективные права для лиц, выполняющих требования таких норм. Например, ст. 90 Кодекса торгового мореплавания устанавливает, что грузоотправитель, осуществивший погрузку груза на судно ранее обусловленного срока, имеет право на получение вознаграждения от перевозчика. В то же время в самой ст. 90 КТМ формулируются правила, в соответствии с которыми определяется размер такого вознаграждения. Эта норма носит поощрительный характер, но с той особенностью, что выполнение ее требований порождает для грузоотправителя субъективное право на получение вознаграждения, которое может быть осуществлено в принудительном, а именно в судебном, порядке.

Наряду с приведенными видами классификации, некоторые авторы предлагают, кроме того, подразделять юридические нормы на обязывающие, запрещающие и управомочивающие (или уполномочивающие) [2]. Но этот взгляд не разделяется рядом других авторов, подвергающих его критике [3]. Он не выдер-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 176

живает практической проверки потому, что в действительности не существует правовых норм, которые были бы либо только обязывающими, либо только запрещающими, либо только управомочивающими.

Всякая правовая норма носит одновременно и обязывающий, и запретительный характер: обязывая к совершению какого-либо действия, норма запрещает воздержание от его совершения, как и наоборот, запрещая совершение определенного действия, она обязывает к его несовершению. В то же время всякая правовая норма носит и управомочивающий (уполномочивающий) характер: норма, обязывающая к совершению того или иного действия и запрещающая его несовершение, как и, наоборот, норма, запрещающая совершение данного действия и обязывающая к его несовершению, управомочивает (уполномочивает) кого-либо требовать, соответственно, совершения или несовершения этого действия.

Деление норм на обязывающие, запрещающие и уполномочивающие основано не на .существе дела, а на чисто словесных признаках нормы. Иногда в качестве примера обязывающей нормы приводится ст. 42 КЗоБСО РСФСР («Родители обязаны доставлять содержание несовершеннолетним детям...»), а в качестве примера управомочивающей нормы – ст. 59 ГК РСФСР («Собственник вправе отыскивать свое имущество из чужого незаконного владения...»). Но не меняя содержания этих норм, их можно было бы сформулировать иначе («Несовершеннолетние дети вправе получать содержание от своих родителей...», «Незаконный владелец чужого имущества обязан возвратить его по требованию собственника...»), и тогда первая норма стала бы управомочивающей, а вторая – обязывающей. Придать же норме обязывающее или управомочивающее словесное выражение возможно только потому, что всякая норма права является и обязывающей, и управомочивающей одновременно.

По изложенным соображениям деление юридических норм на обязывающие, запрещающие и управомочивающие нельзя признать правильным и обоснованным.

[1] В настоящее время, как известно, в уголовном праве аналогия отменена. Но она сохранена в гражданском праве (ст. 4 ГПК РСФСР).

[2] См. С.А. Голунский и М.С. Стpогович, Теория государства и права, М., 1940, стр. 246–247; А. И. Денисов, Теория государства и права, Юриздат, 1948, стр. 400; «Теория государства и права», под ред. М.П. Каревой, Госюриздат, 1949. С некоторыми оговорками та же позиция нашла свое отражение в «Учебном пособии по теории государства и права», М., 1955, стр. 350–352.

[3] См. Н.Г. Александров, Юридическая норма и правоотношения, М., 1947, стр. 9; О.С. Иоффе, Правоотношение по советскому гражданскому праву, Л., 1949, стр. 51; А.Я. Беpченко, Нормы советского социалистического права как средство закрепления, охраны и развития социалистических общественных отношений (Отчет о защите кандидатской диссертации, «Советское государство и право» 1950 г. № 5, стр. 78).

ГЛАВА IV. ПРАВООТНОШЕНИЕ

§ 1. Понятие правоотношения. Юридическая норма и правовое отношение

I

Норма права, будучи социальной нормой, направлена на регулирование общественных отношений. Общественное отношение, подвергнутое правовому регулированию, приобретает новый вид и новый характер – оно становится правовым отношением. Правоотношение и есть не что иное, как общественное отношение, урегулированное нормами права.

Такое понимание правоотношения, широко распространенное как в советской юридической литературе, так и в литературе стран народной демократии [1], встретило в последнее время возражения со стороны ряда авторов. Их возражения основаны на том, что якобы подобное определение стирает грани между идеологическими и материальными отношениями: если правоотношение есть общественное отношение, урегулированное нормами права, то правовым, а следовательно, идеологическим,

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 178

может стать и экономическое, производственное отношение. Ввиду этого взамен приведенного предлагается другое определение, которое гласит, что правоотношения – это «особые идеологические отношения, возникающие в результате воздействия норм права на поведение людей и представляющие собой связь прав одного лица с корреспондирующими им обязанностями другого лица» [2]. Что же касается связи между правовыми и производственными отношениями, то, как указывает М.С. Строгович, «нормы права охраняют производственные отношения, воздействуют на них, содействуют их развитию, но они не регулируют их..» [3]. В процессе правого воздействия на экономические отношения, отмечает В.П. Мозолин, «происходит не «превращение» одних отношений в другие, а возникновение новых, ранее не существовавших идеологических отношений – правовых, которые не поглощают собой экономические отношения, а только их закрепляют, направляя в нужном для господствующего класса направлении» [4].

Надлежит прежде всего отвергнуть как неправильную попытку М.С. Строговича подменить правовое регулирование экономических -отношений правовым воздействием на них. Эта попытка обусловлена, вероятно, следующим ходом рассуждений: регулировать – значит определять; но право само определяется производственными отношениями и потому не регулируют их, а только воздействует н a них.

Однако дело в том, что «регулировать» вовсе не означает «создавать», «порождать», и в этом смысле определять соответствующие явления. Существуют, например, регуляторы давления, температуры, уровня, скорости, направления, частоты, мощности и т.д. Совершенно очевидно, что они только регулируют, т.е. устанавливают известные пределы давления, температуры и т.п., но не создают, не порождают их. Смысловое значение слова «регулятор» ни в какой мере не изменяется в случае применения его к праву. Поэтому, когда гово-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 179

рят о правовом регулировании экономических отношений, то этим отнюдь не утверждается первенство права перед экономикой. Вместе с тем никто не отрицает способности права как возведенной в закон воли господствующего класса регулировать движение производственных отношений в направлении, которое предопределяется действующими объективными экономическими законами.

Когда же отрицание регулирующего значения права для производственных отношений обосновывается ссылкой на объективную природу последних, то при этом предается забвению тот чрезвычайно важный факт, что в названных отношениях участвуют люди, «одаренные сознанием, движимые умыслом или страстью, ставящие себе определенные цели» [5]. Деятельность людей как участников общественных отношений не является для этих отношений чем-то потусторонним. Поэтому признать, что право регулирует поведение людей в сфере таких отношений,–это и значит по существу признать, что в доступных для него пределах, а именно в пределах общественной деятельности человека, оно регулирует самые производственные отношения.

Но если это верно, то для правильного определения рассматриваемого понятия нужно поставить и со всей определенностью решить вопроса что такое правоотношение – результат юридического урегулирования реальных общественных отношений или средство, создаваемое самим правом в целях урегулирования последних.

Во втором смысле могут ответить на поставленный вопрос авторы, не признающие, что правоотношение есть общественное отношение, урегулированное нормами права. Так и поступает, например, Ю.К. Толстой, который полагает, что правоотношения – это «особые идеологические отношения, возникающие в результате наступления предусмотренных правовой нормой юридических фактов..., отношения, при посредстве которых (через которые) право регулирует фактические общественные отношения» [6]. Как видим, автор не считает правоотношение результатом юридического урегулиро-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 180

вания реального общественного отношения, ибо тогда надлежало бы сделать вывод, что правоотношения и есть урегулированные правом общественные отношения.

По его мнению, фактические отношения начинают регулироваться правом лишь после того, как возникли правоотношения. Сами же правоотношения возникают из юридических фактов, а не из реальных общественных отношений, на урегулирование которых они затем направляются.

Коренной недостаток этой концепции состоит в том, что процесс создания правовых отношений полностью отрывается от реальных общественных отношений: норма права в соответствии с указанными ею юридическими фактами сама создает правоотношение и только после этого устремляет его на урегулирование фактического отношения. Известно, однако, что закон придает определенным фактам юридическое значение лишь постольку, поскольку они наступают в сфере общественных отношений людей. Например, смерть является юридическим фактом не в своем естественном качестве, а как обстоятельство, влияющее на общественные отношения, участником которых был в свое время умерший. В силу факта смерти эти отношения подверглись бы определенному изменению, если бы они даже и не регулировались нормами права. Право же признает смерть юридическим фактом для того, чтобы в связи с-ее наступлением определить, как именно с точки зрения интересов господствующего класса должны измениться такие отношения. Следовательно, правоотношение возникает не просто из юридических фактов, а из тех, указанных в законе изменений, которые должно претерпеть фактическое отношение вследствие наступления юридических фактов. Оно представляет собою поэтому результат правового урегулирования фактических отношений, а не продукт самого права, создаваемый в целях такого регулирования.

Если же считать, что вначале из юридических фактов возникает правоотношение, которое лишь после этого направляется на реальное отношение, то надо быть последовательным и признать, что предметом непосредственного правового регулирования являются сами правоотношения,

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 181

Из числа всех сторонников рассматриваемой концепции такую последовательность обнаруживает пока только М. П. Карева. Она пишет: «Чтобы регулировать поведение людей в области тех фактических общественных отношений, которые нуждаются в воздействии права, правоотношения... сами должны быть урегулированы, что и осуществляется нормами права» [7]. Действительно, если бы было верно, будто правоотношение возникает прежде, чем последнее устремляется на регулирование фактического отношения, то уже до этого момента оно должно было бы обладать всеми качествами, которыми характеризуется правоотношение: содержать в себе права и обязанности с точным обозначением их границ и т.п. Но сообщить такие качества правоотношению может только объективное право. Поэтому, исходя из критикуемых позиций, нельзя не прийти к выводу, что правоотношения регулируются нормами права. Выходит, следовательно, что право само создает правоотношения и само же их регулирует, а это равносильно тому, как если бы сказать, что право творит самое себя.

Ничего подобного, конечно, в реальной общественной жизни не происходит. Право регулирует фактические, а не юридические общественные отношения. В результате воздействия норм права на фактические отношения его участники становятся носителями прав и обязанностей и потому должны в своих реальных взаимоотношениях сообразовывать свое поведение с волей господствующего класса, выраженной в юридических нормах. Специфические способы воздействия воли господствующего класса через правовые нормы на фактические отношения и порождают такой результат, каким является правоотношение.

Таким образом, на поставленный ранее вопрос можно дать только один ответ: правоотношение есть результат правового урегулирования фактического отношения. Поэтому оно и определяется как общественное отношение, урегулированное нормами права.

Но не приводит ли подобное определение к стиранию граней между идеологическими и материальными отно-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 182

шениями? Не означает ли оно, что экономическое отношение, будучи подвергнутым юридическому регулированию и становясь правоотношением, тем самым переключается из области базиса в сферу надстройки?

Правовое регулирование экономического отношения ни в коей мере не лишает его базисного характера и не превращает его в идеологическое отношение, а ограничивается только тем, что придает ему новый вид или, новую форму – форму правоотношения. Правоотношение и есть не что иное, как та форма или тот вид, который приобретает общественное отношение, будучи уpегулированным нормами права.

Правоотношение есть вид или форма самого реального отношения, и отдельно от него, вне этого отношения, такая форма вообще существовать не может. Нельзя, например, представить себе правовое отношение по купле-продаже, которое существовало бы вне экономического менового отношения. Маркс характеризовал поэтому юридическое отношение как волевое отношение, в котором выражается экономическое отношение. И если рассматривать соответствующее явление в целом – с точки зрения как юридической формы, так и экономического содержания, то оно предстает перед исследователем в качестве единства моментов надстроечного и базисного порядка.

С.Ф. Кечекьян [8], А.А. Пионтковский [9] и некоторые другие авторы приемлют взгляд на правоотношение только как на идеологическую форму. Мы же полагаем, что не меньшую научную ценность представляет указание на специфику данной идеологической формы, в которой воплощаются экономические и иные фактические общественные отношения.

Итак, всякое общественное отношение, будучи урегулированным нормами права, приобретает вид правового отношения.

Какие же специфические свойства возникают у общественного отношения вследствие того, что оно облекается в правовую форму? Ответ на этот вопрос имеет существенное значение, ибо только таким путем можно

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 183

уяснить, в чем заключается сущность юридического закрепления тех естественных отношении, которые подвергаются правовому регулированию.

Первая особенность правоотношения состоит в том, что оно всегда является отношением между конкретными лицами. Участники любого правового отношения всегда могут быть определены конкретно, так как ими во всех случаях являются строго определенные лица, выступающие в этом отношении в качестве носителей прав и обязанностей. Напротив, в других, неправовых общественных отношениях иногда подобная конкретность не наблюдается, так как они могут быть установлены и с неопределенным кругом участников. Например, в трудовом правоотношении право требовать выполнения определенной работы принадлежит организации, предоставившей работу, а обязанность ее выполнения возлагается на лиц, принявших на себя такое обязательство. Здесь мы имеем дело с правоотношением, и потому его субъекты точно определены. В отличие от этого при проведении, например, добровольных общественных работ (субботников) любой и каждый вправе обратиться с призывом об организации таких работ, на который может откликнуться неопределенная группа лиц, желающих принять в них участие. Здесь мы имеем дело с неправовым общественным отношением, и потому его субъектный состав уже не обладает должной определенностью.

Вторая особенность правоотношения состоит в том, что оно характеризуется строгой определенностью взаимного поведения его участников. Если, перед нами правовое отношение, то мы точно знаем, какого поведения один из его участников может требовать от другого субъекта. Напротив, в неправовых отношениях эта определенность также нередко отсутствует. Например, юридическая обязанность совершеннолетних детей по обеспечению своих нетрудоспособных родителей точно выражается в денежной сумме, размер которой определяется судом. Иначе и не может быть в отношениях правового характера. В отличие от этого материальная помощь, которую дети фактически оказывали бы своим родителям, когда закон на них не возлагает такой обязанности, не могла бы получить точно фиксированного выражения. Но это вполне объяснимо,

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 184

поскольку в последнем случае действия по оказанию помощи не составляют юридической обязанности и носят неправовой характер.

Эта последняя особенность правоотношения обусловлена характерной для него третьей особенностью, заключающейся в том, что правоотношение всегда возникает на основе юридических норм, установленных или санкционированных государством. Общественное отношение потому и становится правовым отношением, что оно регулируется исходящими от государства юридическими нормами, Те же нормы точно определяют и конкретные функции, возлагаемые на каждого из участников правоотношения. Напротив, общественное отношение, не регулируемое юридическими нормами, не является правоотношением, и потому конкретные функции его участников не всегда получают точное и определенное выражение. Например, когда в прошлом выполнение определенных работ в пользу колхозов иногда производилось государственными органами в порядке шефства, это порождало крайнюю неопределенность в их взаимоотношениях. Колхозы не всегда знали, какие из выполненных работ и затраченных материалов подлежат оплате, отвечают ли шефы за доброкачественность произведенных работ и т.д. Но после того, как XX съезд партии предложил оформлять выполнение таких работ путем заключения подрядных договоров и соответствующие отношения были поставлены на прочную правовую основу, от былой неопределенности не осталось и следа, так как права и обязанности сторон получили теперь точно фиксированное выражение в законе и заключаемых в соответствии с ним договорах.

Из указанной особенности правоотношения вытекает и свойственная ему четвертая особенность, состоящая в том, что осуществление правоотношения обеспечивается мерами государственной охраны. Общественное отношение, принявшее вид правового отношения, с самого момента его возникновения опирается в его осуществлении на принудительную охрану со страны государства. Напротив, другие, неправовые общественные отношения такой охраной не обеспечиваются и их осуществление происходит помимо и вне государственного вмешательства. Возьмем, напри-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 185

Мер, уголовные дела, возбуждаемые по жалобе потерпевшего (оскорбление, клевета и т.п.). Если потерпевший не возбуждает уголовного дела, то в таких случаях не возникают и уголовные правоотношения. Происходит это, видимо, потому, что стороны сами без вмешательства государства тем или иным способом урегулировали свои взаимоотношения. Перед нами общественное отношение, не ставшее правовым, и потому оно не связано с применением мер государственной охраны. Но в случае возбуждения уголовного дела потерпевшим соответствующее общественное отношение приобрело бы вид уголовного правоотношения, которое реализуется уже в принудительном порядке – либо путем фиксации в суде факта примирения сторон, если таковое состоялось, либо путем вынесения судебного приговора.

В совокупности всех этих четырех признаков, взятых в единстве, обнаруживается специфика юридического отношения как общественного отношения особого рода. Рассматриваемое под углом зрения этих признаков правоотношение есть не что иное, как регулируемое правом общественное отношение между конкретными лицами, взаимное поведение субъектов которого закреплено юридически и осуществление которого обеспечивается мерами государственной охраны.

Решая вопрос о том, подлежит или не подлежит соответствующее общественное отношение юридическому нормированию, государство наряду с другими обстоятельствами учитывает и те особые признаки, которые приобретаются данным общественным отношением, когда оно становится отношением правовым. Юридический характер принимают те общественные отношения, осуществление которых в соответствии с государственными интересами может быть обеспечено лишь в том случае, если поведение их участников будет закреплено юридически и если реальность этого поведения будет обеспечена мерами государственной охраны.

Социалистическое государство при разрешении этого вопроса учитывает ряд обстоятельств.

Во-первых, оно учитывает самую природу данного общественного отношения, его способность быть объек-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 186

том правового регулирования. Так, советское семейно-брачное законодательство регулирует не только имущественные, но и, в первую очередь, личные неимущественные отношения между супругами. Ясно, однако, что за его пределами остаются чисто интимные отношения, природа которых такова, что они исключают самую возможность законодательной регламентации. Поэтому в нашем праве нет тех ханжеских норм, с которыми нередко к брачущимся обращаются законы буржуазных государств.

Во-вторых, принимается во внимание природа правового отношения, т.е. те особые качества, которые фактическое отношение должно приобрести в результате его юридического урегулирования. Например, социалистическое государство ведет борьбу с пережитками капитализма в сознании людей. Значит ли, это, что любые проявления капиталистических пережитков должны быть предусмотрены в законе и всегда вызывать определенное правовое реагирование? Нет, не значит, ибо не всякие пережиточные явления в сознании людей требуют прямого реагирования со стороны права в форме установления правоотношений со всеми характерными для них признаками.

Н. С. Хрущев, говоря о том, что у нас имеются еще люди, зараженные капиталистическими пережитками, указывал: «Нельзя спокойно ожидать, когда эти пережитки капитализма исчезнут сами по себе, необходимо вести против них решительную борьбу, направить общественное мнение против всяческих проявлений буржуазных взглядов и нравов, против антиобщественных элементов» [10]. Речь, таким образом, идет в первую очередь об общественном мнении, которое должно .быть противопоставлено элементам старой идеологии, а непосредственно юридическая регламентация должна здесь применяться лишь как крайняя мера.

Всесторонне учитывая и природу реальных отношений, и специфические качества правовых отношений, социалистическое государство в решении вопроса о применимости средств правового регулирования к данному конкретному случаю исходит из соображений целесооб-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 187

разности такого регулирования с точки зрения социальной сущности нашего общественного строя, основных принципов политики Коммунистической партии, интересов всего общества и его членов. В частности, когда была в свое время поставлена задача по освоению целинных земель, возникла потребность в людях, которые непосредственно участвовали бы в выполнении этой задачи. Был принят ряд нормативных актов в целях обеспечения материальных и иных условий для лиц, направлявшихся на работу в районы целинных земель. Но, конечно, не могло быть и речи об обеспечении этих районов рабочей силой на основе правовых предписаний, так как это противоречило бы основным принципам, определяющим положение личности при социализме. Да в этом и не было необходимости, ибо, как отмечалось на XXI съезде КПСС, по призыву партии и правительства сотни тысяч юношей и девушек, имеющих квалификацию и работающих в столицах или в других культурных и промышленных центрах, оставляли свои родные и обжитые места и ехали в новые, неизведанные края.

Нельзя поэтому представлять дело таким образом, будто каждое фактическое отношение, если оно объективно способно к юридическому урегулированию, подвергается правовой регламентации. Социалистическое государство вовсе не заинтересовано в том, чтобы придать вид правоотношения максимально возможному числу наших общественных отношений. Многие из них, особенно в современных условиях, успешно развиваются помимо и вне правовой регламентации. Что же касается правоотношений, то они используются в качестве важного средства строительства социализма и коммунизма в тех областях общественной деятельности, где это действительно необходимо и целесообразно.

II

Правоотношение возникает на основе юридической нормы. С другой стороны, норма права реализуется в действительной жизни благодаря установленным в соответствии с нею правоотношениям. Это означает, что норма и правоотношение находятся в тесной взаимосвязи и во взаимодействии друг с другом.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 188

Зависимость правоотношения от нормы проявляется в том, что в реальной жизни могут возникать лишь такие юридические отношения, которые предусмотрены нормами действующего права. Если бы было иначе, если бы субъекты могли устанавливать все им угодные правоотношения, не считаясь с действующими правовыми нормами, право перестало бы быть выраженной в законе волей господствующего класса, так как в этом случае любые отношения, возникшие по воле их субъектов, хотя бы они и противоречили воле и интересам государства, должны были бы получать юридическую защиту с его стороны. Но подобное положение немыслимо практически, ибо господствующий класс никогда не станет охранять отношения, установление и существование которых противоречит его интересам и не соответствует его воле, выраженной в законе или в других нормативных юридических актах. Нельзя также считать правовым отношение, устанавливаемое по произвольному усмотрению государственных органов и их должностных лиц вопреки действующему законодательству. Когда в империалистических государствах совершаются акты внесудебной расправы над прогрессивными деятелями за действия, не запрещаемые буржуазным законом, или когда такие акты оформляются даже в виде судебной процедуры, как это, например, имело место на процессе в Карлсруэ, подобные действия не основываются на нормах права и, следовательно, не воплощают в себе правовых отношений, а являются чистейшим произволом. Правоотношение имеется только там, где имеется предусматривающая его юридическая норма.

Могут, однако, сказать, ссылаясь на такие исторические примеры, как процесс образования классического права древнего Рима или прецедентного права в Англии, что иногда возможны случаи, когда фактическое отношение вначале приобретает вид правоотношения и лишь в последствии санкционируется заново создаваемой юридической нормой. В древнем Риме нормы преторского права, которые имеются при этом в виду, выражались в эдикте претора и защиту получали только такие, не предусмотренные цивильным правом отношения, которые претор объявлял подлежащими защите в самом эдикте. К тому же претор обычно делал это, соответ-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 189

ствующим образом толкуя цивильные нормы. Правда, такое толкование фактически приводило к созданию новых юридических норм. Однако до их создания соответствующее отношение не могло иметь правовой силы. Что же касается английского права, то создание нового прецедента обычно опирается здесь на определенное толкование прецедента предшествующего. И хотя новый прецедент заключает в себе и новую норму, но лишь с момента образования последней отношение, ею регулируемое, считается правовым отношением. Значит, ни право древнего Рима, ни английское прецедентное право не опровергают того бесспорного вывода, что установление правоотношений зависит от характера и содержания действующих юридических норм.

Однако нормы права могут по-разному предусматривать те правоотношения, установление которых ими допускается.

Они могут, во-первых, строиться по принципу исчерпывающего перечня. В этом случае допустимо возникновение правоотношений, лишь прямо предусмотренных юридическими нормами. Так, в современных условиях, когда из советского уголовного законодательства устранено правило об аналогии, нормы особенной части уголовных кодексов следует рассматривать как исчерпывающий перечень тех составов преступления, при совершении которых у государства возникает право на наказание. По принципу исчерпывающего перечня строится также административное и процессуальное законодательство. Поэтому в жизни могут возникать только такие административные и процессуальные правоотношения, которые прямо предусмотрены действующими законами или иными нормативными актами. То же самое следует сказать относительно структуры гражданско-правовых норм о праве собственности, изобретательстве, наследовании и семейно-брачных отношениях. Наконец, исчерпывающий характер носят и нормы государственного права.

Во-вторых, наряду с исчерпывающим перечнем юридические нормы могут наиболее общим образом предусматривать те общественные отношения, которые подвергаются ими правовому регулированию. Тогда допустимо возникновение правоотношений, прямо не преду-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 190

сматриваемых нормами, которые строятся по принципу исчерпывающего перечня, но охватываемых содержанием обшей юридической нормы.

Так, ст. 4 ГПК для права гражданского формулирует правило об аналогии. Значит ли это, что тем самым допускается возникновение правоотношений, законом не предусмотренных?

Применение в законе аналогии означает, что соответствующее правоотношение не упоминается в какой-либо конкретной норме действующего законодательства, но оно охватывается последним с точки зрения наиболее общих признаков, характерных для данного правоотношения [11]. В частности, в уже приводившейся ст. 4 ГПК говорится, что «за недостатком узаконений и распоряжений для решения какого-либо дела суд решает его, руководствуясь общими началами советского законодательства и обшей политикой Рабоче-крестьянского правительства». В то же время в ст. 2 ГК указано, что в суде рассматриваются споры о праве гражданском, а из содержания совокупности норм гражданско-правового законодательства с непреложностью вытекает вывод, что гражданскими являются имущественные права стоимостного характера и связанные с ними личные неимущественные права. В результате можно признать, что отношения, которые имеет в виду ст. 4 ГПК, не предусмотрены и не закреплены какой-либо конкретной нормой советского гражданского права. Но это не означает, что такие отношения, если они не противоречат интересам социалистического общества и соответствуют основным принципам советского гражданского права, не закреплены его обшей нормой, которая представляет собою вывод, так сказать концентрированное извлечение из всей совокупности гражданско-правовых норм. В данном случае эта общая норма ориентирует на то, что имущественные и связанные с ними личные неимущественные отношения, если они не противоречат общему духу советского законодательства, получат защиту с его стороны, хотя бы такие отношения и не были прямо предусмотрены в какой-либо конкретной норме.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 191

Таким образом, правоотношения во всех, без исключения, случаях являются результатом действия юридических норм независимо от того, предусматриваются ли они в юридических нормах прямо и непосредственно или наиболее общим образом [12]'.

Обратимся теперь к рассмотрению той же проблемы, но уже с другой стороны, со стороны роли, которую в осуществлении правовых норм играют юридические отношения.

Нормы права действуют и до установления на их основе конкретных правоотношений, оказывая определенное влияние на поведение людей, к которым они адресуются. Взять хотя бы воспитательное воздействие норм советского социалистического права. Совершенно очевидно, например, что воспитательное значение норм уголовного права проявляется не только после совершения преступления, когда возникает конкретное уголовное правоотношение, и не только по отношению к преступникам, но и по отношению ко всем честным советским людям хотя бы потому, что эти нормы вселяют в них уверенность в том, что ни одно преступление не может остаться безнаказанным, что с преступлениями социалистическое общество ведет борьбу самым решительным образом. С еще большим основанием то же самое можно сказать о нормах, кото-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 192

рые имеют дело не с противоправной, а с вполне дозволенной, нормальной деятельностью. Такие нормы также воздействуют на поведение людей и до установления на их основе конкретных правоотношений. Примером этому могли бы служить нормы гражданского законодательства о договорах, скажем, о договоре купли-продажи. Пока два лица ведут лишь переговоры о заключении договора купли-продажи, правоотношение между ними еще не возникает. Но уже в ходе таких переговоров они обязаны сообразовываться с требованиями соответствующих гражданско-правовых норм, – в противном случае те отношения, к установлению которых они стремятся, вообще не возникнут.

Но если юридические нормы действуют до установления на их основе конкретных правоотношений и если уже до этого момента они оказывают определенное воздействие на поведение людей, то почему же мы тогда утверждаем, что в действительной жизни нормы права реализуются посредством правоотношений?

Как уже отмечалось, гипотезы правовых норм бывают односторонними и двусторонними, причем односторонние гипотезы предполагают либо только правомерное, либо только неправомерное поведение для того, чтобы данная норма была применена, тогда как двусторонние гипотезы рассчитаны на различное применение правовой нормы, в зависимости от того, вызывется ли это обстоятельство правомерным или, наоборот, неправомерным поведением. Характер правоотношений также меняется в случаях, когда они возникают в результате правомерного поведения, по сравнению с теми случаями, когда причиной их возникновения служит поведение неправомерное.

Правоотношение, возникшее в результате правомерного поведения, призвано к урегулированию общественных отношений его участников. Поэтому оно может быть названо регулятивным правоотношением. Напротив, правоотношение, возникшее в результате неправомерного поведения, призвано уже не только к урегулированию определенных отношений, но и к обеспечению охраны тех других общественных отношений, в которых его участники состояли ранее, до совершения правонарушения. Поэтому такое правоотношение

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 193

может быть названо охранительным правоотношением [13].

Реализация правовой нормы заключается в ее применении. Применение же юридических норм выражается в создании, изменении или прекращении конкретного отношения (индивидуальных прав и обязанностей) на основе и в соответствии с правовой нормой, абстрактно регулирующей общественные отношения данного рода.

Когда на основе правовой нормы создается регулятивное правоотношение, то это обстоятельство имеет силу акта применения нормы права, ибо такое правоотношение возникает в результате совершения сознательных действий, соответствующих требованиям юридической нормы. Участники будущего правоотношения устанавливают его, сообразуясь с указаниями закона (например, в ходе переговоров о заключении договора включают в него условия, не противоречащие закону). Однако эта их деятельность приобретает юридическое значение лишь при том условии, что правоотношение действительно будет установлено. В противном случае она утрачивает какой бы то ни было правовой смысл. Следовательно, реализация юридической нормы, гипотеза которой рассчитана на регулятивные правоотношения, может быть произведена только путем установления таких правоотношений.

Когда на основе правовой нормы создается охранительное правоотношение, то это обстоятельство не может иметь силы акта применения нормы права, ибо такое правоотношение возникает в результате совершения действий, противоречащих требованиям юридической нормы. Однако если охранительное правоотношение возникло, к правонарушителю в соответствии с законом применяется определенная юридическая санкция (назначается наказание, налагается административный штраф) и т.п. Здесь уже имеет место применение нормы права, поскольку речь идет о совершении действий, соответствующих ее требованиям. Но и в этом

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 194

случае применение правовой нормы воплощается в правоотношении, а именно в правоотношении по применению санкции к правонарушителю. Следовательно, реализация юридической нормы, гипотеза которой рассчитана на охранительные правоотношения, тоже может быть произведена только путем установления определенных правоотношений.

Это и имеется в виду, когда говорят, что нормы права реализуются в действительной жизни посредством правоотношений.

Конечно, с точки зрения интересов государства возникновение отнюдь не всякого правоотношения является желательным. Государство заинтересовано во всемерном распространении и развитии регулятивных правоотношений, поскольку они воплощают в себе деятельность, дозволенную и поощряемую законом, но оно вовсе не стремится к тому, чтобы возникали охранительные правоотношения, порождаемые недозволенной, противоправной деятельностью. Наоборот, чем меньше таких правоотношений в жизни, тем о более высокой сознательности людей, соблюдающих требования закона, этот факт свидетельствует [14] .

Однако, несмотря на то, что государство не заинтересовано в распространении охранительных правоотношений, все же применение мер государственного принуждения всегда производится в форме таких правоотношений. Возможность их возникновения в случае правонарушения играет тем самым важную роль в деле обеспечения соблюдения тех норм, гипотезы которых рассчитаны на неправомерное поведение. В этом смысле правоотношение является необходимым средством не только применения, но и обеспечения соблюдения норм права.

Во всем этом находит свое выражение неразрывная связь нормы и правоотношения, вследствие чего невозможно понять сущность нормы, не выявив характера тех правоотношений, которые на ее основе возникают, как и невозможно понять сущность правоотношения, не выявив характера той юридической нормы, на которую 0но опирается.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 195

III

В оценке соотношения нормы и правоотношения в буржуазной юриспруденции явно обнаруживаются две основные тенденции.

Первая тенденция представлена нормативистами, которые, отрывая норму от реальных общественных отношений, обычно рассматривают ее вне и независимо от конкретных правоотношений, а если и обращаются к последним, то объявляют их не более, чем персонификацией юридических норм.

Вторая тенденция представлена социологами, которые вообще стремятся сбросить со счета юридическую норму, сводя все дело к конкретным жизненным фактам, ограниченным к тому же одною лишь сферою деятельности должностных лиц. Ввиду этого и у социологов правоотношение не становится таким объектом изучения, которому уделялось бы особое, сколько-нибудь серьезное внимание.

Нет поэтому ничего удивительного в том, что в разнообразных курсах по теории права, в которых так или иначе затрагивается проблема правоотношения, она освещается обычно не в общетеоретическом плане, а на основе материалов и выводов буржуазной цивилистики. В качестве примера можно было бы сослаться на книгу французских авторов Грэссей и Лаборд-Лакост «Общее введение в изучение права», опубликованную в Париже в 1947 году. Немногочисленные страницы этой большой по объему работы, посвященные правоотношению (стр. 329–367), не только воспроизводят цивилистическое понимание правоотношения, но и опираются на иллюстративный материал, почерпнутый почти исключительно из области цивилистики.

Небезынтересно при этом отметить, что если раньше, в XIX веке, в целях маскировки эксплуататорской сущности капиталистического общества некоторые правоотношения, и в особенности правоотношения собственности, объявлялись многими буржуазными юристами отношениями человека к вещи, то в современных условиях столь примитивный и потому легко поддающийся разоблачению прием уже не получает такого же широкого распространения. Многие буржуазные юристы исходят теперь из того, что правоотношение всегда высту-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 196

пает в виде отношения между людьми. Так, в упомянутой работе Грэссей и Лаборд-Лакост пишут: «Может показаться, что собственник выступает в единственном числе перед своей вещью и что по этому поводу он не находится ни с кем в правоотношении. Но если собственник действительно не испытывает ни в ком необходимости для того, чтобы осуществить свою власть над вещью, тем не менее в различных отношениях, которые он может иметь с другими лицами, он опирается на прерогативы собственности, например, в своих отношениях с соседями, с правонарушителями, с вором или со всеми лицами, которым он хочет уступить право на вещь» [15].

Но если в приведенном высказывании право собственности в его нормальном состоянии все еще выглядит как отношение человека к вещи, создавая лишь возможности для возникновения на его основе правоотношений с иными людьми, то в других работах их авторы, следуя широко распространенному еще во французской цивилистике XIX века взгляду, квалифицируют правоотношение собственности во всех случаях как юридическое отношение собственника с несобственниками. Любые правовые феномены, заявляет, например, Гезер, представляют собою не что иное, как «особый способ достижения социальных целей посредством человеческой деятельности, рассматриваемой как средство теми, кто ее использует в этих целях» [16].

Для чего, однако, понадобилось буржуазным юристам отказываться от фетишизации таких правоотношений, как отношения собственности, и столь решительно настаивать на их общественной природе?

Еще Дюги использовал этот новый прием для своей демагогической концепции гармонии классовых интересов при капитализме, сочетавшейся у него с выводом о замене субъективных прав «социальными функциями». Этой цели как раз и служит на первый взгляд кажущийся странным решительный «крен» современной буржуазной юриспруденции в сторону «социологизации» правовых отношений.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 197

Так, перешедший впоследствии в услужение к германским фашистам немецкий юрист Гедеманн заявлял, что в условиях империализма, когда «вещественная» собственность заменяется «финансовой» или «коммерческой» собственностью, собственник якобы передает свое имущество обществу, сохраняя у себя лишь ценные бумаги на имущество (акции, облигации и т.п.). Тем самым, по утверждению Гедеманна, собственность из права превращается в полезную функцию, выполняемую ее носителем в интересах общества [17]. При этом весьма знаменателен тот факт, что аналогичные воззрения на капиталистическую собственность пропагандируют и правые социалисты. В частности, основной тезис, «доказыванию» которого посвящена вышедшая в 1946 году книга австрийского правосоциалистического лидера Реннера, сводится к утверждению, что, поскольку капиталистические предприниматели «самоустраняются» от непосредственного управления предпредприятиями, ограничиваясь лишь получением доли дохода, а непосредственное руководство производством перешло от них к другим лицам, лишенным капитала, постольку якобы эра капитализма уже закончилась и утверждается новый, «на три четверти социализированный» общественный строй [18]. Тех же взглядов придерживаются как английские лейбористы [19], так и некоторые американские социологи [20].

В связи с этим нельзя не отметить подозрительного сходства с описанными позициями, обнаруживаемого во взглядах югославских ревизионистов на современную капиталистическую собственность.

Составители программы СКЮ, проводя один из своих центральных тезисов о том, что якобы наряду с революционным социалистическим преобразованием происходит процесс эволюционного превращения капитализма в социализм, в основу этого тезиса кладут соответствующую трактовку сущности капиталистической собственности на современном этапе. Они утверждают,

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 198

что в нынешних условиях государство все более контролирует капитал, частично ограничивая право частного управления капиталистической собственностью и отнимая у владельцев частного капитала отдельные самостоятельные функции в экономике и обществе. Процесс связывания верхов монополий с государственным управлением продолжается и дальше. Эти верхи в -определенных областях своей деятельности все более теряют свою прежнюю, полностью самостоятельную роль, а отдельные функции монополий во все большей мере переходят к государству. Вместе с тем буржуазное государство объявляется ими стоящим над обществом в том смысле, что оно-де в равной мере ограничивает как рабочий класс, так и буржуазию. Отсюда и делается тот вывод, что поскольку отдельные экономические функции больше переносятся с частного капитала на государство, – причем права частного капитала ограничиваются и другими путями, – постольку больше проявляется давление новых, по своей объективной тенденции социалистических элементов в экономике на капиталистический способ производства.

Таким образом, реальный процесс все большего сращивания и подчинения буржуазного государственного аппарата капиталистическим монополиям изображается здесь как процесс преобразования монополистического капитала в социалистическую экономику. Вмешательство государства в отношения собственности в интересах монополий квалифицируется как деятельность по их ограничению и «обобществлению». Действительно эксплуататорский характер буржуазной собственности, особенно усиливающийся в период монополистического капитализма, окрашивается в цвет «социализирующейся» собственности, подобно тому как это давно уже утверждают правые социалисты в различных странах. И все это делается под флагом борьбы с фетишизацией отношений собственности, борьбы за их анализ как сугубо социального явления. Чем же в таком случае отличаются ревизионистские воззрения на капиталистическую собственность по сравнению с тем, как она вообще трактуется во многих солидаристских, в том числе и откровенно буржуазных, теориях? Совершенно очевидно, что сходства тут гораздо больше, чем сколько-нибудь существенных различий.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 199

Возвращаясь к вопросу о «идеологизации» правоотношений в буржуазной юридической теории, нельзя не признать, что эта тенденция отнюдь не является шагом вперед к выявлению их подлинной сущности, как могло бы показаться на первый взгляд. Здесь преследуются цели совершенно иного порядка со стремлением доказать, что, во-первых, в современных условиях права заменены функциями, якобы в равной мере выполняемыми в интересах общества как эксплуатируемыми, так и эксплуататорами; во-вторых, былое различие между классами заменяется гармонией интересов всех, подчиненных интересам общества; в-третьих, самый капитализм перестал уже быть или постепенно перестает быть капитализмом, становясь либо целиком, либо по крайней мере «на три четверти» новым общественным строем.

Перед лицом такой цели буржуазные юристы выступают единым фронтом независимо от разногласий, разделяющих сторонников различных направлений. Все они так или иначе подчеркивают социальную природу права – начиная от сторонника нормативизма Райсдорфа, говорящего о том, что право всегда имеет своим объектом поведение людей в обществе [21], и кончая сторонником католицизма Дабэном, заявляющим, что право создано для регулирования междучеловеческих отношений [22]. Но одно дело признавать общественную природу права и совсем другое дело стремиться к выявлению его классовой сущности. Опыт современной буржуазной юриспруденции показывает, что классовая сущность права может быть не только выявлена, но и тщательно скрыта и замаскирована именно путем объявления его категорией общественной.

[1] В литературе этих стран мы находим следующие указания; «Связь права с общественными отношениями состоит в том, что эти отношения регулируются правовыми нормами и превращаются в правовые отношения» (М. Геновски и Д. Димитров, Основы на държавата и правото на HP България, София, 1957, стр. 153), «Общественное отношение становится правоотношением благодаря тому, что государство санкционирует его посредством нормы права» (Das Zivilrecht der DDR, Allgemeiner Teil, Berlin, 1954, S. 118).

[2] С.Ф. Кечекьян, Доклад в Институте права АН СССР, «Советское государство и право» 1956 г. № 3, стр. 130.

[3] «Советское государство и право» 1956 г. № 3, стр. 131.

[4] В.П. Mозолин, О гражданско-процессуальном правоотношении, «Советское государство и право» 1955 г. № 6, стр. 52.

[5] К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XIV, стр. 667.

[6] Ю. К. Толстой, К теории правоотношения, Л., 1959, стр. 20.

[7] M.П. Карева и С.Ф. Кечекьян, О социалистических правоотношениях Тезисы докладов, М., 1956, стр. 9.

[8] См. «Советское государство и право» 1955 г № 2, стр. 24

[9] См. «Советское государство и право» 1956 г. № 1, стр. 23.

[10] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет», т, I, Госполитиздат, 1959, стр. 58.

[11] Ср. Н. Д. Дурманов, Понятие преступления, изд-во Академии наук СССР, 1948, стр. 224–226.

[12] Другое дело, что в некоторых отраслях права с учетом их специфики не всегда целесообразно признавать правовыми отношения, прямо не предусмотренные той или иной конкретной юридической нормой. Так, советский законодатель признал это нецелесообразным применительно к уголовному праву, исключив из него правило об аналогии и допустив тем самым привлечение к ответственности только в случаях совершения деяний, прямо предусмотренных уголовным законом. Для уголовного права, имеющего дело лишь с противоправными деяниями, такое решение вопроса является, конечно, правильным, так как оно служит дальнейшему укреплению социалистической законности, создавая у каждого гражданина твердую уверенность в том, что он может быть подвергнут наказанию не иначе, как по прямому указанию закона. Напротив, в гражданском праве аналогия должна быть сохранена и впредь, ибо, имея дело в первую очередь с нормальной, дозволенной, общественно полезной деятельностью, оно не может ограничивать такую деятельность рамками, строго очерченными в законодательстве. Но, как мы уже видели, и сохранение аналогии не колеблет общего принципа, определяющего зависимость правоотношений от действующих юридических норм.

[13] Этот термин, по нашему мнению, весьма удачно введен в употребление Н.Г. Александровым (см. Н.Г. Александров, Законность и правоотношения в советском обществе, Госюриздат, 1955, стр. 91).

[14] Ср. Ю. К. Толстой, К теории правоотношения, Л., 1959, стр. 5.

[15] Brethe de la Gressay et Labord-Lacost, Introduction geacute;neacute;rale agrave; l'eacute;tude du droit, Paris, 1947, pp. 329–330.

[16] J. Haesaert, Theacute;orie geacute;neacute;rale du droit, Bruxeless 1948, p. 114.

[17] J. Hedemann, Sachenrecht des buuml;rgerlichen Gesetzbuches, Berlin, 1924, S. 61–65.

[18] Renner, Die neue Welt und Sozialismus, Wien, 1946, S. 28.

[19] См ., например , Crossland, The transition from capitalism, London, 1953.

[20] См ., например , Al ascо , Intellectual capitalism, New Yotk, 1950.

[21] К . Reisdorf, Die Grundlegung der Rechtswissenschaft, Berlin, 1930, S. 52.

[22] A. Dabin, Theacute;orie geacute;neacute;rale du droit, Paris, 1944, p. 74.

§ 2. Состав правоотношения

I

Правоотношение обладает определенным составом, или, как принято обычно говорить, определенными элементами. Поскольку, однако, понятие элементов того

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 200

или иного явления предполагает, что они имеют для последнего одинаковое значение, между тем как образующие правоотношение элементы обладают различной значимостью, мы впредь будем пользоваться, на наш взгляд, более удачным понятием состава правоотношения [1].

Состав правоотношения образуют субъекты, между которыми оно устанавливается, его содержание, а также те объекты, на которые оно направлено.

Начнем с рассмотрения вопроса о субъектах правоотношения.

Правоотношения представляют собою особый вид общественных отношений. Вполне естественно поэтому, что оно может устанавливаться только людьми и только между людьми. Именно люди, а не кто иной, выступают в правоотношении в качестве управомоченных и обязанных лиц, т.е. в качестве носителей прав и обязанностей. Однако это, казалось бы, бесспорное, а с марксистско-ленинской точки зрения – аксиоматическое положение наталкивается на серьезные затруднения, как только мы пытаемся распространить его на конкретные виды правоотношений.

Когда правоотношение устанавливается между гражданами, его общественная природа как отношения между двумя лицами, двумя субъектами сомнений не вызывает. Но участниками правоотношений могут быть не только граждане. В этом качестве нередко выступают государственные, кооперативно-колхозные и иные общественные организации. В связи с этим перед наукой теории права стоит задача разработать такую категорию, которая охватила бы собою всех возможных субъектов правоотношений, помимо граждан, и выявить те реальные общественные отношения людей, которые в таких случаях получают в категории правосубъектности свое юридическое выражение и закрепление.

В науке гражданского права функцию подобной общей категории выполняет понятие юридического лица. Но, во-первых, это понятие не имеет всеобъемлющего значения даже и для науки гражданского права. Известно, что в качестве субъекта гражданских правоот-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 201

ношений может выступать и действительно выступает социалистическое государство, но оно рассматривается как особый субъект гражданского права. Во-вторых, наряду с гражданскими существуют и разнообразные иные правовые отношения, в которых не всегда участвуют граждане, но участники которых вместе с тем не являются юридическими лицами. Например, народный суд правами юридического лица не обладает, но он участвует в государственных, уголовно-правовых и процессуальных правоотношениях. Структурные подразделения и отделы министерств, совнархозов, местных органов власти тоже далеко не во всех случаях наделяются правами юридического лица, но и они участвуют в административных и в некоторых иных правоотношениях. Более того, определенные правоотношения возникают внутри организации, признаваемой юридическим лицом (например, между дирекцией и цехами завода, правлением и бригадами колхоза), что исключает возможность трактовки таких правоотношений, как отношений между юридическими лицами. Юридическая личность той или иной организации составляет необходимую предпосылку ее участия в имущественных отношениях [2]. За этими пределами организация может быть участником правоотношений, хотя бы она и не признавалась юридическим лицом.

Следовательно, категория юридического лица явно недостаточна для объяснения в плане науки теории права правосубъектности в тех случаях, когда в качестве ее носителей выступают не граждане, а различные организации трудящихся. Не подлежит, однако, сомнению, что если перед нами организация трудящихся, образование которой дозволено советскими законами, она должна быть признана субъектом советского права. Такой субъект не может быть, естественно, участником всех, без исключения, социалистических правоотношений, так как он образуется для достижения строго определенных целей, характером которых и определяется круг

202

доступных для него правовых отношений социалистического общества. Но в те или иные, очерченные стоящими Перед ним задачами правоотношения этот субъект действительно вступает. Какие же именно общественные свойства придают ему качество правосубъектности?

Поскольку правоотношение является отношением общественным и поскольку в связи с этим его участниками могут быть только люди, закон признает субъектами права либо отдельных индивидов, либо их коллективные образования [3].

Однако не всякий коллектив людей является субъектом права. Так, например, семья – это определенный коллектив, но она не признается единым субъектом ни в одной из отраслей советского права. Вместе с тем отдельные индивиды иногда становятся субъектами правовых отношений не в своем общем качестве граждан, а потому, что они выступают в особом качестве – как участники коллективных общественных образований. Когда, например, председатель исполкома отдает рас-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 203

поряжение (в пределах свой компетенции) заведующему отделом того же исполкома, между ними возникает определенное (в данном случае административное) правоотношение. Это правоотношение сохраняется, как бы ни изменялся его персональный состав (в частности, и после замены данных должностных лиц другими должностными лицами), ибо оно установлено между двумя субъектами не просто как гражданами, а как участниками коллективных общественных образований. Ввиду этого не только понятие коллектива, но и понятие индивида как субъекта права нуждается в специальном анализе.

Субъект права, не являющийся отдельным индивидом, должен представлять собою коллективное образование людей. Иначе он не мог бы быть участником правоотношений как отношений общественных и, следовательно, не был бы субъектом права. Но и коллектив становится субъектом права лишь при наличии у него определенных общественных и юридических качеств.

Юридическое качество такого- коллектива заключается в признании за ним правосубъектности со стороны действующего законодательства. Без этого признания нет субъекта права, а имеются объединения лиц, либо не являющиеся носителями правосубъектности, либо вообще запрещаемые и преследуемые законом. Само собою при этом разумеется, что, решая данный вопрос в законе, социалистическое государство исходит всецело и исключительно из того, насколько признание субъектом права данного коллектива соответствует интересам рабочего класса и всех трудящихся.

Правосубъектность коллектива означает, что последний рассматривается законом как единое лицо. Поэтому такой коллектив не может быть простым соединением его участников, его воля не может рассматриваться как сумма воль, а его цель – как сумма целей последних. Для признания коллективного образования субъектом права со стороны действующего законодательства необходимо, чтобы самая его организация обеспечивала единство воли и цели данного коллектива. Реальное единство людского коллектива как общественного образования только и может позволить оформить его право-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 204

субъектность в законе, если это соответствует интересам, на страже которых стоит социалистическое государство.

Следовательно, коллективный субъект права – это не всякое, а лишь такое признаваемое законом общественноеобразование, которое обладает единством воли и цели, обеспечиваемым определенной системой его организации [4].

Признание законодательством социалистических государств коллективных образований субъектами права важно прежде всего для надлежащего организационно-правового оформления деятельности самого государства, его органов, структурных подразделений последних. Это признание создает также существенные правовые предпосылки для образования и всемерного развития различных общественных коллективов трудящихся – кооперативно-колхозных организаций, добровольных обществ и т.д. Оно способствует, наконец, упрочению связей между государственным аппаратом и общественными организациями трудящихся. В частности, задача повышения роли Советов как массовых организаций трудя-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 205

щихся, поставленная в решениях XXI съезда партии, предполагает широкое развертывание деятельности образуемых при Советах различных общественных комиссий– по осуществлению общественного контроля за деятельностью в области жилищного строительства, торговли, культурного обслуживания населения и т.д. Для обеспечения успешной работы таких комиссий необходимо точно определить их права и функции, а это требует определенного организационно-правового оформления в качестве единого целого упомянутых и разнообразных других общественных организаций, через которые широкие слои населения могут вести работу по управлению государством.

Отмеченные моменты и определяют важную роль коллективных образований как субъектов социалистического права.

Переходя к правосубъектности индивида, надлежит отметить, что и она является не естественным, а общественно-юридическим качеством последнего.

Юридическое качество правосубъектного индивида заключается в признании за ним правосубъектности со стороны действующего законодательства. Известно, например, что по советскому законодательству индивид может быть субъектом имущественных прав с момента рождения, субъектом уголовной ответственности – в виде общего правила по достижении 16 лет, субъектом брачных правоотношений – обычно лишь начиная с 18-летнего возраста и т.д. Значит, одно и то же лицо с точки зрения действующих в СССР законов признается способным быть субъектом одних и не признается способным быть субъектом других правоотношений. Если правосубъектность индивида для данной области общественных отношений законом не признана, то в этой области он и не может выступать в качестве субъекта права. Но и самое решение указанного вопроса в законе зависит не от естественных свойств индивида как человека, а от характера реальных общественных отношений, участником которых он является.

Раб – человек. Но его классовое положение в рабовладельческом обществе таково, что у него не было никаких прав, он не признавался субъектом права. В буржуазном обществе закон объявляет субъектами права

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 206

всех людей. Но какою пропастью отделены друг от друга по их фактическому положению капиталист и рабочий, формально признаваемые равноправными субъектами! Трудящийся в условиях капитализма, являясь субъектом права, фактически лишен возможности приобретать и осуществлять подавляющее большинство прав, приобретение которых дозволяется буржуазным законом. Трудящийся в условиях социализма – хозяин своей жизни, он не только признается субъектом права, но и действительно пользуется многообразными правами, приобретение и осуществление которых ему гарантирует и закон, и самая структура (экономическая и политическая) социалистического общества.

Общественная природа индивида в социалистическом государстве, служащая реальной предпосылкой признания его субъектом права, состоит в том, что он является членом нового общества, гражданином социалистического государства. Что же касается признания его способным быть субъектом правового отношения данного конкретного вида, то на решение в законе этого вопроса влияют такие обстоятельства, как возраст, вменяемость и т.п. Кроме того, как уже было отмечено, индивид иногда выступает в качестве субъекта правоотношений не просто потому, что он является гражданином, а потому, что он выполняет определенные функции в правосубъектном коллективном общественном образовании. Все это должно быть принято во внимание в общей характеристике индивида как субъекта права.

Индивид как субъект права – это лицо, которое признается законом способным вступать в пpавоотношения либо в качестве гражданина, либо в качестве носителя определенных функций в коллективном общественном образовании. В соответствии с установившимися принципами международного общения такая способность признается нашим государством также и за лицами, не обладающими советским гражданством, за исключением тех правоотношений, участниками которых они быть не могут по прямому указанию закона или международного соглашения.

В только что разъясненном смысле и следует понимать сформулированное ранее общее правило о том,

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 207

что субъектами права, участниками правоотношений могут быть либо индивиды, либо их коллективные образования.

Признание правосубъектности за индивидом в социалистическом государстве обеспечивает необходимые правовые предпосылки удовлетворения материальных и культурных потребностей личности, ее активного участия в политической и общественной жизни страны, в пользовании всеми благами, которыми личность обеспечивается в социалистическом обществе. В правосубъектности граждан социалистических государств находит одно из своих юридических выражений свойственная этим государствам «забота об общем благе народа, о всестороннем развитии человеческой личности в условиях коллектива...» [5].

Субъект права – это лицо, способное быть участником правоотношений, способное выступать в качестве носителя права и обязанностей. В то же время способность обладать правами и обязанностями именуется правоспособностью. На этом основании некоторые авторы пришли к выводу, что «правоспособность и правосубъектность – равнозначные понятия» [6] . Однако согласиться с таким выводом едва ли возможно.

Природа некоторых субъективных прав такова, что они могут принадлежать одному лицу, но осуществлять их от имени и в интересах последнего вполне способно какое-либо другое лицо. Такой характер носят, в частности, имущественные права. Это обстоятельство позволяет в области гражданского права, регулирующего имущественные отношения, наделять правосубъектностью лиц (детей и душевнобольных), которые способны обладать имущественными правами и обязанностями, но неспособны самостоятельно осуществлять их. с тем, что осуществление прав и обязанностей в таких случаях обеспечивается при помощи определенных других лиц (родителей, опекунов или попечителей). Поэтому в общей характеристике правосубъектности

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 208

в науке гражданского права принято различать правоспособность как способность иметь права и обязанности и дееспособность как способность осуществлять их. Впоследствии названные категории были перенесены на почву науки теории государства и права, как якобы имеющие значение для характеристики правосубъектности вообще, а не только одной гражданской правосубъектности. Такую тенденцию нельзя, однако, признать правильной, так как она является результатом до сих пор еще не изжитого полностью положения, когда учение о правоотношении опирается лишь на материалы гражданского права.

В самом деле, достаточно выйти за пределы имущественных правоотношений, как сразу же утратит какой бы то ни было теоретический и практический смысл разграничение правоспособности и дееспособности. Действительно, можно ли считать, что лица, не достигшие брачного совершеннолетия, обладают брачной правоспособностью, но лишены брачной дееспособности или что лица, не достигшие 18-летнего возраста, в области избирательных прав правоспособны, но недееспособны? Указанные лица в области названных правоотношений вообще не являются субъектами права, и потому, рассуждая на цивилистическом языке, следовало бы признать, что у них нет ни право- ни дееспособности [7]. Тот, кто считается способным быть субъектом брачных,

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 209

избирательных и других подобных прав, способен как обладать ими, так и осуществлять их, причем он может осуществлять их только лично, но не посредством каких-либо иных лиц. Значит, самая правосубъектность как способность быть носителем прав и обязанностей включает в себя также способность к их самостоятельному осуществлению. Только такое определение правосубъектности и может получить отражение в науке теории права, призванной формулировать правила и принципы, имеющие общее значение для всех отраслей права и не ограниченные в своем действии только какой-либо отдельной юридической дисциплиной.

Но если это общее определение, то не опровергается ли оно данными гражданского права, знающего правосубъектных лиц, которые вместе с тем не обладают способностью самостоятельно осуществлять свои права и обязанности?

Следует прежде всего отметить, что и в гражданском праве разграничение право- и дееспособности применимо отнюдь не ко всем его субъектам. Известно, что правоспособных, но недееспособных юридических лиц вообще не бывает. Правосубъектность юридических лиц сама по себе включает обе указанных способности, и потому их разграничение в данном случае лишено оснований даже с гражданскоправовой точки зрения.

Такое разграничение необходимо лишь в применении к гражданам, которые, обладая правоспособностью, могут быть иногда лишены гражданской дееспособности. Но следует ли отсюда, что тем самым гражданская правосубъектность становится равнозначной одной лишь гражданской правоспособности? Мы думаем, что не следует.

Недееспособными, но правоспособными лицами в гражданском праве признаются дети и душевнобольные. Признавая их субъектами права, гражданский закон предусматривает либо назначение к ним опекунов и попечителей, либо возложение соответствующих функций на родителей. Почему? Вероятно, только потому, что правосубъектность вне ее осуществления лишается своего действительного, реального содержания. Но правосубъектность неосуществима при одной только правоспособности, и потому она не была бы право-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 210

субъектностью, если бы она не воссоединяла в себе способности иметь права и обязанности со способностью самостоятельно осуществлять их. Поскольку же у детей и душевнобольных нет дееспособности, последняя восполняется при помощи дееспособности других лиц [8].

Таким образом, гражданская правосубъектность, как и всякая правосубъектность вообще, включает в себя способность как обладания правами и обязанностями, так и их осуществления. Ее особенность заключается только в том, что обе названных способности здесь не обязательно должны совпадать в одном лице и могут быть воссоединены благодаря способностям, принадлежащим другим лицам. Однако, поскольку они так или иначе все же должны быть воссоединены, отмеченная особенность субъектов гражданского права ни в какой мере не опровергает общего определения правосубъектности, приведенного ранее [9].

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 211

Имея в виду субъектный состав правоотношений, их можно было бы разделить на два типа. В правоотношениях одного типа участвует определенное управомоченное и противостоящее ему определенное обязанное лицо. Таковы, например, налоговые правоотношения, участниками которых являются налогоплательщик и государство в лице соответствующих финансовых органов. В правоотношениях другого типа определена только личность управомоченного при отсутствии такой же определенности на стороне обязанных лиц. Таковы, например, правоотношения собственности, участниками которых являются сам собственник как носитель права и противостоящие ему все другие лица как носители обязанностей.

В учении о правоотношении внимание исследователя обычно устремляется на правоотношения первого типа, поскольку все характерные для правоотношения признаки выявлены здесь с гораздо большей четкостью и наглядностью. Между тем для того, чтобы полученные таким путем выводы не оказались полностью опровергнутыми, необходимо проверить их правильность на правоотношениях второго типа. Только при этом условии может быть создано действительно общее учение о правоотношении.

В самом деле, перечисляя признаки, характерные для правоотношения, мы обращали уже внимание и на такие два свойственных ему признака, как то, что правоотношение всегда есть отношение между конкретными лицами и что взаимное поведение этих лиц всегда точно определено. Но как быть с приведенными признаками в применении к правоотношениям второго типа, в которых управомоченному противостоит неопределенный круг обязанных лиц? Сохраняются ли они и в данном случае или, быть может, эти признаки не имеют общего значения и присущи только правоотношениям первого типа?

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 212

Сомнения в конкретности правоотношений второго-типа возникают вследствие того, что, ориентируясь на правоотношения первого типа, исследователь под конкретным составом правоотношения понимает участие в нем отдельных, точно названных лиц. Но конкретность субъектного состава правоотношения выражается не в числе его участников, а в точной их определенности, каким бы ни было их число. Такая определенность существует и в правоотношениях второго типа, например, в правоотношениях собственности. Закон достаточно четко обозначает личность обязанного в правоотношениях собственности, когда он говорит: каждый обязан не посягать на принадлежащее данному субъекту право собственности. Никаких сомнений на этот счет не испытывает и практика. Когда, например, кто-либо привлекается к ответственности за причинение вреда имуществу другого, суд и не ставит вопроса о том, лежала ли на нем обязанность не причинять вреда: раз такая обязанность лежит на каждом, то она лежала,, естественно, и на правонарушителе.

Изложенное дает основание сформулировать первый. вывод по поводу сходства и различия между правоотношениями двух типов. Сходство состоит в том, что правоотношение каждого типа конкретизирует закрепляемое им общественное отношение. Различие же состоит в том, что правоотношение первого типа конкретизирует соответствующее общественное отношение индивидуальным методом, путем указания лишь на какое-либо отдельное обязанное лицо (или отдельных обязанных лиц), а конкретизация в правоотношениях второго типа достигается всеобщим методом,, путем возложения обязанности на всех.

Что же касается определенности поведения участников правоотношений, то необходимо учитывать различный характер функций, выполняемых субъектами правоотношений первого и второго типа.

Правоотношения первого типа устанавливаются обычно на какой-то определенный промежуток времени и рассчитаны на их реализацию в определенный момент (например, на уплату налогов к установленному сроку). Поэтому в таких правоотношениях совершение тех или иных активных, положительных действий может быть не только дозволено управомоченному, но и пред-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 213

писано обязанному лицу. Так, например, процессуальное правоотношение есть правоотношение первого типа, ибо его субъектами являются суд и другие, точно обозначенные участники процесса. Оно рассчитано на определенные сроки, в пределах которых его участники могут, а если они несут соответствующие обязанности, то и должны совершить определенные действия.

Напротив, одна из характерных особенностей правоотношений собственности, как и всех других правоотношений второго типа, состоит в их длящемся, бессрочном характере. Едва ли нужно специально доказывать, что нельзя требовать от обязанных лиц непрерывного совершения положительных действий. Непрерывно от них можно требовать только одного – пассивного поведения, т.е. воздержания от совершения действий, посягающих на чужое право. Поэтому в правоотношениях второго типа управомоченный имеет возможность совершения положительных действий, тогда как обязанный выполняет только пассивную функцию воздержания. Для того же, чтобы возложить на обязанных активную функцию, необходимо, чтобы с ними было установлено какое-то иное правоотношение и именно первого типа. Так, например, собственник, сдавший свое имущество в ремонт, может требовать от контрагента по договору выполнения ремонтных работ, но уже как участник договорных правоотношений, а не правоотношений собственности.

Изложенное дает основание сформулировать второй вывод по поводу сходства и различия между правоотношениями двух типов. Сходство состоит в том, что правоотношения каждого типа точно определяют взаимное поведение их участников. Различие состоит в том, что правоотношение первого типа может определять поведение обоих его участников (управомоченного и обязанного) и как активное, и как пассивное, тогда как правоотношение второго типа определяет активное поведение только управомоченного субъекта, а на обязанных лиц им возлагается лишь пассивная функция – функция воздержания. Для возложения же на обязанное лицо активной функции необходимо, чтобы между ним и управомоченным на основе правоотношения второго типа и указанных в законе юридических фактов

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 214

возникло новое правоотношение – правоотношение первого типа.

Проводимое нами деление правоотношений на два типа позволяет подойти к разрешению наиболее спорного и наименее разработанного в учении о правоотношении вопроса – вопроса об уголовном правоотношении.

На основе норм уголовного права так же, как и на основе норм, входящих в состав всех других отраслей права, возникают определенные правоотношения. Мы придерживаемся того взгляда, что уголовное правоотношение возникает лишь в момент совершения преступления [10]. Его субъектами являются, с одной стороны гражданин, а с другой, государство. Государство выступает здесь как носитель права применить наказание и носитель обязанности ограничить применение наказания пределами, установленными в законе, а гражданин обязан подчиниться этой мере наказания и имеет право на то, чтобы она назначалась только за действительно-совершенное им преступление и не превышала установленного в законе предела. Таким образом, уголовное правоотношение есть правоотношение между определенными управомоченными и обязанными лицами, выполняющими как активные, так и пассивные функции. Его следует поэтому отнести к разряду правоотношений первого типа.

Но может быть необходимо поступить иначе и включить уголовное правоотношение в разряд правоотношений второго типа? В этом случае пришлось бы признать, что уголовное правоотношение возникает не в момент совершения преступления, а в момент издания уголовного закона, и его субъектный состав выглядел бы тогда следующим образом: на одной стороне государство и: обладатель охраняемого уголовным законом блага как управомоченные субъекты; на другой стороне все прочие лица как субъекты, обязанные не посягать на охраняемое благо.

Подобную конструкцию нельзя, однако, признать сколько-нибудь способной помочь разрешению интересующей нас проблемы. И дело здесь вовсе не в том,

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 215

что, как говорит Н.Г. Александров, «было бы нелепо всех лиц считать потенциальными правонарушителями...» [11], а это якобы пришлось бы сделать, если возникновение уголовного правоотношения приурочивать к моменту издания уголовного закона. Ведь уголовный закон сам по себе бесспорно обращен ко всему населению. Но разве это делается потому, что все лица рассматриваются как потенциальные преступники? Суть дела заключается в том, что, как мы уже видели, в правоотношениях обоих типов либо на одного участника правоотношения, либо на каждого из них возлагается выполнение определенных активных функций. В уголовном правоотношении, если бы оно возникало до момента совершения преступления, активную функцию не выполнял бы ни один из его субъектов. Лица, к которым обращен уголовный закон, призываются к воздержанию от совершения преступления. Государство по отношению к этим лицам никаких положительных актов на почве норм уголовного права не вправе производить до тех пор, пока кто-либо из них не совершит преступления. Наконец, обладатель блага, охраняемого уголовным законом, совершает определенные положительные действия, но он совершает их как участник не уголовных, а других правоотношений, поскольку уголовное право лишь охраняет его благо, но не регламентирует принадлежащих ему правомочий. Следовательно, уголовное правоотношение, если бы оно возникало до момента совершения преступления, было бы таким правоотношением, ни один из участников которого ничего не мог и не должен был бы делать. Но таких правоотношений в природе не бывает. Вот почему следует признать, что юридическим фактом, приводящим к возникновению уголовного правоотношения, является факт совершения преступления, а по своему субъектному составу и по характеру выполняемых последним функций оно представляет собою правоотношение первого типа.

II

Вслед за субъектным составом правоотношения необходимо перейти к характеристике его содержания.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 216

В предшествующем изложении мы пытались показать, что правоотношение, рассматриваемое как явление надстроечное, представляет собою вид или форму, в которой проявляется урегулированное правом общественное отношение. Из этого следует, что содержание всякого правоотношения в конечном счете составляет то общественное отношение, которое им закрепляется.

В литературе уже обращалось внимание на то, что если одни общественные отношения вначале существуют сами по себе и лишь при определенных условиях принимают вид правоотношений, то другие общественные отношения только и могут существовать как отношения правовые. Так, М.С. Строгович пишет: «...отношение суда и подсудимого, следователя и обвиняемого не может возникнуть и существовать иначе, как в форме уголовно-процессуального правоотношения...» [12]. Аналогичные примеры можно было бы привести и из других отраслей советского права. Но было бы неправильно делать на этом основании вывод, что в таких правоотношениях нет своего содержания и что они не являются общественными отношениями, урегулированными нормами права, а создаются самими юридическими: нормами. Для возникновения таких правоотношений требуются определенные юридические факты, которые наступают в реальной общественной жизни и не создаются нормой права, а лишь признаются ею. Возникшие правоотношения регулируют определенную деятельность людей, которая протекает в рамках юридических норм подчиняется им, но не творится самими правовыми нормами. Правда, вне правоотношений подобные действия не могли бы быть совершены, но от этого они не утрачивают характера реальных действий и не становятся творением самого права. Поэтому и с учетом отмеченных явлений остается непоколебленным тот вывод, что в известном смысле любое правоотношение имеет свое материальное содержание, каковым является закрепляемое и регулируемое им реальное общественное отношение.

Это общественное отношение опосредствуется волевым содержанием правоотношения. Правоотношения

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 217

возникают на основе юридических норм. Тем самым воля господствующего класса, будучи выраженной в нормах права, индивидуализируется в возникающих в соответствии с ними правоотношениях.

В этом смысле, в смысле классовой (объективной) воли правоотношение является волевым. Нельзя, однако, признать правильным мнение тех авторов, которые считают правоотношение волевым не только потому, что оно возникает на основе правовых норм, выражающих государственную волю (объективная воля), но и потому, что оно всегда устанавливается по воле самих участников правоотношений (субъективная воля). Это мнение не подтверждается порядком установления ряда правоотношений. Возникновение гражданских обязательств из причинения вреда происходит помимо воли потерпевшего, а иногда и помимо воли причинителя, если вред причиняется случайно, но согласно указаниям закона должна наступить обязанность по его возмещению. При возникновении уголовного правоотношения волевой акт (преступление) совершает только один из его будущих участников – преступник, но воля преступника направляется на совершение преступления, а вовсе не на установление правоотношения, возникающего помимо и против его воли. Осуществление правоотношения действительно немыслимо без волевых актов его управомоченного субъекта или лиц, которые представляют интересы последнего. Но правоотношение может прекратить свое существование и без его осуществления (например, в результате истечения исковой давности в гражданском праве или погасительной давности в уголовном праве), и тогда даже такая субъективная воля не войдет в содержание правоотношения. Вот почему правоотношение следует рассматривать как волевое отношение не с точки зрения субъективной воли его участников (она может и отсутствовать в конкретных правоотношениях), а с точки зрения объективной воли, воли государства, выраженной в юридических нормах, на основе которых правовые отношения устанавливаются [13].

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 218

Волевое содержание правоотношения выражается при помощи его юридического содержания, которое, на наш взгляд, воплощается в субъективных правах и обязанностях его участников.

Юридическое содержание норм права представлено сформулированными в них общими правилами поведения, которые в правоотношении приобретают значение конкретных правил, адресованных его участникам. Но желательное и должное поведение участников правоотношения фиксируется в их субъективных правах и обязанностях. Поэтому последние и составляют юридическое содержание правоотношения.

Специфика правового отношения в том и состоит, что его участники выступают в качестве носителей прав и обязанностей.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 219

Изменение или прекращение прав и обязанностей его субъектов влечет за собой изменение или прекращение самого правоотношения. Следовательно, и с этой стороны отстаиваемый взгляд на юридическое содержание правоотношения выдерживает испытание и проверку.

Тем не менее он разделяется далеко не всеми авторами, хотя все чаще воспроизводится как единственно правильный и в общей, и в специальной юридической литературе последнего времени. Из работ, в которых он подвергся критике в недавние годы, назовем статью В. П. Мозолина «О гражданско-процессуальном правоотношении», опубликованную в № 6 журнала «Советское государство и право» за 1955 год. Усматривая основной недостаток некоторых определений гражданского процесса в том, «что в них искусственно разобщены неразрывно связанные между собою явления – процессуальная деятельность субъектов процесса и процессуальные правоотношения», В. П. Мозолин вину за такое положение возлагает на распространенный в литературе взгляд, «согласно которому в содержание правоотношений не включаются действия их субъектов» [14]. Сам же он приходит к иному выводу, воспроизводя фактически те взгляды, которые еще в своих довоенных работах отстаивал по этому поводу М. М. Агарков [15] . «Под любым общественным отношением.., – пишет В. П. Мозолин, – нужно понимать не только положение людей, которое они занимают при совершении действий, но вместе с тем и их взаимоотношения, проявляющиеся в совершении разного рода действий. Действия людей составляют содержание всех без исключения общественных отношений» [16].

Мы должны прежде всего отметить, что не усматриваем неизбежной связи между теми определениями советского гражданского процесса, которые В. П. Мозолин признает ошибочными, и критикуемым им взглядом на юридическое содержание правоотношения. Сторонники этого взгляда вовсе не исключают поведение людей из их взаимных отношений, но, считая поведение необходимым элементом правоотношения, не признают

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 220

его лишь содержанием последнего. Поэтому, опираясь на данную теорию, трудно, если не невозможно, доказать, что процессуальные отношения и процессуальная деятельность существуют как разобщенные явления.

Мы не можем также согласиться и с общетеоретическим выводом В. П. Мозолина о том, что юридическое содержание правоотношения образует поведение его субъектов.

Известно, что поведение само по себе лишено каких бы то ни было правовых признаков и приобретает их лишь вследствие указаний на юридическую значимость соответствующего поведения, содержащихся в нормах права. В частности, действия субъектов правоотношения приобретают юридическое значение только потому, что они совершаются в целях осуществления субъективных прав и в порядке выполнения обязанностей. Как же в таком случае сами эти действия могут воплощать в себе юридическое содержание правоотношения? И не потому ли В. П. Мозолин вынужден в конце концов заявить, что «содержанием правоотношений будут не только сами действия субъектов правоотношений, но вместе с тем и те права и обязанности, предоставленные законом, на основании которых субъекты правоотношений могут совершать свои действия» [17]. Получается, что правоотношение обладает двойным юридическим содержанием: его составляют и поведение субъектов, и их права и обязанности. Но тогда первое содержание по крайней мере подчинено второму, ибо действия совершаются в соответствии с правами и обязанностями! Значит, и с этой точки зрения решающее значение для содержания правоотношения имеют права и обязанности его участников, а не поведение последних. Но не в этом главное. Главное состоит в том, что содержание любого явления неотделимо от него и существует до тех пор, пока существует явление. Соответствует ли этому требованию поведение субъектов правоотношения? Возьмем то же гражданско-процессуальное правоотношение. Оно возникает с момента предъявления иска и прекращается в момент исполнения судебного решения. Как же быть с содержанием гражданско-процессуального отношения в те периоды его существования, когда никакие,

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 221

связанные с ним процессуальные действия не совершаются? Если бы мы сказали, что в этом случае речь должна идти о действиях, то следовало бы признать, что такое правоотношение оказывается временно лишенным своего содержания. Чтобы выйти из этого затруднительного положения, иногда указывают, что в таких случаях нужно говорить не о реальных, а лишь о возможных действиях. Но юридическая возможность и необходимость совершения определенных действий – это и есть не что иное, как права и обязанности. Поэтому они и только они могут быть признаны юридическим содержанием правоотношения [18].

Итак, юридическое содержание правоотношения образуют права и обязанности его участников. Но что собою представляют сами субъективные права и юридические обязанности?

[1] Ср. С. И. Вильнянский, Лекции по советскому гражданскому праву, Харьков, 1958, стр. 77.

[2] Ср. А. В. Венедиктов, О субъектах социалистических правоотношений, «Советское государство и право» 1955 г. № 6, стр. 23. В то же время необходимо учитывать, что хотя институт юридического лица – категория гражданского права, организация, являющаяся юридическим лицом, может быть участником и других, а не только гражданских правоотношений (см. там же).

[3] См. А. В. Венедиктов, Государственная социалистическая собственность, изд-во Академии наук СССР, 1948, стр. 615; С.Н. Бpатусь, Субъекты гражданского права, Госюриздат, 1950, стр. 32. В отличие от этого, С.Ф. Кечекьян подразделяет всех субъектов права не на индивидуальные и коллективные, а на индивидуальные и комплексные (см. «Правоотношения в социалистическом обществе», изд-во Академии наук СССР, 1958, стр. 91). Термин «комплексные» представляется автору более удачным в силу причин двоякого рода: во-первых, потому, что иногда субъекты такого характера образуются не коллективом людей, а лишь одним лицом, и, во-вторых, потому, что в соответствующий комплекс входят не только люди, но и имущество (см. там же). Однако первое соображение вообще лишено доказательственной силы, так как если субъект права представлен не коллективом, а одним лицом, то он является не «комплексным», а индивидуальным субъектом, хотя такой индивидуальный субъект и не совпадает с традиционным понятием физического лица. Что же касается второго соображения, то не следует забывать, что наличие определенного имущественного комплекса необходимо для образования коллективных субъектов гражданского права – юридических лиц, но не всех вообще коллективных субъектов. Кроме того, даже и для юридических лиц наличие определенного имущественного комплекса является предпосылкой их правосубъектности, но не самой правосубъектностью, так как субъекты права – это люди, действующие индивидуально или коллективно, но отнюдь не имущества Вот почему применение понятия «комплексные субъекты» представляется совершенно неоправданным.

[4] Теория коллектива как субъекта права принадлежит А. В. Венедиктову, который выдвинул ее для обоснования сущности советских юридических лиц (см. А. В. Венедиктов, Государственная социалистическая собственность, изд-во Академии наук СССР, 1948, стр. 589–593). Но если юридическое лицо есть коллектив, а, с нашей точки зрения, всякий не индивидуальный субъект права должен рассматриваться как коллектив, то не смешиваем ли мы тем самым правосубъектность общественных образований с гражданско-правовой категорией юридического лица? Подобный упрек мог бы сделать нам только тот, для кого коллектив, субъект права и юридическое лицо – понятия тождественные. Но мы уже неоднократно подчеркивали, что не всякий, а только определенным образом организованный коллектив становится субъектом права. Значит, понятия субъекта права и коллектива людей очень далеки от тождества. Добавим к этому, что не всякий коллективный субъект права является юридическим лицом, т.е. субъектом гражданского права. Юридическим лицом признается лишь такой организованный как единое целое коллектив, который обладает обособленным имуществом, выступает в обороте от собственного имени и самостоятельно несет имущественную ответственность. Коллектив, не обладающий перечисленными признаками, не будет и субъектом гражданского права (юридическим лицом), но он может быть признан субъектом других отраслей права, если он организован как единое целое и если такая организованность обеспечивает единство его воли и цели.

[5] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет», т. I, Госполитиздат, 1959, стр. 55–56.

[6] С.Н. Братусь, Субъекты гражданского права, Госюриздат, 1950, стр. 6.

[7] В советской юридической литературе, насколько нам известно, только Ц.А. Ямпольская считает, что лица, не достигшие возраста, который необходим для признания за ними избирательного права, должны быть в области этого права признаны правоспособными, но недееспособными (см. Ц.А. Ямпольская, О субъективных правах советских граждан и их гарантиях, «Вопросы советского государственного права», изд-во Академии наук СССР, 1959, стр. 159 и сл.). Однако в чем суть такой правоспособности – понять едва ли возможно. Правоспособность есть способность иметь права и обязанности. С этим согласна и Ц.А. Ямпольская. Более того, она даже несколько расширяет традиционное определение, считая, что правоспособность – «фактическая возможность для гражданина пользоваться демократическими правами и свободами...» (там же, стр. 149). Но о какой способности иметь избирательные права или тем более о фактической возможности пользоваться ими можно говорить применительно к лицам, не достигшим возраста, необходимого для обладания такими правами? И не становится ли правоспособность, приписанная таким лицам, совершенно бессодержательной категорией?

[8] Иногда говорят, что опекуны и попечители своей дееспособностью восполняют правоспособность детей и душевнобольных только в области совершения распорядительных актов, а в остальных случаях (например, в случаях использования имущества или обнаружения находки) дети и душевнобольные осуществляют свои права совершенно самостоятельно (см., например, Ю. К. Толстой, К теории правоотношения, Л., 1959, стр. 11). Эти соображения приводятся в обоснование того взгляда, что правосубъектность – понятие, тождественное правоспособности. Ошибочность подобных аргументов проистекает из неправильного представления о функциях опекунов и попечителей. Последние призваны не только к участию в совершении распорядительных актов, но и к обеспечению совершения недееспособными любых действий в рамках закона. Поэтому, между прочим, они и несут ответственность за вред, причиненный их подопечными (ст. 405 ГК). Следовательно, правоспособность детей и душевнобольных восполняется дееспособностью опекунов и попечителей в области не только распорядительных актов, но и других форм осуществления их имущественных пран. Иначе дети и душевнобольные не могли бы быть признаны субъектами права. Значит, и в этом случае правосубъектность включает в себя как право-, так и дееспособность, с тем, однако, что правоспособность одних лиц восполняется при помощи дееспособности других лиц.

[9] Весьма своеобразно тезис о тождестве правосубъектности и правоспособности отстаивает С.Ф. Кечекьян. Доказательства автора сводятся к тому, что «понятие правоспособности включает в себя ьонятие дееспособности», что дееспособность – это всего лишь особый вид правоспособности («Правоотношения в социалистическом обществе», М., 1958. стр. 85). Мы не думаем, однако, что совмещение разнопорядковых понятий в одной плоскости способно сколько-нибудь помочь уяснению их смысла Автор квалифицирует дееспособность как вид правоспособности. Но все же остается бесспорным, что правоспособность – это способность иметь права и обязанности, а дееспособность – это способность приобретать права и осуществлять их. Поэтому и при том «совмещении», которое С.Ф. Кечекьян предпринял, ему все же надлежало бы ответить на вопрос, тождественна ли правосубъектность правоспособности в тех случаях, когда последняя не охватывает такого ее «вида>, каким, по мнению автора, является дееспособность?

[10] Ср. П.E. Hедбайло, О понятии применения норм советского права, «Советское государство и право» 1955 г. № 2, стр. 110.

[11] Н.Г. Александров, Законность и правоотношения в советском обществе, Госюриздат, 1955, стр. 89–90.

[12] М.С. Строгович, Уголовно-процессуальное право в системе советского права, «Советское государство и право» 1957 г. № 4, стр. 103.

[13] Некоторые авторы, говоря о волевой природе правоотношений, исходят из того, что последние заключают в себе взаимодействие социальной воли, воплощенной в законе, с индивидуальной волей самих участников правоотношений (см , например, А.К. Стальгевич, Некоторые вопросы теории социалистических правоотношений, «Советское государство и право» 1957 г. № 2, стр. 24). Такое взаимодействие действительно имеет место при осуществлении и во многих случаях установления правоотношений. Но в колоссальном числе случаев возникновение, а также прекращение правоотношений такого взаимодействия не требует. Стало быть, правоотношение может существовать при одной лишь социальной воле, без взаимодействия с индивидуальной волей.

Ю.К. Толстой, присоединяющийся к критикуемому нами взгляду, заявляет, что наличие так называемых прекращенных правоотношоний (т.е. отношений, прекратившихся помимо воли их участников) не опровергает тезиса о том, что правоотношение есть взаимодействие социальной и индивидуальной воли, ибо названные «правоотношения потому и оказываются прекращенными, что взаимодействие социальной воли, возведенной в закон, с индивидуальной волей не произошло» (Ю.К. Толстой, К теории правоотношения» Л., 1959, стр. 28). Но ведь прекратилось правоотношение, а не что-либо иное! Значит, данное явление не обязательно требует взаимодействия социальной и индивидуальной воли, чтобы обладать качеством правоотношения? Почему же наличие подобных случаев подтверждает, а не опровергает этот ошибочный тезис? К тому же речь, идет не о надуманных, а о таких случаях, которые имеют большое практическое значение. Достаточно вспомнить о давности, истечение которой погашает, помимо воли их участников, многие гражданские, уголовные и некоторые другие правоотношения. Неужели все это должно быть сброшено со счета при характеристике волевой природы правоотношений? И не правильнее ли, наоборот, признать, что, поскольку правоотношение есть результат правового урегулирования со стороны государства фактических отношений, государство может придать правовую силу этим отношениям не только по воле их участников, но и по своему собственному усмотрению, т.е. иногда даже против воли отдельных индивидов?

[14] «Советское государство и право» 1955 г. № 6, стр. 50.

[15] См. M.M. Агарков, Обязательство по советскому гражданскому праву, М., 1940, стр. 22–37.

[16] «Советское государство и право» 1955 г. № 6, стр. 52.

[17] «Советское государство и право» 1955 г. № 6, стр. 53.

[18] Ю.К. Толстой в рецензии на книгу Л.С. Явича «Советское право – регулятор общественных отношений в СССР» предпринял своеобразную попытку примирить две концепции содержания правоотношения, из коих одна считает таким содержанием права и обязанности, а другая – поведение участников правоотношений. Он полагает, что признание содержанием правоотношения прав и обязанностей его участников – это элементарный тезис, который вообще никем не оспаривается. Но если одни авторы (например, О.С. Иоффе) считают возможным поставить точку на констатации этого элементарного факта, то другие авторы (например, M.M. Агарков и С.Н. Братусь) «переходят ко второму этапу научного исследования– определению содержания субъективных прав и обязанностей» и тем самым приходят к поведению как к содержанию правоотношения (см. «Правоведение» 1958 г. № 4, стр. 123).

Нужно прежде всего отметить, что Ю.К. Толстой неправильно освещает действительное положение вещей. Нельзя назвать ни одного автора, который, объявив права и обязанности содержанием правоотношений, не стремился бы выявить содержания самих прав и обязанностей. Следовательно, по поводу перехода к этому «второму этапу» исследования никаких разногласий между авторами не существует. Если, с той точки зрения, которую Ю. К. Толстой критикует, содержание правоотношения образуют права и обязанности, а содержание последних – возможное и должное поведение, то каждому ясно, что возможное и должное поведение составляет также содержание правоотношения. Действительный спор сводится к вопросу: что считать содержанием правоотношения – реальное поведение, как говорил M.M. Агарков, или только его возможность и дозволенность (права и обязанности), как утверждают критикуемые Ю.К. Толстым авторы.

Субъективное право возникает на основе устанавливаемых государством юридических норм и потому неизбежно порождает определенное отношение между его

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 222

носителем и государством. Суть этого отношения состоит в том, что государство дозволяет управомочен-ному совершение указанных в законе действий, закрепляя такое дозволение предоставлением ему соответствующих правомочий. С этой точки зрения субъективное право представляет собою не что иное, как меру дозволенного поведения. Однако субъективное право связывает его носителя не только с государством, но и с обязанным лицом, от которого управомоченный может требовать определенного поведения. Следовательно, субъективное право включает в себя две возможности: возможность совершения определенных действий самим управомоченным и возможность требовать совершения определенных действий от обязанного лица. Обе эти возможности обеспечиваются законом и служат удовлетворению интересов управомоченного, признанных законом. Поэтому надлежит прийти к выводу, что субъективное право есть обеспеченная законом мера дозволенного управомоченному поведения и возможность требовать определенного поведения от обязанного лица в целях удовлетворения признаваемых законом интересов управомоченного.

Обязанность также воплощает в себе связь ее носителя с государством и с другим участником правоотношения– с управомоченным. Но по своему содержанию обязанность прямо противоположна субъективному праву. Если субъективное право есть мера дозволенного государством поведения, то обязанность есть установленная государством мера должного поведения; если субъективное право предоставляет возможность требовать определенного поведения от обязанного лица, то обязанность предполагает выполнение такого требования ее носителем. Противоположность между содержанием субъективного права и обязанности не препятствует, однако, тому, что они служат одной и той же цели – цели удовлетворения признаваемых законом интересов управомоченного. Ведь они и обеспечивают достижение этой цели со стороны различных полюсов правоотношения: субъективное право – со стороны управомоченного, а обязанность – со стороны обязанного лица. Поэтому единство цели отнюдь не исключает противоположность между их содержанием. Все это

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 223

дает основание признать, что обязанность есть обеспеченная законом мера должного поведения, которой обязанное лицо следует в соответствии с требованиями и в целях удовлетворения признаваемых законом интересов управомоченного.

Определение понятия обязанности во многом зависит от того, как определяется понятие субъективного права. Поэтому для того, чтобы составить представление о характере споров, которые по данному вопросу ведутся в литературе, достаточно познакомиться со взглядами различных авторов на природу субъективных прав. С.Н. Братусь основное содержание субъективных прав усматривает не в том, что управомоченный может требовать от обязанного лица, а в том, что дозволено самому управомоченному. Поэтому он и определяет субъективное право как меру возможного или дозволенного поведения [1]. В отличие от этого один из авторов настоящей книги в работе «Правоотношение по советскому гражданскому праву» в анализе субъективного права переносил центр тяжести на то поведение обязанного лица, которого от него может требовать управомоченный. Поэтому он определял субъективное право как средство обеспечения определенного поведения обязанных лиц [2].

Следует, однако, признать, что обе эти точки зрения страдают известной односторонностью, обусловленной тем, что если в первом случае анализ основывается почти исключительно на правоотношениях собственности и им подобных правоотношениях, то во второй случае за предмет исследования субъективного права берутся договорные и иные аналогичные правоотношения. В договорных правоотношениях действительно на первый план выступает то, что управомоченный может требовать от обязанного лица, тогда как в правоотношениях собственности бросается в первую очередь в глаза то, что может делать сам управомоченный. Но на самом деле сущность субъективного права является единой, как бы ни отличались друг от друга правоотношения

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 224

различных типов. Чтобы охватить общим определением самые разнообразные субъективные права независимо от того, входят ли они в состав правоотношений первого или второго типа, необходимо включить в него указание на обе отмеченные возможности – как на дозволенность собственных действий управомоченного, так и на возможность требовать определенного поведения от обязанных лиц.

В то же время нельзя согласиться с Н.Г. Александровым, который полагает, что субъективное право включает в себя не две, а три возможности: вид и меру возможного поведения его обладателя, возможность требовать определенного поведения от обязанных лиц и возможность прибегнуть в необходимых случаях к принудительной силе государственного аппарата [3]. Субъективное право не было бы правом, если бы его осуществление не обеспечивалось мерами государственного принуждения. Поэтому возможность прибегнуть в необходимых случаях к принудительной силе государственного аппарата существует не параллельно с другими, закрепленными в субъективном праве возможностями, а свойственна им самим, так как без этого они не были бы юридическими возможностями.

В приведенные выше определения субъективного права и обязанности мы включили также указание на тот интерес управомоченного, целям охраны и удовлетворения которого они служат. Против этого, однако, возражает С.Н. Братусь, отмечая, что интерес составляет цель, а не содержание субъективного права, и что поэтому его не следует включать в определение данного понятия [4]. Но, во-первых, в характере защищаемого правом интереса заключается классовая природа субъективного права, и, во-вторых, если даже согласиться с тем, что охрана определенного интереса составляет цель субъективного права, то и в этом случае не будет препятствий к включению указания на интерес в определение субъективного права. Ведь в общем определении права отмечают его цель путем указания на то, чьим интересам оно служит. И это, конечно, правильно, ибо

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 225

право создается людьми (классами) для достижения определенных целей, без выявления которых было бы невозможно понять его содержание. Но тогда по тем же причинам указание на цель, а именно на защищаемый им интерес, следует включить также в определение понятия субъективного права.

Мы исходим из того, что субъективные права и обязанности входят в состав правоотношения и образуют его содержание. В противоположность этому некоторые авторы допускают возможность существования субъективных прав вне правоотношений, вне корреспондирующих им обязанностей других лиц [5] .

Так, например, Д. М. Генкин, выступая на дискуссии о социалистических правоотношениях, утверждал, что субъективное право «не обязательно должно быть связано с правоотношениями. Положение о том, что «право одного обязательно корреспондирует обязанности другого», неверно. Право может быть одновременно и обязанностью (в правоотношениях, которые устанавливаются между гражданами и государством)» [6]. В другом месте Д. М. Генкин в качестве примера субъективного права, существующего вне правоотношения, приводит право собственности, которое якобы связывает собственника лишь с государством, но не с другими лицами [7].

В выступлении на той же дискуссии Ц. А. Ямпольская, проводя различие между субъективным правом и правомочием, приходит к выводу, что субъективное право существует вне правоотношения и что лишь на определенной стадии своего развития оно становится элементом правоотношения. В последнем случае Ц. А. Ямпольская именует субъективное право правомочием [8].

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 226

Д. А. Керимов, касаясь той же проблемы, пишет: «Следует, между прочим, заметить, что в советской юридической литературе понятие субъективного права отождествляется с понятием правомочия как одним из элементов конкретного правоотношения. Однако отождествление этих понятий представляется нам ошибочным по следующим соображениям. Правоотношение является одной из основных форм реализации нормы права. Отсюда вытекает, что правомочие, как один из элементов правоотношения, не может быть лишь возможностью определенного действия, а есть само действие, осуществляемое в соответствии с нормой права, в соответствии с субъективным правом, установленным объективным правом... Правомочие, таким образом, есть реализация, осуществление субъективного права в действиях лица, вступившего в конкретное правоотношение» [9].

Позицию Д. А. Керимова нельзя, однако, признать достаточно ясной. Из только что приведенного высказывания следует, что, по его мнению, субъективное право существует вне правоотношения, а элементом правоотношения является правомочие как способ реализации субъективного права. Но тут же он говорит, что «субъективное право приобретает смысл лишь в том случае, если норма права, его устанавливающая, одновременно корреспондирует юридической обязанности другого лица» [10]. Иными словами, субъективное право лишено смысла, если ему не соответствует обязанность, если оно находится вне правоотношения. Как согласуются между собою оба эти исключающие друг друга утверждения– понять невозможно. Вместе с тем тот же автор отмечает, что «субъективное право может существовать как возможность, не реализуясь в правомочии до той поры, пока субъект правоотношения не вступил в конкретное правоотношение» [11]. Из подчеркнутых нами слов вытекает, что, по мнению

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 227

автора, обладатель субъективного права состоит в правоотношении, но для реализации своего права он должен вступить в конкретное правоотношение. Ну, а первое правоотношение не является конкретным? И разве бывают «неконкретные» правоотношения? Почему, наконец, для реализации одного правоотношения нужно вступать в другие правоотношения? Ничего, кроме неясности, все это не вносит в решение проблемы.

Но если даже отвлечься от различных неясностей в изложении и аргументации и рассматривать позицию Д.М. Генкина, Ц.А. Ямпольской и Д.А. Керимова в ее чистом виде, то и в этом случае нельзя признать подобную позицию правильной.

Прежде всего совершенно излишним является внесение терминологической путаницы в вопрос о субъективных правах и правомочиях (Д. А. Керимов, Ц. А. Ямпольская). До сих пор было принято считать, что правомочия являются дробными частями субъективного права (например, правомочия по владению, пользованию и распоряжению по отношению к праву собственности) [12] . Нет никаких оснований менять эту терминологию, объявляя правомочие элементом правоотношения, а субъективное право – чем-то лежащим вне правоотношения.

Далее, если и отстаивать тот взгляд, что субъективное право существует вне правоотношения, а, включаясь в него, превращается в правомочие, то и при таких условиях едва ли удастся доказать, что правомочие – не возможность действия, а самое действие (Д.А. Керимов) . Так, субъективное право кредитора в договоре займа бесспорно существует в составе правоотношения, но оно заключается именно в возможности требовать погашения долга, тогда как действия по принятию долга совершаются на основе этого права, являются средством его реализации, но не самим правом (все равно, субъективным правом или правомочием).

Наконец, допуская существование субъективного права вне правоотношения, авторы этой концепции лишают субъективное право какой бы то ни было обще-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 228

ственной природы и превращают его в отношение упра-вомоченного с самим собою. Д. М. Генкин, пытаясь избежать этого упрека, объявляет такое субъективное право отношением его носителя с государством. Но автор тут же добавляет, что государство в этом правоотношении не несет никаких обязанностей. Следовательно, в подобном отношении участвует только управо-моченный при отсутствии противостоящих ему обязанных лиц. В результате становится совершенно непонятным, по отношению к кому управомоченный может осуществить свое право? Вероятно, по отношению «к никому». Но тогда какое же это субъективное право?

Таким образом, субъективное право, взятое вне правоотношения, исключенное из него, превращается в ничто, в «социальный нуль». Вот почему исследование субъективных прав, как и противостоящих им обязанностей, только при том условии может привести к положительным результатам, если эти категории будут рассматриваться как элементы правоотношения, как его юридическое содержание.

III

В заключение рассмотрим вопрос об объекте правоотношения.

Объект – категория философская. Юридическая наука самостоятельно общую категорию объекта не разрабатывает, а использует в своих практических целях то определение понятия объекта, которое существует и применяется в марксистско-ленинской философии диалектического материализма.

Не только в философии, но и в любой другой науке, рассматривающей вопрос об объекте определенного явления, под объектом понимают то, на что данное явление оказывает или может оказать воздействие. Так, говоря об объекте труда как об одном из элементов производительных сил, Маркс определяет его как предмет, на который действует труд [13]. Это соответствует общефилософскому пониманию объекта, который в философии диалектического материализма определяется как внешний противостоящий субъекту предмет, на который направляются сознание и деятельность субъекта.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 229

На тех же началах должно быть построено и определение объекта правоотношения.

Объектом правоотношения является то, на что направлено или на что воздействует правоотношение.

Всякое явление воздействует на какое-либо другое явление прежде всего своим содержанием. Но у правоотношения имеется юридическое, волевое и в определенном смысле материальное содержание. Поэтому оно может быть направлено не только на юридические, но также на волевые и материальные объекты.

Юридическое содержание правоотношения образуют права и обязанности его субъектов. Но права и обязанности могут воздействовать только на поведение людей. Ни вещи, ни какие-либо иные явления объективной действительности неспособны реагировать на воздействие со стороны прав и обязанностей. Такою способностью обладает только человеческое поведение. При этом как субъективные права, так и юридические обязанности направлены (непосредственно или в конечном счете) на обеспечение в интересах управомоченного определенного поведения обязанного лица. То поведение обязанного лица, на которое вправе притязать управомоченный, и составляет юридический объект правоотношения. В правоотношениях первого типа таким объектом чаще всего являются положительные действия обязанного лица (например, действия по уплате налогов в административном праве, по выполнению работ в гражданском праве, по представлению доказательств в процессуальном праве и т.д.). В правоотношениях второго типа в качестве объекта выступает воздержание от действий, т.е. бездействие обязанного лица (например, воздержание от действий, препятствующих осуществлению свободы слова, свободы совести, свободы печати, права свободного передвижения, права собственности и т.п.).

Волевое содержание правоотношения образует государственная воля господствующего класса, которая, будучи выраженной в нормах права, индивидуализируется в субъективных правах и обязанностях, принадлежащих участникам правоотношения. В норме права воля господствующего класса выражается в форме общеобязательного правила поведения. В субъективных

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 230

правах и обязанностях она выражается в форме определения государством возможного и должного поведения их носителей. Тем самым воля отдельных лиц как участников правоотношения ставится в подчинение воле господствующего класса. Поэтому она образует волевой объект правоотношения.

Нетрудно заметить, какое существенно различное значение для правоотношения имеют его юридический и его волевой объекты. Управомоченный имеет право на определенное поведение обязанного лица, но не на его волю, лишь выражением которой это поведение является. Воля субъектов правоотношения – не объект их взаимных притязаний, а объект воздействия со стороны норм объективного права, когда последнее осуществляет такое воздействие посредством правоотношения.

Материальное содержание правоотношения составляет то общественное отношение, которое им закрепляется. У этого общественного отношения может быть свой собственный объект. Так, в отношениях общественного производства, которые имеют для права решающее значение, в качестве объекта выступают средства производства. Иногда предметом правового регулирования становятся идеологические отношения. У таких отношений может и не быть своего собственного объекта. Но нередко он имеется и в отношениях подобного рода. Так, в отношениях, возникающих в связи с созданием произведений науки, литературы или искусства, есть такой объект, как творческое произведение, выраженное вовне при помощи определенной формы. В этом смысле мы можем говорить, что общественные отношения такого рода также имеют свой материальный объект. Когда эти общественные отношения подвергаются правовому регулированию и приобретают вид правовых отношений, то их материальный объект становится материальным объектом правоотношения. Таким образом, материальный объект правоотношения– это тот объект, которым обладает лежащее в его основе и закрепляемое им общественное отношение.

Проведение четкой границы между юридическими и материальными объектами правоотношения имеет существенное как теоретическое, так и практическое значение.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 231

Прежде всего, на юридический объект (поведение обязанных лиц) правоотношение воздействует непосредственно, тогда как на материальный объект (например, вещи) правоотношение может воздействовать не непосредственно, а лишь через поведение его участников. Именно таким способом право выполняет свою активную роль в обеспечении неуклонного роста социалистического производства, осуществляемого путем как создания новых, так и максимально эффективного использования наличных технических средств. Создают новую технику и используют ее люди, а не право. Но, воздействуя на поведение людей как участников правоотношений, нормы права обеспечивают такое направление их деятельности, которое необходимо для дальнейшего развития и роста социалистической техники. Разграничивая материальные и юридические объекты в теории, мы получаем, таким образом, возможность правильно определить столь важные для практики формы активного воздействия норм права и правоотношений на базис, а также на производительные силы социалистического общества.

Далее, если бы дело ограничивалось только материальным объектом, это нередко приводило бы к тому, что существенно различные по своему характеру правоотношения имели бы один и тот же объект [14]. Так, в случае хищения государственного имущества последнее становится материальным объектом уголовного преступления, продолжая оставаться материальным объектом права государственной собственности и права оперативного управления того госоргана, в обладании которого оно находилось. Перед нами три вида правоотношений, у которых имеется один и тот же материальный объект. Но их юридические объекты различны, поскольку управомоченные субъекты каждого из перечисленных правоотношений могут притязать на различные действия обязанных лиц. Именно таким путем различные виды правоотношений могут быть разграничены не только по их содержанию, но и по их объектам.

Необходимо, наконец, обратить внимание еще на одно весьма существенное обстоятельство. Дело в том,

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 232

что не все общественные отношения, регулируемые правовыми нормами, имеют свой материальный объект.

Так, например, у многих правоотношений в области государственного, административного, уголовного и процессуального права нет особого материального объекта. Поэтому, если бы в качестве объекта правоотношения мог выступать только материальный объект, пришлось бы признать, что в ряде случаев правоотношения, а значит, и заключенные в них права и обязанности, являются безобъектными. Но право без объекта, право, которое ни на что не направлено, – какое же это право? В действительности же дело обстоит таким образом, что у правоотношения может отсутствовать материальный объект, если его нет у регулируемого правом общественного отношения, но в то же время всякое правоотношение имеет свой юридический объект – то поведение обязанного лица, на которое может притязать управомоченный. Таким образом, лишь путем разграничения материальных и юридических объектов мы избавляемся от лишенного какого бы то ни было смысла вывода о возможности существования безобъектных правоотношений.

Изложенные взгляды на объект правоотношения отнюдь не являются господствующими, хотя признание поведения людей единственно возможным юридическим объектом правоотношения все более пробивает себе дорогу как в советской юридической литературе [15], так и в некоторых работах юристов стран народной демократии [16]. Противники этих взглядов выступают в первую очередь против отстаиваемой здесь точки зрения, согласно которой юридическим объектом правоотношения может быть поведение и только поведение обязанного лица. На некоторых, наиболее важных возражениях такого рода представляется целесообразным остановиться специально.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 233

Во-первых, отмечалось, что теория действия не представляет собой чего-либо нового, а воспроизводит соответствующую буржуазную теорию, направленную на затушевывание эксплуататорской сущности капиталистических отношений, прежде всего эксплуататорской сущности капиталистической собственности (Н.Г. Александров) [17]. Эта теория, говорит Н.Г. Александров, приводит к выводу, что «и бедняк и капиталист имеют равные права, поскольку объект права – не имущество, а действие или воздержание от действий, и, следовательно, уже не имеет значения вопрос о том, какая собственность у бедняка и у капиталиста» [18].

Известно, что концепция объекта-действия служит в буржуазной юриспруденции маскировочным целям. Ну, а разве концепция объекта-вещи в той же буржуазной юриспруденции служит иным, разоблачительным целям? У бедняка право на действие и у капиталиста право на действие, следовательно, они равны, – так критикует эту теорию Н.Г. Александров. Но если бы мы то же самое сказали о вещи («У бедняка право на вещь и у капиталиста право на вещь»), Н.Г. Александров, вероятно, потребовал бы, чтобы было указано, о каких именно вещах идет речь, – закономерный вопрос в устах советского юриста-марксиста, отстаивающего свою собственную, ни у кого не заимствованную теорию объекта-вещи! Но ведь тот же вопрос нужно ставить и в отношении действия. На какие действия трудящихся приобретает право капиталист? На их трудовую деятельность, создающую капиталисту прибавочную стоимость, – закономерный ответ в устах советских юристов-марксистов, отстаивающих свою собственную, ни у кого не заимствованную теорию объекта-действия!

Во-вторых, указывалось на то, что данная теория, объявляя объектом права поведение, фактически превращает в объект самого человека, что находится в явном противоречии с подлинной сущностью социалистических общественных отношений и социалистического демократизма (И. В. Павлов) [19].

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 234

Авторы этого возражения упускают из виду, что человек и| его поведение – не одно и то же, что, далее, объектом каждого данного правоотношения является не поведение человека в целом, а лишь то единичное действие или их совокупность, на которые вправе притязать управомоченный, и что, кроме того, даже авторы, не разделяющие данной теории, не могут не признать, что в ряде случаев объектом правоотношения бесспорно являются действия [20], а это было бы невозможно, если бы подобная позиция приводила к превращению в объект самого человека. Ко всему этому следует присовокупить ссылку еще на одно в высшей степени важное обстоятельство. Сторонники теории объекта-действия считают, что поскольку правоотношения являются не отношениями человека к вещи, а отношениями между людьми, то и их объектом может быть лишь поведение людей, а не сами вещи. Стало быть, необходимой предпосылкой признания поведения объектом является признание носителя этого поведения – человека субъектом права. В тех же общественно-экономических формациях, в которых человек объявляется объектом права, он приравнивается к вещи. Servi res sunt – говорили римляне. В буржуазной юриспруденции человека тоже иногда объявляют объектом права те авторы, которые основное место среди объектов отводят вещам. Так, среди четырех групп объектов, перечисленных Беккером, на первом месте фигурируют люди [21], а Барон делит все возможные объекты правоотношения на две группы: «а) собственная личность каждого человека... б) все, что следует отличать от личности управомоченного...» [22], куда относятся и вещи. Все эти обстоятельства нужно принять во внимание, прежде чем выдвигать против теории объекта – действия обвинения, которые с гораздо большим успехом могли бы быть выдвинуты против теории объекта – вещи.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 235

В-третьих, подчеркивалось и то, что неубедительны аргументы, приводимые в обоснование данной точки зрения. За этими аргументами, писал И. Б. Новицкий, «по-видимому, скрывается неправильное распространение бесспорного положения, что правоотношение возможно только между лицами, также и на понятие «воздействия». Между тем «воздействие» есть отношение фактическое; «воздействовать» можно и на вещь (например, посредством использования, уничтожения вещи и т.д.)» [23].

Воздействие может быть, конечно, и фактическим. Но право тоже оказывает воздействие на общественные явления, на которые оно направлено, и такое воздействие, безусловно, является юридическим, а не фактическим. Когда И. Б. Новицкий писал, что на вещь нельзя воздействовать юридически, но на нее можно воздействовать фактически, посредством использования, уничтожения и т.п., то он тем самым лишь подтверждал то, что стремятся доказать авторы критикуемой им теории, а именно, что вещь является материальным, а не юридическим объектом правоотношения.

В-четвертых, обращалось внимание на то, что теория действия не выдерживает критики с практической точки зрения. «Нельзя отрывать производственные отношения от объектов правоотношений. Производственные отношения – это прежде всего отношения по поводу средств производства. В юридических отношениях средства производства– это объекты правоотношений» (Н.Г. Александров) [24]. «Вне участников отношений собственности и тех имуществ, по поводу которых возникает и существует право собственности, нельзя было бы понять его содержания» (А.К. Юрченко [25]). «Когда мы говорим об объекте правоотношения, надо в первую очередь исходить из потребностей практики. А с этой точки зрения объектом права собственности явится всегда вещь, а не воздержание» (С.Н. Братусь) [26].

Все эти соображения сами по себе бесспорно правильны. Но они ни в какой мере не опорочивают отстаи-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 236

ваемой нами теории, так как последняя не считает вещи юридическими, но признает их материальными объектами правоотношений в тех случаях, когда такие объекты (имеются в самом, регулируемом правом реальном общественном отношении. Следовательно, материальным объектом производственных отношений, урегулированных нормами права, являются средства производства (а это в полной мере выражает связь правоотношений с производственными отношениями, которую имеют в виду Н.Г. Александров и А.К. Юрченко), как и, говоря более общим образом, материальным объектом отношений собственности является всегда та или иная вещь (а это в полной мере отвечает запросам практики, о которых говорит С.Н. Братусь).

В-пятых, приводилось еще и то соображение, что признание юридическим объектом поведения людей влечет за собою отождествление объекта правоотношения с его содержанием. Так, С.Ф. Кечекьян, отметив, что «объект права – это нечто отличное от содержания права или содержания правоотношения» [27], заявляет, что «содержанием права, действительно, всегда являются действия других лиц, но объект права, т.е. предмет, на который направлено правовое господство, не совпадает с этими действиями, не тождествен содержанию права» [28]. Ю.К. Толстой говорит по этому поводу следующее: «Объектом правоотношения О.С. Иоффе и Я. М. Магазинер считают поведение обязанного лица... В связи с этим возникает вопрос: как разграничить содержание и объект обязанности участника правоотношения? Содержанием обязанности как раз и является предписанное (еще не совершенное!) обязанному лицу поведение. У О.С. Иоффе и Я.М. Магазинера то же самое поведение является объектом обязанности. Но разве одно и то же поведение может быть одновременно и содержанием обязанности и ее объектом?» [29].

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 237

Оба автора при этом не замечают различия между возможным и реально совершающимся поведением. Если же учесть это различие, то сразу станет понятным, что никакого отождествления объекта и содержания правоотношения здесь не происходит, ибо содержание правоотношения составляют права и обязанности, т.е. возможное поведение, а объект – это реально совершаемые действия, т.е. действительное поведение. Но совершаемые действия являются наличными, а не уже совершенными или возможными. Следовательно, они не совпадают ни с содержанием субъективных прав (возможное поведение), ни с фактом прекращения правоотношения, который наступает после того, как соответствующие действия были совершены. Попытка Ю.К. Толстого отвергнуть этот аргумент ссылкой на то, что «совершившееся поведение... всегда может быть расчленено на поведение, которое уже было или еще не было совершено» [30], несостоятельна. Возможность такого «расчленения» означала бы, что в современной действительности вообще ничего не совершается, а все относится либо к прошлому, либо к будущему.

Характерно, однако, что авторы, проявляющие такую щепетильность в размежевании объекта и содержания правоотношения, нисколько не смущаются тем, что сами допускают их отождествление. С.Ф. Кечекьян, например, вначале говорит, что содержание правоотношения образуют действия его участников [31], а затем приводит действия обязанных и управомоченных лиц в качестве самостоятельных разновидностей объектов правоотношений [32]. Более того, он прямо указывает, что «когда объектом права является действие или бездействие обязанного лица, то объект права совпадает с содержанием права» [33] . Аналогичное смешение понятий, допускаемое Ю.К. Толстым, уже было в литературе отмечено В.К. Райхером. Он говорил по поводу концепции Ю.К. Толстого: «С одной стороны, правоотношение рас-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 238

сматринается как «форма» общественного отношения, а это означает, что общественное отношение является «содержанием» правоотношения. С другой стороны, то же самое общественное отношение рассматривается как «объект» правоотношения. Отсюда следует, что при сохранении в теории правоотношения обоих понятий («содержания» и «объекта») объектом правоотношения является его же собственное содержание. При сохранении же только одного из этих понятий и отказе от другого правоотношение оказывается либо бессодержательным, либо безобъектным» [34]. Из всего этого видно, что рассматриваемые положения не являются приемлемыми ни в их полемической части, ни с точки зрения основанных на них позитивных выводов.

Таким образом, критика теории объекта-действия, представленная приведенными соображениями, ни в какой мере ее не опровергает и не колеблет. Посмотрим, однако, какие положительные взгляды противопоставляются данной теории.

Господствующий взгляд на понятие объекта таков, что объект есть то, по поводу чего устанавливаются правоотношения. Сообразно с этим утверждается, что объектами правоотношений (в том понимании, в каком мы говорим о юридических объектах) могут быть вещи, иные ценности, действия людей и т.п. [35]. Разумеется, если бы объектом правоотношений были «поводы», в связи с которыми они возникают, то тогда в этом качестве могли бы выступать и вещи, и иные ценности, и действия людей, и многое другое, ибо правоотношения действительно устанавливаются по самым разнообразным поводам. Однако повод, в связи с которым создается то или иное явление, отнюдь не есть его объект. Объектом может быть лишь то, на что данное явление направлено, на что оно воздействует. Кроме того, как правильно указывает Н.Г. Александров, «вещи и действия людей – это явления разного порядка, и совершенно недопустимо располагать их в одной плоскости, одинаково называя «объектами правоотношений» [36].

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 239

При более внимательном рассмотрении точки зрения самого Н.Г. Александрова выясняется, что автор признает волевое поведение людей как участников общественных отношений объектом воздействия для правовых норм [37]. Поскольку в другом месте он указывает, что «все нормы права реализуются в общественной жизни через правоотношения» [38], следует прийти к! выводу, что с точки зрения Н.Г. Александрова, поведение является также объектом воздействия со стороны правоотношения. Почему же в таком случае нельзя признать поведение объектом правоотношения? Оказывается, потому, что, во-первых, «вопрос об объекте правового воздействия не следует смешивать с совершенно другим вопросом, лежащим в иной плоскости, а именно – с вопросом о внешнем объекте (предмете) поведения людей...» [39]; во-вторых, даже «действующее советское законодательство (имеется в виду гл. III ГК РСФСР, именуемая «Объекты прав (имущества)». – Авт.) термин «объекты прав» применяет не в смысле объектов правового воздействия (правового регулирования), а только в смысле внешнего объекта поведения участников имущественных правоотношений» [40]; в-третьих, объект в этом смысле свойствен лишь имущественным отношениям и является главным признаком их отграничения от отношений неимущественных [41].

Необходимо прежде всего отметить, что объект в том смысле, в каком его понимает Н.Г. Александров, свойствен не только имущественным правам. Взять хотя бы право автора на неизменность его произведения. Неимущественный характер этого права сомнений не вызывает. Но у такого права есть свой «внешний» (по терминологии Н.Г. Александрова) объект, каковым является не вещь, а авторское произведение. Из этого следует, что наличие «внешнего» объекта не является специфическим признаком только имущественных отношений и что даже «внешним» объектом правоотношения не обязательно должны быть вещи (имущества). Из

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 240

этого следует также, что выводы о так называемом внешнем объекте нельзя базировать всецело и исключительно на гл. III Гражданского кодекса. Нельзя упускать из виду, что в этой главе речь идет лишь об объектах имущественных отношений, ибо гражданский кодекс, как известно, личных неимущественных прав вовсе не касается, а потому и не предрешает вопроса об их объектах. Затем, названная глава действительно говорит, о «внешнем» (или, как мы бы сказали, материальном), но не о юридическом объекте правоотношения, а потому она и не может служить решающим доказательством в пользу признания или, наоборот, отклонения той или иной точки зрения по данному вопросу.

Известно, что некоторые цивилисты предлагают не выделять в новых республиканских гражданских кодексах главы об объектах. Но если бы такое предложение было реализовано, то разве тем самым были бы упразднены материальные объекты гражданских правоотношений?

Наряду с этим возникает и другой более существенный вопрос – вопрос о том, что собою представляет вообще «внешний» объект правоотношения в трактовке Н.Г. Александрова.

Автор прямо говорит, что он имеет в виду не объект права, а объект поведения людей [42]. Как, однако, быть с объектом права, или, как мы его называем, с юридическим объектом правоотношения? С точки зрения Н.Г. Александрова надлежало бы прийти к выводу, что такого объекта вообще не существует, что у правоотношений нет своего объекта, что у них в лучшем случае имеется внешний объект, который к тому же является не объектом правоотношения, а объектом поведения его участников.

Выходит, следовательно, что все другие теории объекта (кроме теории объекта – действия) приводят к выводу либо о множественности объектов (вещи, действия и т.п.), либо о том, что единственно возможным объектом является вещь. Первый вывод неприемлем потому, что он объединяет разнородные явления и не учитывает неспособности предметов материальных

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 241

(вещей) выступать в качестве объекта явлений правовых. Второй вывод неприемлем потому, что он объявляет безобъектными подавляющую массу правоотношений, а допуская наличие объектов в имущественных правоотношениях, оказывается неспособным доказать, что даже в этой области имеются именно объекты правоотношений, а не объекты поведения. По i этим причинам теория объекта – действия, устраняющая все отмеченные несообразности, представляется нам единственно правильной.

[1] См. С.Н. Братусь, Субъекты гражданского права, Гос-юриздат, 1950, стр. 13.

[2] См. О.С. Иоффе, Правоотношение по советскому гражданскому праву, Л., 1949, стр. 53.

[3] См. Н.Г. Александров, Законность и правоотношения в советском обществе, Госюриздат, 1955, стр. 108–109.

[4] См. С.Н. Братусь, Субъекты гражданского права, Госюриздат, 1950, стр. 20.

[5] См. критику этих взглядов в статье А. В. Мицкевича «Некоторые вопросы учения о субъективных правах» («Правоведение» 1958 г. № 1, стр. 28–36), а также в работе Ю. К. Толстого «К теории правоотношения» (стр. 68–73). Критическому анализу упомянутой концепции значительное внимание уделено в юридической литературе стран народной демократии (см., например, Л. Василев, Гражданское право Народной Республики Болгарии. Общая часть, М., 1958, стр. 145–146).

[6] «Советское государство и право» 1956 г. № 3, стр. 132.

[7] См. «Советское государство и право» 1955 г. № 6, стр. 129.

[8] См. «Советское государство и право» 1956 г. № 39, стр. 132. Более подробно соответствующие выводы развиты автором в работе «О субъективных правах советских граждан» («Вопросы советского государственного права» 1959 г. стр. 159–176). Аналогичных взглядов придерживается и Л.С. Явич («Советское право – регулятор общественных отношений в СССР», Сталинабад, 1958, стр. 90).

[9] Д. А. Керимов, Обеспечение законности в СССР, Госюр-издат, 1956, стр. 26.

[10] Д.А. Керимов, Обеспечение законности в СССР, Госюр-издат, 1956, стр. 26.

[11] Д. А. Керимов, Обеспечение законности в СССР, Госюр-издат, 1956, стр. 26.

[12] См., например, Я. M. Mагазинер, Объект права, «Очерки по гражданскому праву», Л., 1957, стр. 77.

[13] См. К. Маркс, Капитал, т. 1, 1949, стр. 184–192.

[14] Ср. Я.M. Mагазинер, Объект права, «Очерки по гражданскому праву», Л., 1957, стр. 67,

[15] См. «Советское гражданское право», под ред. Д. М. Генкина, т. I, Госюриздат, 1950, стр. ПО–111; «Теория государства и права», под ред. М. П. Каревой и Г. И. Федькина, Госюриздат, 1955, стр. 417.

[16] См. В. Кнапп, Собственность в странах народной демократии, М., 1954, стр. 30; G. Dornberger u-a., Das Zivilrecht der DDR, Allgemeiner Teil, 1954, S. 134.

[17] См. «Советское государство и право» 1954 г. № 6, стр. 120.

[18] См. «Советское государство и право» 1954 г. № 6, стр. 120.

[19] См. «Советское государство и право» 1954 г. № 1, стр. 134.

[20] Недавно это обстоятельство вновь было отмечено в литературе таким противником рассматриваемой здесь теории, как М. В. Гордон, который признал, что «при рассмотрении отдельных категорий правоотношений оказывается, что таким объектом могут быть иногда только действия людей» (М. В. Гордон, Советское авторское право, Госюриздат, 1955, стр. 57).

[21] E. Bekker, System des heutigen Pandektenrecht, Weimar, 1866, S. 62.

[22] J. Baron, Pandekten, Leipzig, 1887, S. 32.

[23] И.Б. Новицкий и Л.А. Лунц, Общее учение об обязательстве, Госюриздат, 1950, стр. 44.

[24] «Советское государство и право» 1954 г. № 6, стр. 120.

[25] А.К. Юрченко, Объект изобретательского права, «Очерки по гражданскому праву», Л., 1957, стр. 234.

[26] «Советское государство и право» 1950 г, № 9, стр. 86.

[27] С.Ф. Кечекьян, Правоотношения в социалистическом обществе, изд-во Академии наук СССР, 1958, стр. 138.

[28] С.Ф. Кечекьян, Правоотношения в социалистическом обществе, изд-во Академии наук СССР, 1958, стр. 143.

[29] «Правоведение» 1958 г. № 2, стр. 158 Небезынтересно отметить, что Ю.К. Толстой буквально в одном и том же месте своего доклада обвиняет критикуемых им авторов вначале в том, что они изгоняют из правоотношения не только реальное, но даже возможное поведение его участников, а затем в том, что возможное поведение у них является ц объектом, и содержанием правоотношения(см. там же). Нетрудно, однако, понять, что если выдвигаются два взаимоисключаемых упрека, то происходит это, видимо, потому, что ни один из них не может быть в достаточной мере обоснован.

[30] Ю. К. Толстой, К теории правоотношения, Л., 1959, стр. 60.

[31] С.Ф. Кечекьян, Правоотношения в социалистическом обществе, изд-во Академии наук СССР, 1958, стр. 143.

С.Ф. Кечекьян, Правоотношения в социалистическом обществе, изд-во Академии наук СССР, 1958, стр. 150.

[33] С.Ф. Кечекьян, Правоотношения в социалистическом обществе, изд-во Академии наук СССР, 1958, стр. 142.

[34] «Правоведение» 1958 г. № 2, стр. 159.

[35] См, например, «Теория государства и права», под ред. M.П. Каревой, Госюриздат, 1949, стр. 407.

[36] Н.Г. Александров, Законность и правоотношения в советском обществе, Госюриздат, 1955, стр. 120.

[37] См. Н.Г. Александров, Законность и правоотношения в советском обществе, Госюриздат, 1955, стр. 116.

[38] См. Н.Г. Александров, Законность и правоотношения в советском обществе, Госюриздат, 1955, стр. 92.

[39] См. Н.Г. Александров, Законность и правоотношения в советском обществе, Госюриздат, 1955, стр. 116-117.

[40] См. Н.Г. Александров, Законность и правоотношения в советском обществе, Госюриздат, 1955, стр. 117.

[41] См. Н.Г. Александров, Законность и правоотношения в советском обществе, Госюриздат, 1955, стр. 117.

[42] См. Н.Г. Александров, Законность и правоотношения в советском обществе, Госюриздат, 1955, стр. 117, 119.

§ 3. Юридические факты

I

Характеризуя юридическую норму, мы указывали, что она имеет общеобязательное значение не вообще, не абстрактно, а лишь для тех, повторяющихся общественных отношений, которые составляют предмет ее регулирования. Повторяемость конкретных отношений, регулируемых юридической нормой и становящихся вследствие этого правовыми отношениями, означает, что каждое из них в отдельности существует не извечно, а в определенный момент возникает и в определенный другой момент прекращается. Кроме того, уже возникшее правоотношение, прежде чем прекратиться, может оказаться подвергнутым тем или иным изменениям. При этом, поскольку допустимо существование только таких правоотношений, которые опираются на действующие юридические нормы, то и их возникновение, изменение и прекращение также может иметь место только при наступлении фактов, с которыми нормы права связывают подобные последствия.

Те факты, с которыми норма права связывает наступление указанных в ней юридических последствий, называются юридическими фактами.

Обычно понятие юридических фактов определяется в литературе несколько по-иному, а именно как факты, с которыми норма права связывает возникновение, изменение или прекращение правоотношений. Это определение не является достаточно точным, так как юридиче-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 242

ские факты могут влечь за собою последствия, не воплощающиеея в правоотношениях. Например, в силу факта рождения человека или образования общественной организации возникает правосубъектность, смерть гражданина или ликвидация общественной организации обусловливают прекращение правосубъектности и т.п. Правосубъектность служит предпосылкой установления правоотношений с участием данного лица, но сама правоотношением не является. Вместе с тем правосубъектность представляет собою правовое последствие наступления соответствующих юридических фактов. Чтобы охватить все факты такого рода, нужно говорить о связанных с ними юридических последствиях вообще, а не только о возникновении, изменении или прекращении правоотношений. Но так как правоотношения (их возникновение, изменение или прекращение) составляют наиболее обширную область действия юридических фактов, анализ последних целесообразно проводить именно в связи с изучением проблемы правоотношения.

Подходя ко всем разнообразным явлениям объективной действительности с точки зрения правовой категории юридических фактов, можно было бы сказать, что некоторые из них юридически безразличны, так как они не влекут за собою каких-либо правовых последствий, и лишь их определенная часть, приводящая к наступлению таких последствий, приобретает силу юридических фактов. Поэтому иногда все явления внешнего мира делят на юридически безразличные и юридически значимые факты. Такая классификация является, однако, в высшей степени условной, ибо в реальной жизни далеко не всегда удается провести абсолютную и неподвижную грань между двумя названными группами фактов. Например, удар молнии сам по себе никаких правовых последствий не порождает. Но если от удара молнии погибнет имущество, это прекратит право собственности, а если имущество было застраховано, у собственника возникает право на получение страхового возмещения. К какому же разряду явлений следует отнести удар молнии – к юридически значимым или к юридически безразличным фактам? По-видимому, ответ по метафизической формуле «да-да, нет-нет» в случаях такого рода невозможен. Все зависит от того, в какой конкрет-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 243

ной обстановке данный факт наступил и придаст ли ему юридическое значение закон при данных конкретных обстоятельствах.

Придание или непридание юридической силы тем или иным фактам зависит от указаний закона, а решение этого вопроса в самом законе определяется его классовым содержанием и, следовательно, в конечном счете – характером общественных отношений, на урегулирование, закрепление и охрану которых закон направлен. Само собою разумеется, что из этого вовсе не вытекает, будто замена одного исторического типа права другим его историческим типом влечет за собою объявление в законе юридически безразличными всех фактов, имевших правовую силу ранее, и юридически значимыми только тех фактов, которые ранее такой силы не имели. Подобный взгляд был бы результатом слишком упрощенного представления о характере переворота в области правовых явлений, совершающегося вследствие смены социально-экономических формаций. Нет поэтому ничего удивительного в том, что он не соответствует действительности. Сопоставляя, например, буржуазное и советское право, мы найдем немало фактов, которым и там, и здесь придается юридическое значение. Но это обстоятельство ни в какой мере не сглаживает коренной противоположности между советским и буржуазным правом.

Вo-первых, большое число фактов, имеющих юридическое значение в капиталистическом обществе, утрачивает правовую силу при социализме. Так, с точки зрения, действующего в СССР законодательства вступление в брак в форме церковного бракосочетания не имеет правового значения, а многие понятия и факты, играющие в капиталистическом обществе существенную роль (недобросовестная конкуренция, торговая сделка, картельное соглашение и т.п.), вообще лишены в наших условиях какого бы то ни было смысла.

Во-вторых, целая серия фактов, вовсе неизвестных капиталистическому обществу, приобретает при социализме существенное значение как с социальной, так и с правовой точки зрения. Достаточно в этой связи сослаться на право отзыва депутатов (в области государственного права), акты планирования и регулирования народного хозяйства (в области административного

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 244

и гражданского права), возбуждение гражданских дел по инициативе прокуратуры (в области процессуального права), назначение общественного порицания как наказания (в области уголовного права) и т.д.

В-третьих, в той мере, в какой социалистическому и буржуазному праву известны одноименные юридические факты, они вызывают в нашем и в капиталистическом обществе либо существенно иные, либо прямо противоположные юридические последствия. Например, рождение человека вызывает возникновение правосубъектности с точки зрения как социалистического, так и буржуазного законодательства. Но самая правосубъектность гражданина социалистического государства коренным образом отличается от правосубъектности граждан в капиталистическом обществе. Если же взять такой юридический факт, как, скажем, скупка товаров в целях их перепродажи и извлечения доходов, то по буржуазному праву он приводит к возникновению вполне правомерных, дозволенных юридических последствий, а по социалистическому законодательству эти действия квалифицируются как спекуляция, преследуемая в уголовно-правовом порядке.

Во всем этом и находит свое выражение коренная противоположность между социалистическим и буржуазным правом как по их содержанию, так и по юридическому значению, придаваемому каждым из них различным явлениям объективной действительности.

Общим понятием юридического факта охватываются самые разнообразные явления внешнего мира. С учетом некоторых свойственных им признаков эти явления подвергаются в науке определенной классификации.

Главным общепринятым видовым делением юридических фактов является их подразделение на события и действия. Различие между ними обычно проводится по источнику их происхождения: события происходят помимо и независимо от воли людей; действия совершаются по воле человека. Неволевой характер события нельзя, однако, понимать упрощенно, в том смысле, что оно вообще никогда не вызывается деятельностью человека. Так, смерть и пожар относятся к разряду событий, хотя смерть может явиться результатом убийства, пожар – результатом поджога. Волевые акты могут, следовательно, служить причиной не только со-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 245

вершения действий, но и наступления событий. Различие между событиями и действиями следует поэтому искать не столько в источнике их происхождения, сколько в характере процесса их развертывания: события носят неволевой характер во всех стадиях своего развития, какой бы ни была их причина, тогда как действия являются волевыми не только в своей причине, но и в процессе их совершения.

События как юридические факты сами бывают различных видов. Необходимо различать события с однократным юридическим действием и события с повторяющимся юридическим действием. События первого вида совершаются в определенный момент или период времени, а затем исчезают, оставляя после себя последствия, приобретающие юридическое значение. Таковы, например, пожар, смерть, рождение, истечение давности и т.п. События второго вида действуют непрерывно или в продолжении длительного времени, периодически порождая определённые правовые последствия и не исчезая с наступлением каждого из них в отдельности. Таковы, например, учитываемые в нормах права естественные свойства вещи. (их делимость, потребляемость и т.п.), опираясь на которые законодатель строит нормирование связанного с этими вещами поведения людей. Названные свойства остаются неизменными, порождая каждый раз заново определенные обязанности для тех, кто сталкивается с вещами такого рода.

События – это естественные, природные явления. И если им придается определенное правовое значение, то происходит это потому, что соответствующие события оказывают так или иначе влияние на общественные отношения, регулируемые нормами права. События могут влиять на материальный объект правоотношения (например, уничтожение имущества вследствие действия стихийных сил природы). Они могут обусловить определенную направленность, поведения людей, регулируемого нормами права (например, непреодолимая сила иногда препятствует совершению тех или иных действий, а иногда вынуждает к их совершению). Наконец, от событий (рождения и смерти) зависит существование человека, являющегося субъектом права, участником правоотношений.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 246

Последствия, вызываемые событиями, могут соответствовать требованиям правовых норм а могут и противоречить им. Тогда говорят о правомерных или, наоборот, неправомерных событиях, и сообразно с этим определяются права и обязанности участников соответствующих правоотношений. Но само собою разумеется, что понятия правомерности или неправомерности применимы не к самим событиям, а к последствиям, которые ими вызываются в области регулируемых правом общественных отношений. Сами же события бывают желательными или нежелательными, но как естественные, природные явления они не могут быть ни правомерными, ни неправомерными.

В отличие от событий действия или волевые акты, совершаемые людьми, представляют собою явления общественного порядка. Известному кругу волевых актов придается юридическое значение, и поэтому в случаях, указанных в законе, люди могут своими действиями вызвать наступление определенных правовых последствий. При этом, говоря о юридически значимых волевых актах, необходимо иметь в виду действия не только отдельных лиц, но и коллективных общественных образований, признаваемых субъектами права. Вполне естественно, что, поскольку право регулирует общественные отношения людей, основное и решающее место среди юридических фактов занимают волевые акты, т.е. индивидуальные или коллективные действия человека.

Будучи одной из разновидностей юридических фактов и притом важнейшей их разновидностью, действия в свою очередь подразделяются на различные группы в зависимости от признаков, характерных для каждой такой группы в отдельности.

Действия бывают правомерными и неправомерными. Неправомерные действия противоречат требованиям юридических норм. Они именуются поэтому правонарушениями, а юридическим последствием. Их совершения является привлечение правонарушителя к ответственности. Правомерные действия соответствуют требованиям закона. Поскольку, однако, социалистическое право имеет дело не только с недозволенной, аномальной деятельностью, но в первую очередь, с нормированием дозволенной, общественно полезной дея-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 247

тельности, то и такие действия влекут за собою определенные, предусмотренные законом юридические последствия, которые обычно выражаются в возникновении, изменении или прекращении правоотношений.

Классификация правонарушений исходит из учета степени их общественной опасности. Встречающееся в работах некоторых криминалистов мнение, будто общественно опасными являются только преступные деяния [1], нельзя признать правильным. Всякое правонарушение ущемляет охраняемые правом социалистические общественные отношения и потому является общественно опасным. Но степень общественной опасности различных правонарушений далеко не одинакова. С этой точки зрения все они подразделяются на преступления, обладающие наибольшей общественной опасностью и потому влекущие за собою такую меру ответственности, как наказание, и иные правонарушения, являющиеся менее общественно опасными и потому влекущие за собою такие меры ответственности, как административный штраф, возложение обязанности по возмещению убытков и т.п.

Необходимо, впрочем, отметить, что грань между преступлениями и иными правонарушениями отнюдь не является неподвижной: изменение обстановки нередко влечет за собою признание в законе преступным того, что ранее преступным не считалось, как и, наоборот, отнесение того, что ранее квалифицировалось как преступление, к разряду иных правонарушений или даже к действиям, лишенным юридического значения. Так, прогул из уголовно наказуемого деяния превратился в дисциплинарный проступок, а самоаборт, который ранее преследовался в уголовном порядке, вообще не рассматривается действующим законодательством как правонарушение.

Кроме того, одно и то же неправомерное действие может выступать одновременно и в качестве преступления, и в качестве гражданского или иного правонарушения. Так, умышленное истребление личного имущества является уголовно наказуемым деянием (ст. 149

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 248

УК РСФСР), но в то же время оно дает право потерпевшему на предъявление к причинителю гражданского иска о возмещении причиненного вреда. Подобные совпадения обусловливаются причинами двоякого порядка. Во-первых, в случаях такого рода неправомерное деяние посягает одновременно либо на два различных вида общественных отношений, либо на две различных формы проявления одного и того же общественного отношения, и потому оно должно влечь за собою одновременное применение двух видов ответственности. В частности, в приведенном примере объектом посягательства являются имущественные отношения в качестве как стоимостных отношений, так и отношений социалистического правопорядка, в связи с чем одновременному применению подлежат меры гражданской и уголовной ответственности. Во-вторых, учитывается также различная направленность тех или иных мер юридической ответственности. Так, меры уголовного наказания обращены против личности преступника, а меры гражданско-правовой ответственности ставят своей задачей обеспечить восстановление нарушенных общественных отношений, охраняемых нормами гражданского права. Если имеются законные основания для постановки в связи с совершенным правонарушением обеих указанных задач, оно должно влечь за собою одновременное применение к правонарушителю двух видов юридической ответственности.

Так обстоит дело с различными видами неправомерных действий и юридическими последствиями их совершения.

Классификация правомерных действий исходит из учета их целенаправленности.

Одни правомерные действия совершаются людьми без специального намерения породить юридические последствия, и тем не менее такие последствия наступают в силу прямых указаний закона. Когда, например, поэт пишет стихи, а ученый создает монографию, то первый устремляет свои помыслы на достижение определенного художественного, а второй – научного результата, но едва ли кто-либо из них думает о правовых последствиях осуществляемой ими деятельности. Несмотря на это, и тот, и другой приобретает авторское право на созданное им произведение, потому что именно такие юридические последствия предусмотрены законом на случай

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 249

появления выраженных в определенной форме результатов творческого труда.

Другие правомерные действия совершаются со специальным намерением породить юридические последствия Когда, например, органы прокуратуры выносят постановление о возбуждении уголовного дела или когда местный Совет выдает гражданину ордер на получение жилой площади, то они не только ясно представляют себе юридические последствия своих действий, но совершают их именно для того, чтобы подобные последствия наступили. Действия такого рода встречаются во всех отраслях советского права. К ним, например, относятся: включение гражданина в избирательные списки (в области государственного права), выдача нарядов и фондов на поставку продукции (в области административного права), совершение сделок (в об части гражданского права), процессуальные действия органов суда и следствия (в области процессуального права».

Первую группу действий принято именовав юридическими поступками, а вторую – юридическими актами [2].

Различие между юридическими поступками и юридическими актами имеет особенно существенное практическое значение для тех случаев, в которых момент возникновения правоспособности лица не совпадает с моментом возникновения у него дееспособности. Совершение юридических актов предполагает целеустремленность сознания и воли на достижение определенных правовых последствий. Поэтому такие акты могут совершать лишь дееспособные лица. Напротив, юридические поступки не требуют такой целеустремленности, и потому совершать их могут даже и недееспособные. Как правильно отмечает Н.Г. Александров, «авторское право, например, возникает и у малолетнего композитора. Право на вознаграждение за находку по ст. 68-6 ГК РСФСР, несомненно, возникает и у несовершеннолетнего лица, нашедшего потерянную вещь» [3].

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 250

Было бы, конечно,, неправильно думать, что дети или душевнобольные при совершении юридических поступков вообще не нуждаются в восполнении их правоспособности дееспособностью других лиц – родителей или опекунов. Так, найти потерянную вещь может и ребенок, но его родители должны проследить за тем, чтобы вещь не была присвоена находчиком. В противном случае они будут нести ответственность перед собственником. Следовательно, и при совершении юридических поступков соответствующие дееспособные лица обязаны обеспечить такое поведение недееспособного, которое не нарушало бы требований закона. Но если юридические акты для недееспособных совершают родители или опекуны, то юридические поступки могут быть совершены самими недееспособными, хотя и под ответственностью их родителей или опекунов.

Юридические акты совершаются как индивидуальными, так и коллективными субъектами права, в том числе органами государственной власти. В последнем случае юридические акты обычно совершаются в той же самой форме, что и издание нормативных актов, осуществляемое теми же самыми государственными органами. Так, и установление правил ведения торговли в данной местности, и распределение в порядке очередности жилой площади между -лицами, состоящими на учете, оформляются путем издания решения исполкома местного Совета депутатов трудящихся. Но правовое значение этих актов существенно различно: первый является источником права, второй – юридическим фактом. Поэтому, когда мы имеем дело с органами государственной власти, осуществляющими нормотворческую деятельность, необходимо различать нормативные акты и юридические акты или факты. Если изданный акт содержит в себе общие правила поведения, он является нормативным актом. Значение юридического факта он приобретает лишь в случаях, когда этот акт носит индивидуальный характер и обусловливает возникновение, изменение, прекращение правоотношений или наступление иных, конкретных юридических последствий.

Против приведенного деления актов государственных органов в литературе выступил О. А. Красавчиков, который полагает, что некоторые из таких актов (он их именует конкретными предписаниями компетенции) не

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 251

являются ни нормативными актами, ни юридическими фактами. В качестве примера автор ссылается на ст. 2 постановления СНК РСФСР от 21 января 1921 г., которая гласит: «Поручить Государственному издательству в лучшей типографии республики отпечатать роскошным изданием заготовленный академиком Павловым научный труд, сводящий результаты его научных работ за 20 лет...». В этой статье действительно нет нормы права, ибо она не формулирует общего правила поведения. Но она порождает конкретные права и обязанности у определенных лиц. Почему же ее нельзя признать юридическим фактом? С точки зрения О.А. Красавчикова потому, что подобные акты не основываются на какой-либо норме права и опираются только на компетенцию издающего их органа, тогда как «юридическим фактом является лишь тот факт, с которым нормы права связывают юридические последствия» [4].

Автор, однако, упускает из виду, что компетенция органов государства определяется в нормативном порядке и что поэтому конкретные акты госорганов реализуют норму об их компетенции и в этом смысле бесспорно являются юридическими фактами. Кроме того, конкретные отношения, возникающие из актов компетенции, регулируются не только этими актами, но и общими правилами, которые распространяются на отношения данного типа. Совершенно очевидно, например, что, издавая научный труд академика И.П. Павлова, Государственное издательство должно было руководствоваться общими правилами об издательской деятельности. Значит, правоотношения такого рода имеют свою нормативную основу, а следовательно, и акты, приводящие к их возникновению, являются юридическими фактами.

Таким образом, категории нормативных актов и юридических фактов охватывают все акты, которые исходят от государства и его органов.

II

Рассматривая вопрос о понятии юридических фактов и их классификации, мы. касались в предшествующем изложении лишь таких правовых последствий, которые

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 252

вызываются к жизни наступлением отдельных, единичных юридических фактов. Нередко, однако, для того, чтобы соответствующие правовые последствия возникли, требуется наступление -предусмотренных законом нескольких юридических фактов. Так, для участия в выборах необходимо, чтобы лицо обладало советским гражданством, достигло избирательного возраста и было включено в список избирателей; для возникновения права на получение пенсии по старости необходимо, чтобы лицо достигло указанного в законе возраста, имело определенный трудовой стаж, обратилось за назначением пенсии в соответствующие органы и чтобы состоялось назначение пенсии; для возникновения уголовного правоотношения необходимо, чтобы было совершено деяние, включающее в себя все элементы, совокупность которых образует предусмотренный уголовным законом состав преступления; для возникновения уголовно-процессуального правоотношения необходимо, чтобы вследствие совершения преступления возникло уголовное правоотношение и чтобы в связи с этим компетентные государственные органы вынесли постановление о возбуждении уголовного дела.

Совокупность юридических фактов, наступление которых необходимо для возникновения предусмотренных законом правовых последствий, называется юридическим составом [5].

Юридический состав может быть образован сочетанием не только действий, но также действий и событий. Так, в приведенных примерах возникновение отношении по пенсионному обеспечению опирается на совокупность действий и событий (например, достижение определенного возраста). Факты, входящие в данный юридический состав, могут относиться не к одной, а к различным

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 253

отраслям советского права. Так, для возникновения уголовно-процессуального правоотношения требуется совершение преступления (уголовно-правовой юридический факт) и вынесение постановления о возбуждении уголовного дела (уголовно-процессуальный юридический факт). Наконец, в качестве одного из элементов юридического состава может выступать не только действие или событие, но также отдельное правоотношение. Например, основанием возникновения того же уголовно-процессуального правоотношения является уже возникшее уголовное правоотношение, служащее поводом для возбуждения уголовного дела [6].

Юридические составы, как и юридические факты вообще, бывают правомерными и неправомерными. Неправомерный юридический состав называется составом правонарушения. Правомерный юридический состав обосновывает возникновение субъективных прав для лиц, в пользу которых он развертывается. Поэтому правомерный состав иначе называют основанием или титулом права.

Когда для возникновения субъективного права требуется не отдельный юридический факт, а их известная совокупность (юридический состав), то наступление уже некоторых фактов, входящих в данный состав, может вызвать определенный юридический эффект. Например, для заключения договора требуется по крайней мере два юридических факта: предложение о заключении договора (офферта) и принятие этого предложения (акцепт). Из одной только офферты договорное правоотношение не возникает, но определенный юридический эффект ею все же порождается: офферент должен в течение определенного срока ожидать ответа на сделанное им предложение, а тот, кто получил офферту, может принять, акцептовать ее, и тогда договор будет признан заключенным. Что же представляет собою тот правовой эффект, который вызывается уже наступившей частью юридического состава? К разряду каких правовых категорий его следует отнести?'

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 254

Общий процесс создания правоотношения протекает обычно следующим образом: в силу наступления определенных, указанных в законе юридических фактов между двумя правосубъектными лицами устанавливается определенное правоотношение. Этот процесс охватывает собою, следовательно, три правовых категории: правосубъектность, юридические факты, правоотношение. Но как быть с правовым действием наступившей части юридического состава? Она не порождает еще правоотношения, но уже вызывает определенный юридический эффект. Не означает ли это, что существует еще какая-то четвертая категория, не укладывающаяся в рамки ни правосубъектности, ни юридических фактов, ни правоотношения?

Утвердительный ответ на этот вопрос был впервые выдвинут в буржуазной литературе Зеккелем, который пришел к выводу, что, помимо субъективного права, существует еще прообраз права или образующееся право (Gestaltungsrecht) [7].

Впоследствии концепция Зеккеля была перенесена на почву советской юридической науки M.M. Агарковым, взгляды которого по интересующему нас вопросу известны под наименованием теории секундарных прав и динамической правоспособности [8].

M.M. Агарков исходит из того, что содержание правоспособности зависит не только от факта признания ее за данным лицом со стороны государства, но и от того, какими реальными правами данное лицо обладает, в каких отношениях с другими лицами оно находится. Так, например, мало вообще признать за данным лицом способность страховать имущество. Для того чтобы эта способность была реальной, лицо должно обладать тем или иным имуществом. Таким образом, правоспособность– это не неизменная абстрактная способность вообще иметь права и обязанности, а динамическое явление, так как она «...для каждого данного лица в каждый данный момент означает возможность иметь определенные конкретные права и обязанности в зависимости

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 255

от его взаимоотношений с другими лицами» [9]. Вместе с тем не всякое юридическое действие, совершаемое данным лицом и проявляющее его правоспособность, можно считать проявлением субъективного права, ибо, как указывает M.M. Агарков, субъективному праву всегда противостоит обязанность другого лица, между тем как иногда совершаются юридические действия, которым противостоит не обязанность, а лишь связанность другого лица. Так, например, лицо, сделавшее офферту, еще не обязано перед адресатом офферты, но связано возможностью получения от него акцепта. У получателя офферты не возникло еще субъективное право, поскольку договор не заключен, связанность не превратилась в обязанность, количество не перешло в новое качество. Но у него имеется все же нечто большее, чем вообще способность заключить договор: он может путем акцепта заключить данный договор. Поэтому у него нет субъективного права, но есть «образующееся», или так называемое секундарное право [10].

Таким образом, M.M. Агарков различает три понятия: 1) правоспособность, но не в статическом, а в динамическом состоянии, поскольку ее содержание в каждый данный момент зависит от взаимоотношений ее обладателя с другими лицами; 2) субъективное право, возникающее на основе правоспособности и характеризующееся тем, что ему противостоит обязанность других лиц; 3) секундарное право, являющееся промежуточным звеном между правоспособностью и субъективным правом: оно представляет собой нечто большее, чем правоспособность, так как принадлежит не каждому, а лишь данному лицу, и нечто меньшее, чем субъективное право, так как ему противостоит не обязанность, а лишь связанность других лиц.

Теория M.M. Агаркова была подвергнута критике в работе С.Н. Братуся «Субъекты гражданского права». Вместе с тем автор предложил свое собственное решение той же проблемы. «Правоспособность, – пишет С.Н. Братусь, – необходимое условие для правообладания, т.е. необходимая предпосылка субъективного

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 256

права. Правоспособность как возможность иметь любые, признанные законом права и принимать на себя обязанности – абстрактная, т.е. общая возможность, принадлежащая всякому и каждому. Иначе говоря, правоспособность – это только возможность быть субъектом всех тех прав и обязанностей, которые признаны и допущены объективным правом» [11]. «При таком понимании правоспособности то, что именуют ее отдельными, конкретными проявлениями, становится содержанием субъективного права» [12]. Раз субъективное право является мерой возможного или дозволенного поведения, то никаких секундарных прав не существует: «так называемые секундарные права являются субъективными правами» [13], поскольку и в них заключена мера возможного поведения, и они представляют собою одно из проявлений правоспособности.

Изложенное показывает, что С.Н. Братусь различает два понятия: 1) правоспособность как абстрактное или суммарное выражение способности обладать предусмотренными законом правами и обязанностями; 2) субъективное право как меру возможного или дозволенного поведения, как всякое проявление правоспособности.

Присоединяясь к критическим соображениям, выдвинутым С.Н. Братусем против теории М.М. Агаркова, мы не можем, однако, в полной мере признать правильными все его положительные выводы.

Для того чтобы у данного лица возникли те или иные субъективные права, недостаточно одной лишь правосубъектности, но необходимо также наступление определенных, законом предусмотренных юридических фактов. Это относится и к таким субъективным правам, которые возникают одновременно с возникновением правосубъектности. Например, одновременно с рождением у лица появляются правосубъектность и право советского гражданства. Но для возникновения правосубъектности достаточно одного лишь факта рождения, а для того чтобы у родившегося возникло право советского гражданства, необходимы иные юриди-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 257

ческие факты (например, рождение от родителей, являющихся советскими гражданами). Таким образом, между правосубъектностью и субъективным правом имеется промежуточное звено в виде юридических фактов, каковыми могут быть не только события, но и действия, причем действия, которые отнюдь не всегда представляют собой осуществление субъективного права. Так, если лицо находит утерянную гражданином вещь, оно совершает правомерное действие, порождающее для него и обязанности (вернуть вещь собственнику), и права (право на вознаграждение). Но само это правомерное действие не является, конечно, осуществлением субъективного права. Поэтому в отличие от С.Н. Братуся мы считаем, что не всякое проявление правосубъектности есть субъективное право, что между правосубъектностью и субъективными правами имеется промежуточное звено, в качестве которого иногда выступают и правомерные действия, не являющиеся осуществлением субъективного права.

Однако возможность совершения подобных действий нельзя считать и секундарным правом, как думает M.M. Агарков. Речь идет лишь о возможности совершения таких действий, которым закон придает силу юридического факта. Конечно, не каждым лицом может быть совершено при всех условиях то действие, которое необходимо для установления данного правоотношения. Так, акцептовать офферту может лишь тот, кому она направлена. Но происходит это не потому, что у данного лица возникло секундарное право, а потому, что для возникновения некоторых правоотношений требуется совокупность юридических фактов, причем наступившая часть юридических фактов иногда создает возможность породить своим действием правоотношение не для всех, а лишь для данного лица. Так, для заключения договора требуются офферта и акцепт. Но если оф-ферта уже была сделана, то для возникновения правоотношения необходим еще один юридический факт – акцепт, который может совершить не всякое, а лишь данное лицо. Однако это обстоятельство так же мало влияет на его правосубъектность, как не расширяет правосубъектности гражданина, нашедшего утерянную вещь, тот факт, что именно ему, а не другому лицу удалось ее обнаружить. Право участвовать в договоре

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 258

имеет каждый, кто обладает правосубъектностью. Но-отсюда вовсе не следует, что каждое правосубъектное лицо может притязать на заключение данного конкретного договора.

Отрицание понятия секундарного права приводит нас и к отрицанию понятия динамической правосубъектности. Выдвигая это понятие, M.M. Агарков допустил по существу смешение процесса образования субъективного права с правосубъектностью. Для того чтобы у данного лица возникло субъективное право, оно должно обладать правосубъектностью. Но непосредственно из правосубъектности субъективные права не возникают. Необходимо еще наступление определенных юридических фактов. В этом качестве могут выступать события, действия и даже сами субъективные права, которыми лицо уже обладает. Но субъективное право, играющее одновременно роль юридического факта, правосубъектности не порождает, а само появляется потому, что правосубъектность уже существует. Следовательно, отношения, в которых субъект права находится с другими лицами, имеют значение не для его. правосубъектности (или правоспособности, как говорит M.M. Агарков), а для приобретения на основе уже имеющейся правосубъектности данных, конкретных прав в отношениях с данными, конкретными лицами.

Итак, с нашей точки зрения, нужно различать три понятия: 1) правосубъектность как предпосылку обладания правами и обязанностями и их осуществления; 2) субъективное право как меру возможного поведения и возможность требовать определенного поведения от обязанных лиц; 3) юридические факты как промежуточное звено между правосубъектностью и субъективным правом [14] . В этом качестве могут выступать не только события и действия, но и сами субъективные права.

После выяснения связи, существующей между правосубъектностью, субъективными правами и юридическими фактами, появляется возможность разрешить спорный в литературе вопрос об отграничении понятия правосубъектности от понятия субъективного права.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 259

На первый взгляд этот вопрос представляется настолько ясным, что самая его постановка может показаться излишней. Правосубъектность есть предпосылка правообладания, этим она и отличается от субъективного права. Но дело в том, что самую правосубъектность тоже можно рассматривать как право. Действительно, раз мне принадлежит правосубъектность, то это, по-видимому, означает, что я «имею право» обладать правами и обязанностями и осуществлять их. Отличается ли такое «право» от субъективных прав в собственном значении этого слова?

Характеризуя правосубъектность, которую он, правда, необоснованно отождествляет с правоспособностью, Н.Г. Александров указывает, что последнюю «надо рассматривать как своеобразное длящееся отношение между лицом и государством, отношение, обусловливающее возможность для лица при наличии фактических условий, предусмотренных юридической нормой, становиться участником правоотношения того или иного вида, то есть обладать теми или иными правомочиями и нести те или иные обязанности» [15]. Если оставить в стороне вызывающее сомнение отождествление правоспособности и правосубъектности, то нельзя не согласиться с Н.Г. Александровым в том, что правосубъектность – это отношение между лицом и государством, но не между ним и другими лицами. Действительно, какие требования данное лицо по линии правосубъектности могло бы предъявить к другим лицам? По-видимому, лишь одно требование, а именно – чтобы они признавали его субъектом права. Но такое признание зависит не от них, а от государства. Поэтому сущность правосубъектности сводится к длящемуся отношению субъекта права с государством. Напротив, субъективное право есть отношение не только с государством, но и с обязанным лицом. На этой основе и может быть проведено, на наш взгляд, разграничение понятий правосубъектности и субъективного права.

Правосубъектность как длящееся отношение лица с государством исчерпывается лишь одной возможностью – мерой дозволенного данному лицу поведения. Субъективное право включает в себя не только меру

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 260

дозволенного поведения, но и возможность требовать определенного поведения от обязанных лиц. И до тех пор, пока юридические факты не породили этой последней возможности, перед нами либо только правосубъектность, либо также и наступившая часть юридических фактов, но еще отсутствует субъективное право.

Это положение особенно ярко иллюстрируется на примере сделанной, но еще не акцептованной офферты, т.е. на том примере, который обычно приводится в обоснование отвергаемой нами категории секундарных прав. Направление офферты есть проявление правосубъектности, но не субъективного права, так как это действие ни к чему не обязывает других лиц, а представляет собою совершение того, что государством дозволено. Возможность принять офферту, акцептовать ее вытекает из правосубъектности и наступившего юридического факта (получения офферты), но не составляет осуществления права, ибо никаких претензий к офференту акцептант в силу одной лишь возможности принятия офферты предъявить не вправе. Возможность предъявления претензий к офференту (в том числе и претензий, связанных с тем, что офферент, не дожидаясь получения акцепта, заключил договор с другим лицом) возникает лишь после того, как офферта будет акцептована, т.е. после заключения договора и возникновения на его основе субъективных прав и обязанностей. По этой линии, т.е. по линии появления возможности требовать определенного поведения от обязанных лиц, и проходит граница между субъективным правом и правосубъектностью.

III

Юридические факты предусматриваются гипотезой правовой нормы. Их наступление вызывает те последствия, которые в норме права указаны. Однако для того, чтобы соответствующие последствия признавались другими лицами, они должны быть убеждены в том, что вызвавшие эти последствия юридические факты действительно наступили. Но каким образом подобное положение может быть достигнуто, если юридические факты, как правило, носят эпизодический характер, а связанные с ними правовые последствия обычно рассчитаны на более или менее продолжительное время?

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 261

Например, право собственности на имущество возникло в результате совершения договора купли-продажи. Каким же образом другие лица могут быть убеждены в том, что обладателю данной вещи принадлежит право собственности на нее, если они не были очевидцами факта покупки вещи и если самый этот факт относится к сравнительно отдаленному прошлому? По-видимому, их убежденность может быть основана только на предположении о том, что раз данное лицо владеет вещью, значит, оно является ее собственником. С подобным предположением не может не считаться и закон, ибо, если бы в каждом отдельном случае вместо предположения субъекты права должны были бы ссылаться на самый юридический факт, это поставило бы их в крайне затруднительное положение, поскольку факты, имевшие место в прошлом, нередко невосстановимы и недоказуемы.

Предположение о существовании юридического факта, вызвавшего наступление данных конкретных юридических последствий, называется презумпцией.

Презумпция, следовательно, заменяет или представляет собою юридический факт. В этом смысле она имеет такое же правовое значение, как и сами юридические факты. Тем самым становится очевидным, каким глубоким заблуждением является мнение, будто презумпции важны лишь для процессуального права. В процессуальном праве презумпции получают наиболее яркое выражение потому, что они оказывают влияние на доказательственную деятельность участников процесса, осуществляемую в целях установления объективной истины.

За пределами процессуального права презумпции действуют как молчаливо воспринимаемые предположения, они не порождают здесь споров и потому представляются гораздо менее очевидными. Но что они используются также и вне процессуальных правоотношений, в этом едва ли может быть какое-либо сомнение. При совершении, например, многочисленных договоров купли-продажи в повседневной жизни покупатель обычно не требует от продавца представления доказательств того, что ему принадлежит право отчуждения данной вещи. Подобное право презюмируется на основе факта обладания вещью. Если бы у отчуждателя в действительности не было права на отчуждение, покупатель все равно счи-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 262

тался бы добросовестным до тех пор, пока не было бы положительно доказано иное. Предположение о его добросовестности вытекало бы из того, что, поскольку отчуждатель владел вещью, приобретатель мог исходить из предположения о наличии у него права на отчуждение. Число подобных примеров можно было бы умножить. Они как раз и доказывают, что так же, как и юридически« факты, презумпции имеют значение отнюдь не только для процессуального права. Вместе с тем между юридическими фактами и презумпциями имеются весьма существенные различия.

Юридический факт – это обстоятельство, которое имело место в действительности. Напротив, презумпция – это только предположение о том, что данный факт имел место. Поэтому юридический факт неопровержим, тогда как презумпция может быть опровергнута, если иное не установлено законом. Достаточно в этом отношении сопоставить действительный факт смерти с судебным определением о признании гражданина умершим, основанным на презумпции его смерти ввиду длительного безвестного отсутствия. В первом случае – налицо неопровержимый юридический факт, а во втором – презумпция, которая может быть опровергнута явкой гражданина, признанного умершим.

Далее, юридический факт, если его существование очевидно или было доказано тем или иным способом, ни в каком другом дополнительном обосновании не нуждается. Напротив, презумпция сама опирается на определенные факты, имеющие юридическое значение и составляющие необходимое условие ее применения. Возьмем, например, факт совершения гражданского деликта и действующее в гражданском праве и процессе правило о том, что причинитель вреда несет ответственность, если не будет доказана его невиновность. Факт причинения вреда имуществу или личности имеет юридическое значение сам по себе, тогда как приведенное правило вступает в силу только при условии, если будет доказано, что данное лицо действительно совершило противоправное действие.

Наконец, юридический факт относится к области фактической, и потому он лишь вызывает правовые последствия, но не нормирует их. Напротив, презумпция отно-сится к области нормативной, и потому она не только

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 263

приводит к возникновению определенных юридических последствий, но и используется для целей их нормирования. Сопоставим, например, факт бесхозяйности имущества с презумпцией права государственной собственности. Юридическое значение факта бесхозяйности имущества заключается в том, что он влечет за собою передачу данного имущества в собственность государства, которая, однако, нормируется не этим фактом, а действующим законодательством. В отличие от этого презумпция права государственной собственности есть нормативное правило, которое не просто влечет за собою определенные правовые последствия, но и регулирует доказательственную деятельность участников соответствующего гражданского спора.

Презумпции бывают различных видов, в связи с чем осуществима их определенная классификация.

По сфере их применения презумпции подразделяются на общие и конкретные. Общие презумпции распространяются на все правоотношения. Такова, например, презумпция знания законов. Особенность конкретных презумпций проявляется в том, что они связывают возникновение соответствующих правовых последствий лишь с наступлением данных конкретных фактических обстоятельств. Так, например, презумпция старшинства одного из нескольких покупателей индивидуально определенной вещи, если выявить фактическое старшинство не удается, начинает действовать лишь при условии предъявления им первым иска в суде, и т.д. Поэтому такие презумпции относятся к разряду конкретных презумпций.

По степени их обязательности презумпции подразделяются на фактические и юридические. Фактические презумпции в самом законе или в ином нормативном акте не выражены, и потому они имеют значение лишь доказательственного факта, подлежащего свободной оценке, т.е. рассматриваются как такие предположения, которые могут быть приняты, но не обязательно должны быть приняты за истину. Напротив, юридические презумпции выражены в самом законе или в ином нормативном акте и потому обязательно должны рассматриваться как истинные, если они не будут опровергнуты. Так, например, действующее в СССР законодательство не формулирует презумпцию, согласно которой владелец

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 264

вещи признается ее собственником до тех пор, пока не будет доказано противное. Ясно, однако, что, если к владельцу будет предъявлен иск об отобрании вещи, он может сослаться на факт владения как на доказательство принадлежащего ему права собственности. Презумптивная сила такого факта бесспорна. Но так как он имеет значение лишь фактической презумпции, суд вправе с учетом всех обстоятельств дела не придавать ему решающего значения и потребовать от ответчика представления других доказательств. Напротив, презумпция права государственной собственности получила у нас нормативное закрепление. Поэтому в спорах о праве собственности с участием государства в лице его соответствующих органов суд или арбитраж, следуя этой презумпции, обязаны признать государство собственником, если положительно не будет доказано, что право собственности на спорную вещь принадлежит другому участнику процесса.

По их юридической силе презумпции подразделяются на опровержимые и неопровержимые. Опровержимые презумпции признаются за истину до тех пор, пока не будет доказано противное. Такова, например, презумпция смерти лица, длительное время находящегося в состоянии безвестного отсутствия. Такой же характер носят и все другие презумпции, известные советскому праву. В отличие от этого неопровержимые презумпции признаются за истину во всех случаях, когда налицо условия их применения, а их опровержение не допускается. Подобные презумпции порождают чуждый социалистическому праву формализм, и потому нашему законодательству они неизвестны.

С презумпциями не следует смешивать такие правила закона, которые лишь по внешней видимости кажутся основанными на предположениях, но на самом деле никаких предположений не формулируют, а связывают определенные, конкретные правовые последствия с действительно имевшими место юридическими фактами. В ч. 1 ст. 43 ГК РСФСР, например, говорится: «Если наступлению условия недобросовестно воспрепятствовала сторона, которой ненаступление условия выгодно, то условие считается наступившим». На первый взгляд может показаться, что ч. 1 ст. 43 ГК при указанных ею обстоятельствах презюмирует наступление условия. Но, ничего

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 265

не меняя в содержании этой статьи, ее можно было бы выразить текстуально по-иному: «Если с наступлением условия связывается вступление сделки в действие, но сторона, которой это выгодно, воспрепятствовала его наступлению, сделка все равно вступает в действие. Если же с наступлением условия связывается прекращение действия сделки, но сторона, которой это выгодно, воспрепятствовала его наступлению, сделка все равно прекращает свое действие». При такой формулировке текста ч. 1 ст. 43 ГК ни у кого уже не могла бы возникнуть мысль о том, что она опирается на презумпцию. Но подобная формулировка привела бы к значительному увеличению объема законодательного текста. Во избежание этого законодатель прибег к другому техническому приему, обеспечивающему необходимую краткость закона. Однако этот технический прием ничего общего с применением юридических презумпций не имеет.

[1] См., например, М. А. Шнейдер, Советское уголовное право. Часть общая, М., 1955, стр. 123; А.Н. Васильев, Рецензия на учебник общей части уголовного права, «Социалистическая законность» 1953 г. № 8, стр. 90.

[2] Эту терминологию удачно применил О.А. Красавчиков (см. автореферат его кандидатской диссертации «Теория юридических фактов в советском гражданском праве», М., 1950, стр. 10).

[3] H.Г. Александров, Законность и правоотношения в советском обществе, Госюриздат, 1955, стр. 169.

[4] О.А. Красавчиков, Юридические факты в советском гражданском праве, Гссюриздат, 1958, стр. 24.

[5] Ф.С. Кечекьян по существу сводит на нет понятие юридического состава, ибо, с его точки зрения, только последний факт этого состава порождает правоотношение и только он является юридическим фактом (см. «Правоотношения в социалистическом обществе», изд-во Академии наук СССР. 1958, стр. 161). Но с этим мнением нельзя согласиться, так как последний по времени наступления факт не смог бы привести к правовым последствиям, если бы он не сочетался с другими фактами, указанными в норме права. Следовательно, все элементы юридического состава имеют одинаковое значение для возникновения правовых последствий, а потому все они являются юридическими фактами.

[6] Отрицая возможность рассмотрения правоотношений в качестве юридических фактов, С.Ф. Кечекьян исходит из тех же ошибочных положений, в силу которых он сводит на нет категорию юридического состава (см. «Правоотношения в социалистическом обществе», изд-во Академии наук СССР, 1958, стр. 161).

[7] E. Sесkel, Gestaltungsrechte des bumirgerlichen Rechts, Festgabe fuumlir Koch, Berlin, 1903.

[8] Изложение теории M.M. Агаркова см. в его работе «Обязательство по советскому гражданскому праву», М., 1940, стр. 67 и сл.

[9] Изложение теории M.M. Агаркова см. в его работе «Обязательство по советскому гражданскому праву», М., 1940, стр. 70.

[10] См. M M. Агарков, Обязательство по советскому гражданскому праву, М., 1940, стр. 70–73.

[11] С.Н. Братусь, Субъекты гражданского права, Госюриздат. 1950, стр. 5.

[12] С.Н. Братусь, Субъекты гражданского права, Госюриздат. 1950, стр. 6.

[13] С.Н. Братусь, Субъекты гражданского права, Госюриздат. 1950, стр. 10.

[14] Ср. А.В. Венедиктов, О субъектах социалистических правоотношений, «Советское государство и право» 1955 г. № 6, стр. 19–20.

[15] Н.Г. Александров, Законность и правоотношения в советском обществе, Госюриздат, 1955, стр. 134.

ГЛАВА V. ЗАКОННОСТЬ И ПРАВОПОРЯДОК

§ 1. Законность как классовое и историческое понятие

I

Законность, как и закон, – категория классовая.

Поэтому не может быть законности и ее нарушений вообще. В каждом классовом обществе имеют место своя законность и свои нарушения законности. Поскольку нет общей законности, не может быть и общей оценки требований законности вне времени и пространства, вне конкретных условий данного общества. Законность есть один из принципов деятельности любого государства в тот период, когда господствующий класс прогрессивен.

Даже при абсолютизме существовала законность, стремление обеспечить единство исполнения законов на всей территории государства. Достаточно вспомнить мероприятия Людовика XIV, Петра I, Екатерины II и многих других абсолютных монархов, направленные на установление единой законности феодально-абсолютистского государства. И абсолютистское государство под предлогом «общей пользы» в действительности стремилось подчинить жизнь подданных строгим правилам, угодным господствующему классу, насадить «дух» повиновения даже в мелочных проявлениях личной и общественной жизни [1]. Наличие законности не представляет собой чего-либо специфического лишь для определенной государственной системы или общественно-экономической формации. Как правило, господствующий класс любого го-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 267

сударства заинтересован в законности, ибо это его законность, содержание которой зависит от воли этого класса. Все попытки связать законность с демократией «вообще» (которой не существует), гуманизмом «вообще» (которого тоже не существует) есть не что иное, как отказ от классовых позиций в решении этого вопроса.

П.С. Ромашкин указывает, что на международной конференции в Варшаве «с очевидностью была вскрыта несостоятельность подхода к проблеме социалистической законности с абстрактных «общих» позиций правового государства». Он вполне правильно отмечает, что «такой подход представляет собой нарушение подлинно научного материалистического критерия – единства формы и содержания и игнорирование значения материального содержания для выявления сущности любого общественного явления» [2]. Мы вполне согласны с тем, что «попытка вывести понятие законности из каких-то высших, надклассовых категорий, как это хотел сделать декан Йельского правового факультета проф. Е. Ростов, заявивший, что «законность – это выражение гуманизма, а не социализма и капитализма», может служить лишь извращению существа социалистической законности, равно как и затушевыванию классовой природы буржуазной законности». Марксизм рассматривает законность как историческое и классовое явление [3].

Требование законности прогрессивно, когда речь идет о законах, содействующих развитию общества; требование законности реакционно, когда речь идет о законах, поддерживающих общество умирающее, реакционное и мешающее установлению новых общественных отношений. В этом случае победивший класс ломает старую законность и создает на ее месте свою законность, требуя ее соблюдения.

В.М. Чхиквадзе прав, когда пишет: «Воздействие права и законности на экономический строй общества мо-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 268

жет быть либо прогрессивным, либо реакционным, в зависимости от того, какие экономические законы общества они обслуживают, носителем какого способа производства является господствующий класс» [4].

Класс, идущий вперед, выражает в своих юридических законах объективные закономерности прогрессивного развития общества. Юридические законы передового класса, будучи прогрессивными, соответствуют интересам всего общества на данном этапе его развития в том смысле, что выражают потребности движения общества вперед, хотя и продолжают оставаться классовыми законами, отражающими волю того или другого класса.

Неверно встречающееся иногда у нас утверждение, что «отказ империалистической буржуазии от принципа законности выражается, в частности, в издании многочисленных реакционных законов» [5]. В этих случаях смешивают два различных явления и тем самым снимают существо вопроса. Основное заключается в том, что в эпоху империализма буржуазия уже не может управлять даже при помощи реакционных законов. Издание новых реакционных законов сталкивается со значительными трудностями в результате роста сознательности и организованности пролетариата и его сопротивления изданию подобных законов, а управлять при помощи старого законодательства буржуазия также часто не может. То, что буржуазия становится на путь произвола, характерно именно для эпохи империализма. Разложение буржуазной законности заключается в том: а) что отдельные законы издаются в противоречии с основными конституционными нормами страны; б) что в процессе применения буржуазный суд и другие органы, применяющие закон, нарушают законы и в) что основанная на буржуазном законе деятельность государственных органов вытесняется произволом этих органов. Примеров подобного разрушения буржуазной законности можно привести много. Остановимся на нескольких, наиболее ярких.

1. Изданные в США антикоммунистические законы, в частности закон Маккарэна 1950 года «О внутренней

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 269

безопасности» [6], находятся в противоречии с конституцией США. Противоречие этих законов конституции США настолько явно, что суды США до сих пор не вынесли ни одного окончательного решения по этому вопросу.

Точно так же, как конституцию в целом, правящие круги США не могут сейчас отменить и 14, 15 поправки к конституции, но могут путем произвола и нарушения закона устанавливать расовую дискриминацию.

2. Принятый в ФРГ закон о запрещении Коммунистической партии Германии и вынесенное федеральным конституционным судом в Карлсруэ 17 августа 1956 г. решение по этому вопросу являются явно антиконституционными и противоречат преамбуле и ст. 146 основного закона ФРГ [7]. Последняя устанавливает, что «весь ненецкий народ по-прежнему призывается к тому, чтобы посредством свободного самоопределения осуществить единство и свободу Германии».

Таким образом, реакционное законодательство буржуазии и разрушение ею законности в эпоху империализма – это два, хотя и имеющих общие корни, но различных явления, которые смешивать не следует.

Поэтому необходимо более тщательно разобраться в утверждениях, что, «если на современном этапе в ряде капиталистических стран сохраняются элементы законности, это отнюдь не заслуга и не добрая воля империалистической буржуазии, а результат реального соотношения классовых сил; это означает, что классовое сопротивление пролетариата и всех других прогрессивных сил антидемократическим устремлениям империалистической буржуазии настолько сильно, что последняя в страхе перед окончательной потерей своего господства не решается открыто и целиком растоптать законность, как и буржуазную демократию в целом» [8].

Это правильное положение В.А. Туманова, но оно дает анализ лишь одной стороны вопроса. Дело вовсе не обстоит таким образом, что буржуазия охотно становится

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 270

на этот путь, напротив, для буржуазии было бы значительно удобнее, если бы она могла управлять старыми методами буржуазной демократии и буржуазной законности. Однако это в эпоху империализма в результате реального соотношения классовых сил становится для буржуазии невозможным.

В настоящее время пролетариат капиталистических стран заинтересован в борьбе за сохранение буржуазной законности, ибо как отметила Декларация, принятая на совещании коммунистических и рабочих партий стран социализма в ноябре 1957 года в Москве, в современных условиях в ряде капиталистических стран возможен переход государственной власти в руки рабочего класса мирным путем – посредством объединения большинства народа на основе рабочего и народного фронта и других возможных форм соглашения и политического сотрудничества разных партий и организаций [9], т.е. на основе существующих буржуазных конституций, завоевания прочного большинства в парламенте и буржуазной законности. Именно поэтому в условиях современного капиталистического общества требование точного соблюдения буржуазно-демократических законов соответствует интересам трудящихся и всех прогрессивных элементов буржуазных стран. Вот почему это требование защищают юристы-демократы, прогрессивные деятели юридической науки, которые борются за мир и демократию.

II

Законы буржуазного государства всегда, с первых дней их существования, служили и служат в настоящее время интересам буржуазии и направляются против интересов трудящихся (достаточно вспомнить закон Ле-Шапелье, изданный французской буржуазией сразу же после прихода к власти, и сопоставить его с законом Тафта–Хартли в США, изданным через полтора века после принятия закона Ле-Шапелье).

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 271

С переходом к империализму, как указывал В.И. Ленин, «эпоха использования созданной буржуазией законности сменяется эпохой величайших революционных битв, причем битвы эти по сути дела будут разрушением всей буржуазной законности, всего буржуазного строя, а по форме должны начаться (и начинаются) растерянными потугами буржуазии избавиться от ею же созданной и для нее ставшей невыносимою законности!» [10].

В империалистических странах мы наблюдаем продолжающийся процесс распада буржуазной законности: при помощи противоречащих конституциям действий правящих групп буржуазии фактически упраздняются элементарные права трудящихся и всех прогрессивных элементов общества, подавляются, а то и вовсе уничтожаются демократические буржуазные свободы. Правящие группы буржуазии, не стесняясь, открыто нарушают свои конституции тогда, когда речь идет о правах, которые конституции предоставляют трудящимся и их передовому отряду – коммунистической партии. Вступив в союз с американским империализмом, господствующая монополистическая буржуазия высокоразвитых капиталистических стран рассчитывает при поддержке империалистов США подавить революционные освободительные силы, воспрепятствовать борьбе народных масс за социальный прогресс [11].

Однако проведение открыто реакционных законов в тех капиталистических странах, где существуют парламент и иные атрибуты буржуазной демократии, связано с серьезными трудностями и, как правило, требует большой подготовительной работы (разжигания антикоммунистической истерии, подкупа и т.д.), да и не всегда удается. При таких условиях легче и проще вместо издания новых законов при помощи государственного аппарата применить соответствующее толкование и проведение действующего закона в жизнь, реально обеспечивающие практические интересы верхушки империалистического общества. Буржуазия ставит перед своим государственным аппаратом задачу находить выгодное и удоб-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 272

ное для нее- решение конкретных вопросов, избегая формулировки этих решений в абстрактных нормах, которые разоблачили бы реакционную сущность буржуазного правительства, вызвав тем самым сопротивление. Этой задаче по существу служит и буржуазная теория права, идеологически оправдывающая процесс разложения буржуазной законности.

Одним из первых проявлений такой тенденции явилось широкое распространение идей школы свободного права и более мелких направлений, группировавшихся вокруг нее.

В 1917 году немецкий юрист Штернберг писал: «Юрист не должен быть ученически точным стражем непосредственно данных построений, а законом он должен быть ограничен лишь в исключительных случаях» [12]. Таких же взглядов придерживались Жени [13], Эрлих, Гумплович и многие другие представители школы свободного права. Однако их работы, написанные в начале XX века, до первой мировой войны, в большинстве случаев исходили еще из связанности суда законом при наличии в нем ясно выраженной воли законодателя. Но в двадцатые годы отдельные авторы этого направления, такие как Исэй, Вюстендерфер и др., уже приходили к выводу, что «найти в формуле рационально установленную границу невозможно» [14], от четких формул закона Исэй вообще отказывается. Вюстендерфер ставит юридическую силу решения суда, находящегося в противоречии с законом, в зависимость от научно обоснованного правового чувства судьи [15]. В обращении германского союза судей при Верховном суде от 8 января 1924 г. говорилось, что судей не связывают такие законы, которые не являются выражением правовой идеи (Rechtsidee).

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 273

Это направление буржуазной правовой науки сыграло немалую роль в разрушении буржуазной законности, и в частности было использовано нацистами после их прихода к власти в Германии. Фашистские теоретики заявили, что законы, которые противоречат «здравому чувству народа» (Gesunde Vollksempfinden), ничтожны.

Стремление развязать руки суду, освободить его от подчинения закону, находило и находит свое выражение в различных теоретических концепциях.

Представители подобных теорий приходят к выводу, что «право всякого народа – это мнение полдюжины пожилых джентльменов, ибо если эти джентльмены образуют верховный суд страны, ни одно право или принцип, которому они не пожелают следовать, не явится правом этой страны» [16].

Председатель Верховного суда США Шарль Эванс Хогг утверждал: «Мы подчинены конституции, но конституция это то, что судьи под нею понимают» (« we live under the constitution, but the constitution is, what the judges say it is») [17].

Американский юрист Холмс заявляет, что право это только «предсказание, как поступит суд» [18].

«Так как судья связан законом и правом, – пишет швейцарский юрист Франц Шольц, – то он должен проверять, соответствует ли нравственности то, что издано как закон. Это кажется мне само собой понятным» [19]. Аналогично высказывался и немецкий юрист Кипп: «Никакой судья... не должен применять закон, который противоречит его тщательно проверенной совести» [20].

Эта тенденция, намечавшаяся уже в предвоенный период, получает дальнейшее развитие после второй мировой войны. Так, например, в ФРГ на смену идеям старой школы естественного права в послевоенные годы приходит новое, наиболее сейчас распространенное учение о «естественном праве с изменяющимся содержа-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 274

нием» (Велцель, Эбргардт Шмидт и др.), которое построено на экзистенциалистских, феноменологических и других подобных философских основаниях [21]. Все предыдущие буржуазные концепции в области права исходили из системы права, основанной на определенных общих принципах. Такие общие принципы школа естественного права видела в «вечных принципах морали и нравственности», позитивизм – в целях действующего законодательства и т.п. Теория права, построенная на экзистенциалистских философских основаниях, отказывается от каких бы то ни было общих принципов.

Особую роль в разложении буржуазной законности играли и играют иррационалистические направления, требующие в основу применения права вместо разума и логики положить чувство, интуицию.

Представители новейших направлений буржуазной философии права утверждают, что вечное естественное право недоказуемо, и призывают к «иррациональному» произволу в органах суда. Теперь, по их мнению, нельзя установить на вечные времена определенный, одинаково оцениваемый порядок. В статье «Культура и право», опубликованной в 1952 году, голландский юрист Ван дер Вен пишет: «В право, как и в другие области культурной жизни, проникли неуверенность и шаткость. Никто не в состоянии сейчас охватить все действующее 6 данный момент, в данном месте право, даже законодатель. Аномалии, внутренние противоречия при такой необозримости и изобилии права, которое не проистекает из одного источника, неизбежны. Больше невозможно пользоваться такими положениями, как « jus posterior derogat priori», « lex specialis derogat lex generalis» [22]. Ho поскольку отдельные правовые институты имеют в своей основе реальные ситуации, «реально логическую структуру», онтологическую структуру и т.п., постольку судья может исходить из последних, когда он находит, что в законе есть пробелы, что закон неправилен или неприменим по каким-либо другим соображениям.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 275

Господствующей буржуазной правовой идеологией, во всяком случае в Западной Германии, является сейчас так называемая «теория природы вещей» (Natur der Sache). Это фактически новое издание фашистской идеологии «конкретного мышления», покоящееся ныне на философии феноменологии Гусерля и Шеллера [23].

Указанная теория исходит из некой «реальной», или «конкретной», законности, которая присуща конкретной области деятельности и человеческому обществу в целом. Согласно этой теории социальным явлениям имманентен определенный «порядок», «правосудие должно только его познать и принять во внимание, чтобы идти по правильному пути» [24].

«Теория природы вещей» не имеет, однако, ничего общего с объективной закономерностью общественной жизни; она не материалистична, а идеалистична. Под «природой вещей» здесь понимается сущность и значение общественного устройства для господствующих групп империалистов. «Природа вещей» требует, таким образом, применения определенных политических мер для того, чтобы соответствующие институты могли выполнить свои задачи в любой стадии классовой борьбы в интересах господствующей кучки империалистов.

Из «теории природы вещей» исходит и западногерманский юрист Велцель, который считает, что в конкретных логических необходимостях правовая наука имеет постоянный объект, который делает ее независимой от всякого законодательного «произвола». Такие «логические необходимости» не образуют, однако, какой-либо законченной системы, как думали представители школы естественного права, но пронизывают все право и придают ему постоянное содержание вопреки отдельным конкретным решениям. Поэтому нет надобности в обращении к какому-либо сверхпозитивному «праву», что легко ведет к нарушению ограничивающих функций действующего права, а следует только разработать конкретно логические структуры [25].

Уничтожая общие принципы права, отказываясь от какой бы то ни было системы права, построенной на

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 276

общих принципах, феноменология в ее философско-правовом выражении является идеологическим обоснованием ликвидации буржуазной законности, обоснованием возможности решения каждого конкретного случая на основе «имманентной ему логики вещей».

Коинг приводит следующий пример толкования, вытекающего из «логики вещей»: для выполнения функций государство по своей природе нуждается в аппарате управления, который должен находиться в руках правительства и в котором должен действовать принцип подчинения. Таким образом, говорит Коинг, из «природы вещей» вытекает постановление правительства Аденауэра об увольнении из государственного аппарата членов КПГ и ряда других организаций. Этот закон, по мнению Коинга, «конкретно правомерен» («Sachgerecht»), хотя он и противоречит конституции ФРГ [26].

Когда буржуазия шла к власти, она могла ссылаться не только на принципы морали и нравственности, но и на доводы разума (рационализм), и на этой основе строить систему права. Сейчас же ей приходится отказываться от разумных оснований своего права и для решения конкретных вопросов требовать не разума, а чувства, веры (отсюда расцвет теологических теорий, «Gefuuml;hlsjurisprudenz» и т.п.).

Отказ буржуазии от рационализма в области права свидетельствует о невозможности в эпоху гибели буржуазного общества построить какую-либо логическую систему права.

Приват-доцент Генрих Губман в статье «Естественное право и правовое чувство» пишет, что судья должен при вынесении решения «спуститься в глубины своего существа» и при помощи тех «человеческих, духовных сил, которые мы называем чувством, решать вопрос там, где разум отказывается дать ответ» [27]. Логика Губмана поразительна: «То, что существует заранее данный человеку правовой порядок, никогда еще не могло быть доказано доводами разума и, вероятно, никогда и не будет дока-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 277

зано. Правовое чувство – это то, что всегда направляет наш дух на поиски лучшего права... Если в конце этих поисков не находится отчаяние, если правовое чувство не бессмысленно и не самообман, то должен существовать абсолютный масштаб оценки, к которому направлена вся человеческая деятельность. Таким образом, естественное право – это постулат правового чувства. В соответствии с этим неоспоримым внутренним феноменом вера в естественное право оправдана, пока его неосновательность не доказана. Естественное право спасено, если только его возможность разумно показана, так как правовое чувство возлагает бремя доказывания противного на сомневающегося» [28]. При такой «логике» спорить невозможно. С одной стороны, естественное право не было и не может быть доказано разумом, с другой – оно является постулатом, возможность его разумно показана и в него надо верить, а вера, как известно, разума не требует.

Кто отказывается от разума, тот фактически хочет ломать законность. Ломая буржуазную законность, Губ-ман отмечает, что «судья при новой ситуации не должен стесняться того, что он будет пионером в открытии новой оценки и обосновании новых путей» [29].

Итак, без морали, нравственности, разума, системы и законности, применяемое по-разному к каждому конкретному случаю на основе чувства, веры и произвола, отданное на усмотрение верных империалистической буржуазии судей – вот что такое буржуазное право эпохи империализма в понимании теоретиков современных направлений школы естественного права.

В последнее время в буржуазной правовой науке делаются попытки возродить позитивизм. Германский юрист Эбргардт Шмидт в своей речи в Карлсруэ в феврале 1952 года говорил: «Не существует определяющей содержание оценки, вытекающей из человеческой природы», и поэтому из понятий «естественное право», «всеобщий нравственный закон» и т.п. ничего не выйдет. Свой доклад он закончил словами : «Der Positivismus ist tot, es lebe der Positivismus» [30].

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 278

Буржуазная правовая наука встала перед дилеммой: или подчинение действующему закону, который судья не может оценивать и нарушать, или оценка закона с позиции «вечной» морали и нравственности – и тогда открывается путь для произвола и нарушения законности.

Эбргардт Шмидт в той же речи указывал: «Ничто так не спорно, как вопрос, чем, собственно говоря, связан судья» [31]. Согласно его мнению, «в судах имеет место беспомощное шатание между объективной и субъективной точками зрения» [32].

Наиболее «радикальные» позиции занимают экзистенциалисты. Они идут значительно дальше даже «школы свободного права». В соответствии с взглядами «школы свободного права» судья должен раньше, чем он выносит решение, найти норму в действующем праве. Если это невозможно, он должен себя поставить на место законодателя для того чтобы создать общую норму, на основе которой и судит.

По мнению экзистенциалиста Кона во взглядах «школы свободного права» юриспруденция понятий доведена до крайних выводов и результат является совершенно бессмысленным. Он считает абсурдом ч. 2 § 1 швейцарского гражданского кодекса, исходящую из указанных взглядов «школы свободного права»: судья при отсутствии закона и обычного права должен поставить себя на место законодателя и решать на основании общего правила, которое он создает [33].

Действительно, «школа свободного права» хочет, а вслед за ней швейцарский гражданский кодекс стремится уполномочить судью устанавливать новые, отличающиеся от традиционных правил нормы, если он не в состоянии вывести эту норму при помощи обычных -правовых правил (нахождение нового права). Очевидно, что судья здесь ограничивается чисто формальным условием, которое может быть выполнено самыми различными способами и не содержит в себе никаких гарантий правильности решения. Между тем экзистенциалисты,

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 279

в том числе и Кон, отказываются от этого требования. По их мнению, «правильное решение не требует никакой нормы – ни старой, ни новой, оно имеет свою основу в себе самом и его предпосылки, как и его конечная цель, в нем самом» [34].

Кон понимает, что экзистенциалистская теория неизбежно приводит к подрыву законности. Однако он старается отвести этот упрек не опровержением его, а указанием на то, что нормативная теория также ни в коей мере законности не обеспечивает, что современное буржуазное право вообще не обеспечивает стабильности закона и не дает гарантий от произвола, а юриспруденция понятий антинаучна, не соответствует фактам и в ряде случаев приводит к абсурдным выводам. Но он делает отсюда вывод, что надо идти дальше в том же направлении и отказаться от законности вообще. Поставив вопрос о том, «какую гарантию мы имеем против садистских жестокостей и несправедливости властей, кроме четких авторитетных правил закона», он отвечает на него следующим образом: «Во времена нацистского господства основная часть государственного законодательства оставалась нетронутой. Правовая наука с шумом и треском утверждала, что новое правовое состояние соответствует нормам и параграфам закона, а это доказывает, что, таким образом, они (нормы и законы) никакой защиты против бесправия и произвола не дают. Без власти над умами законы, учебники и своды действующего права – мертвые клочки бумаги. Из чего, однако, происходит это господство над умами? Из того, что закон– это приказ государства, или из того, что он угрожает применением силы, т.е. из страха? Нельзя идентифицировать страх и право. Страх гораздо сильнее перед нарушением права и преступлением, и борьба должна вестись и против незаконных приказов и против применения силы государства. Влияние силы на умы, которое свойственно праву, имеющему стремление бороться с нарушениями права, может выразиться только в требованиях, которые вытекают из конкретной ситуации. Эти требования не содержатся, однако, заранее в законе или в норме, а это всегда вновь возникающий субъективно-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 280

объективный феномен, который определяется как социальной средой, в которой он происходит, так и чувственной реакцией, которую он вызывает. Только в этой конкретной связи он имеет свое происхождение и из этого вытекает его влияющая сила и авторитет» [35].

[1] См. «Очерки истории СССР, XVIII век, Первая четверть», изд-во Академии наук СССР, 1954, стр. 396.

[2] П.С. Ромашкин, Вопросы социалистической законности на Международной конференции в Варшаве, «Советское государство и право», 1958 г. № 12, стр. 31.

[3] Против утверждения В. М. Чхиквадзе, что законность впервые появилась только в буржуазном обществе, правильно, как мы полагаем, высказывались на научной сессии в Институте права Академии наук СССР М.С. Строгович, Б. С. Маньковский, А. Чела, С.Ф. Кечекьян, С.Н. Братусь («Советское государство и право» 1958 г. № 11, стр. 117–118).

[4] В.М. Чхиквадзе, Социалистическая законность в СССР. M , 1958, стр. 7.

[5] См., например, В. А. Туманов, Критика современной буржуазной теории права, М., 1957, стр. 6, 131.

[6] Internal Security Act of 1950, 64 Stat. 989 at seq.

[7] Weisbuch der Kommunistischen Partei Deutschlands uuml;ber den muuml;ndlichen Verhandlungen im Verbotsprozess von dem Bundesverfassungsgericht in Karlsruhe, Berlin, 1955.

[8] В.А. Туманов, Критика современной буржуазной теории права, M, 1957, стр. 108.

[9] См. «Документы Совещаний представителей коммунистических и рабочих партий», Госполитиздат, 1957, стр. 19; - см. также П. Тольятти, За итальянский путь к социализму, за демократическое правительство трудящихся классов, «Коммунист» 1957 г. № 1, стр. 70–71.

[10] В.И. Ленин, Соч., т. 16, стр. 284.

[11] См. «Документы Совещания представителей коммунистических и рабочих партий», Госполитиздат, 1960, стр. 12.

[12] Sternberg Einfuuml;hrung in die Rechtswissenschaft, Berlin, 1917, S. 248.

[13] Ф. Жени после первой мировой войны исходил из «необходимости естественного права» (Science et technique en droit priveacute; positif v. v. 1–4, 1914–1924. Walter Jones, Historical introduction to the theory of Law, Oxford, 1940, p. 111).

[14] Isay, Hermann, Rechtsnorm und Entscheidung, Berlin, 1929. S. 117, 225. Hans –Ulrich Ewers, Der Richter und das unsittiche Gesetz, Berlin, 1956, S. 79.

[15] Wuuml;stenderfer, Hans, Die Deutsche Rechtssprechung am Wendepunkt. AeP. SS. 110, 343. Hans –Ulrich Ewers, Der Richter und das unsittliche Gesetz. Berlin, 1956, S. 79–80.

[16] Gray, Nature and the sources of law, 2, ed. 1938, p. 84 Цит. по журналу «Советское государство и право» 1956 г. № 5–6, стр. 84.

[17] Hughes, Charles Ewans, Adresses and Papers, New York and London, 1916, p. 185.

[18] Holmes, Collected Papers, p. 173, Цит. по Hans-Ulrich Ewers, Der Richter und das unsittliche Gesetz, Berlin, 1956, S 13.

[19] SchweizerischesJuristenzeitung, Bern, 1950, S. 420.

[20] Kipp, Mensch, Recht und Staat, Koumln, 1947, S. 244.

[21] Идея «естественного права со сменяющимся содержанием» была выдвинута еще Рудольфом Штамлером (см. «Хозяйство и право с точки зрения материалистического понимания истории», т 1, СПб., 1907, стр. 196).

[22] J. J. M. Vander Wen, Kultur und Recht. Archiv Rechts und Socialphilosophie, 1952, H. l, S. 38–54.

[23] Welzel Hans, Naturrecht und Materiale Gerechtigkeit, Prolegomena zu einer Rechtsphilosophie, Gouml;ttingen, 1951.

[24] Coing, Grundzuuml;ge der Rechtsphilosophie, Berlin, 1950, S. 119.

[25] Welzel, op. cit, S. 198.

[26] Coing, op cit, S. 125 (цитаты из Велцеля и Коинга по книге Karl-Heinz Schouml;neburg, Die Zersetzung der Richterlichen Unabhauml;ngikeit unter dem Adenauerregime, Berlin, 1955).

[27] Heinrich Hubmann, Naturrecht und Rechtsgefuuml;hl, Archiv fuuml;'r die civilistische Praxis, 1954, S. 297–331. Журнал «Staat und Recht», 1955, H . 2, S. 306.

[28] Heinrich Hubmann, op. cit., S. 300.

[29] Ibid , S. 331.

[30] Eberhardt Schmidt, Gesetz und Richter, Karlsruhe, 1952. S 14, 17.

[31] Eberhard Schmidt, Gesetz und Richter,Karlsruhe, 1952, S. 8.

[32] Ibid, S . 14.

[33] Georg Kohn, Existenzialismus und Rechtswissenschaft, Basel, 1955, S. 110.

[34] Georg Kohn, Existenzialismus und Rechtswissenschaft, Basel, 1955, S. 156.

[35] Georg Kohn, Existenzialismus und Rechtswissenschaft, Basel, 1955, S . 137–138.

§ 2. Законность в социалистическом обществе

I

Советская социалистическая законность принципиально отлична от буржуазной законности. Процессу распада буржуазной законности противостоит процесс укрепления и упрочения социалистической законности.

С первых дней Советской власти Советское государство вело борьбу за установление твердой революционной законности.

В.И. Ленин, под руководством которого пролетариат сломал буржуазное государство и буржуазную законность, сразу же после победы Октябрьской революции направил усилия Советской власти на создание новой, социалистической законности и сам относился к ней с величайшим уважением. Уже в ноябре 1918 года, т.е. через год после революции, В.И. Ленин в наброске тезисов постановления о точном соблюдении законов писал, что «законность должна быть повышена (или строжайше соблюдаема), ибо основы законов РСФСР установлены» [1].

В 1919 году в «Письме к рабочим и крестьянам по поводу победы над Колчаком» Ленин указывал: «...малейший беспорядок, малейшее нарушение законов Советской власти, малейшая невнимательность или нерадений служат немедленно к усилению помещиков и капиталистов, к их победам».

Для того, «чтобы до конца уничтожить Колчака и Деникина, – учил В.И. Ленин, – необходимо соблюдать строжайший революционный порядок, необходимо соблю-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 281

дать свято законы и предписания Советской власти и следить за их исполнением всеми» [2].

В.И. Ленин требовал, чтобы суды карали «малейшие попытки отступления от неуклонного соблюдения законов республики..» [3]. Он указывал на необходимость воспитывать «широкие массы рабочих и крестьян в деле самостоятельного, быстрого, делового участия их в надзоре за соблюдением ааконности.. » [4].

Вопросы социалистической законности являлись и являются предметом специальных указаний Советской власти и руководящих органов партии. Уже VI Всероссийский Чрезвычайный съезд Советов рабочих и крестьянских депутатов 8 ноября 1918 г. в постановлении «О точном соблюдении законов» записал, что «за год революционной борьбы рабочий класс России выработал основы законов Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, точное соблюдение которых необходимо для дальнейшего развития и укрепления власти рабочих и крестьян в России» [5].

В декабре 1918 года принимается постановление Совета рабоче-крестьянской обороны «О точном и быстром исполнении распоряжений центральной власти и устранении канцелярской волокиты». Постановление вменяло в обязанность областным и местным советским учреждениям «исполнять постановления и распоряжения центральной власти точно и беспрекословно» (ст. 3). Вст.5 постановления говорилось, что «виновные в нарушении этого постановления, безотносительно к их положению и партийной принадлежности, привлекаются к ответственности по всей строгости революционных законов» [6].

Важнейшее значение для укрепления социалистической законности имела кодификация советского права, проведенная в 1918, 1922–1923 и 1926 годах.

XIV партийная конференция в 1925 году, «признавая, что интересы укрепления пролетарского государства и дальнейшего роста доверия к нему со стороны широких масс крестьянства в связи с проводимой ныне политикой

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 282

партии требуют максимального упрочения революционной законности, в особенности в низовых органах власти», постановила:

а) одобрить инициативу ЦКК по постановке этой за дачи, как одной из основных задач, стоящих в настоящий момент перед Советской властью;

б) поручить ЦК и ЦКК разработать на основе указаний В.И. Ленина, высказанных им в опубликованном 23 апреля 1925 г. письме, и доклада Сольца все необходимые организационные мероприятия для укрепления революционной законности с проведением этих мероприятий в советском порядке [7].

III съезд Советов Союза ССР, состоявшийся после XIV партийной конференции, признал «одной из важнейших задач обеспечение правильного проведения в жизнь советских законов и укрепление начал советской революционной законности». Съезд Советов подчеркнул, что «эта задача требует двоякого рода мероприятий- по борьбе с нарушениями революционной законности и по ознакомлению населения с законами и с порядком обжалования незаконных действий властей.

Мероприятия первого рода требуют усиления борьбы с нарушителями революционной законности, с административным произволом, взяточничеством, грубым и невнимательным отношением к гражданам и вообще со всякого рода фактами злоупотребления власти...

Мероприятия второго рода требуют широкого ознакомления рабочих и крестьянских масс с советским законодательством и с порядком обжалования действий органов власти, нарушающих эти законы» [8].

25 июня 1932 г. в связи с 10-летием Прокуратуры СССР было издано специальное постановление ЦИК и СНК СССР «О революционной законности», которое устанавливало, что успехи в деле укрепления реврлюционной законности являются одним из важнейших средств укрепления пролетарской диктатуры, защиты интересов рабочих и трудящихся крестьян, и в то же время

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 283

отмечало «наличие все еще значительного числа нарушений революционной законности со стороны должностных лиц и искривлений в практике ее проведения...». Это же постановление указывало на ряд мероприятий, направленных на дальнейшее укрепление революционной законности [9] .

В 1935 году ЦИК СССР принял постановление «О положении дел с разбором жалоб трудящихся» в целях обеспечения выполнения решения партии и правительства о том, чтобы наши руководители проявили самое заботливое отношение к нашим работникам, к «малым и большим», в какой бы области они ни работали [10].

В постановлении Комиссии советского контроля при СНК СССР «О рассмотрении жалоб трудящихся», принятом в 1936 году и утвержденном СНК СССР, говорилось, что «успехи социалистического строительства и рост общественной активности трудящихся ставят с особой остротой вопрос об усилении борьбы с недостатками и бюрократическими извращениями в советском аппарате, а также с фактами нарушения революционной законности» [11].

Важнейшее значение для укрепления и развития социалистической законности имеет Конституция СССР 1936 года.

Принцип социалистической законности нашел последовательное выражение в советском праве и в период Великой Отечественной войны. Вся деятельность Советского государства того времени опровергла известное изречение о том, что «когда гремит оружие – молчат законы». Советские законы и в годы войны не замолкали ни на минуту. 4 сентября 1943 г. в дни, когда немцы были еще в Донбассе, когда бои шли под Харьковом, Брянском и Смоленском, «Правда» писала, что «порядок, дисциплина и организованность, необходимые на всех этапах нашей борьбы, стали еще более необходимыми в условиях военного времени. Но обеспечить порядок и дисциплину немыслимо без права, без законов, без органов, осуществляющих контроль за их исполнением.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 284

Строго очерченные и выраженные в законе правила поведения граждан гарантируют строгий правопорядок в сложной военной обстановке. Закон – мощное орудие в руках Советского государства и, наряду с другими средствами борьбы, находится на вооружении советского народа» [12].

Органы советской юстиции в период войны выполняли важнейшую задачу защиты Родины и охраны завоеваний трудящихся от малейших посягательств врага. Они строго соблюдали принципы социалистической законности, которые были и во время войны нерушимы.

После окончания Отечественной войны Советское государство приняло ряд актов, направленных на дальнейшее укрепление социалистической законности. Постановление Совета Министров Союза ССР и Центрального Комитета ВКП(б) от 19 сентября 1946 г. «О мерах по ликвидации нарушений устава сельскохозяйственной артели в колхозах» имело важнейшее значение для укрепления социалистической законности на селе. Этим постановлением была установлена уголовная ответственность за преступные нарушения устава сельскохозяйственной артели (ст. ст. 1, 5, 6). В частности, этим постановлением предусматривалось, что работники советских, партийных и земельных органов и председатели колхозов, виновные в расхищении и незаконном распоряжении колхозным имуществом, общественной землей, денежными средствами, будут сниматься с постов и отдаваться под суд, как нарушители закона.

Неоценимое значение в деле укрепления и дальнейшего развития социалистической законности и советской демократии имеют решения XX съезда КПСС, последовательно проводимое партией преодоление культа личности и его вредных последствий, восстановление ленинских норм партийной жизни, обеспечение коллективного руководства, а также усиление контроля партии за деятельностью органов безопасности, суда, следствия и прокуратуры.

«Опыт показывает, – говорил Н. С. Хрущев в отчетном докладе XX съезду КПСС, – что малейшее ослабление социалистической законности враги Советского госу-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 285

дарства пытаются использовать для своей подлой, подрывной работы» [13]. Поэтому «необходимо, чтобы наши партийные, государственные, профсоюзные организации бдительно стояли на страже советских законов, разоблачали и выводили на чистую воду всякого, кто посягнет на социалистический правопорядок и права советских граждан, сурово пресекали малейшее проявление беззакония и произвола» [14].

Разоблачение и разгром Центральным Комитетом КПСС преступной банды Берия положили конец имевшим место в прошлом случаям беззакония. Коммунистическая партия и Советское правительство восстановили нормы и принципы социалистической законности.

В 1953 году было упразднено особое совещание при министре внутренних дел и право на применение уголовной репрессии предоставлено исключительно судебным органам. Полностью был восстановлен в своих правах и усилен прокурорский надзор [15]. 27 марта 1953г.был издан Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об амнистии» [16]. Проделана большая работа по пересмотру дел лиц, которых осудили в свое время по политическим мотивам. Несправедливо осужденные реабилитированы. В 1957 году было признано нецелесообразным дальнейшее существование исправительно-трудовых лагерей и в связи с этим решено реорганизовать их в исправительно-трудовые колонии. На МВД и Советы Министров союзных республик возложена обязанность обеспечить строгий порядок в исправительно-трудовых учреждениях и успешное перевоспитание заключенных на основе приобщения их к общественно полезному труду. Для усиления контроля за деятельностью исправительно-трудовых учреждений при исполкомах местных Советов депутатов трудящихся созданы наблюдательные комиссии из представителей советских, профсоюзных и комсомольских организаций.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 286

На Советы Министров республик и исполкомы местных Советов возложена ответственность за трудовое устройство лиц, освобожденных из мест заключения [17].

На второй сессии Верховного Совета СССР пятого созыва приняты новые Основы уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, Основы законодательства о судоустройстве Союза ССР, союзных и автономных республик, Основы уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик и ряд других законов, содействующих укреплению социалистической законности в нашей стране [18].

На XXI съезде КПСС председатель Комиссии партийного контроля H.M. Шверник указал на то, что «Коммунистическая партия Советского Союза до конца исправила допущенные нарушения социалистической законности. Все коммунисты, осужденные по необоснованным-обвинениям, восстановлены в партии, а нарушители советских законов привлечены и привлекаются к партийной ответственности» [19].

Враждебная нам буржуазная пропаганда пытается изобразить дело таким образом, что нарушения законности в СССР вытекают из природы нашего общества, где интересы социалистического государства превалируют над интересами личности и где суд стоит на страже интересов государства. Подобные утверждения являются грубым искажением действительности. Закон в любом государстве стоит на страже интересов господствующего Класса и его государства. Однако лишь в социалистическом государстве нет противоречий между интересами личности и интересами государства, поэтому и нарушение законности у нас может иметь место только тогда, когда лицо, злоупотребляя своим правом и действуя вопреки закону, приносит чьи-либо интересы в жертву своим личным интересам.

Внутри социалистического общества в противоположность капиталистическому и любому другому антагонистическому обществу нет классов и групп, которые были

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 287

бы заинтересованы в нарушении законов. Нарушение закона в условиях социалистического общества есть злоупотребление, совершаемое разложившимися элементами, паразитами и бюрократами, действующими по корыстным, карьеристским или другим подобным побуждениям. Оно несовместимо с природой социалистического общества и противоречит как интересам государства, так и интересам личности. Поэтому Коммунистическая партия, Советское государство и граждане требуют, чтобы подобные действия пресекались и карались самым решительным образом.

Все это вызывает необходимость теоретической разработки проблем, связанных с максимальным обеспечением законности. Задача теории права заключается не только в том, чтобы выдвигать требование законности, но и в том, чтобы разрабатывать принципиальные меры, реально обеспечивающие соблюдение законности в социалистическом обществе.

II

Научное исследование социалистической законности и ее роли в Советском государстве требует, в первую очередь, правильного определения самого понятия законности.

Между тем отдельные авторы по-разному трактуют сущность социалистической законности.

Социалистическую законность определяют как режим, как метод, как средство, как принцип, как способ, как орудие, как функцию, как требование и обеспечение, как систему организации, как форму и т.д.

Определения социалистической законности остаются часто неудовлетворительными из-за недостаточной четкости в разграничении таких понятий, как принцип, цель, средство, функция, режим. Так, перечисляя принципы советского социалистического права, Н.Г. Александров указывает на:

а) закрепление политической власти трудящихся классов во главе с рабочим классом (но это не принцип, а средство построения социализма и коммунизма);

б) охрану социалистической собственности (но это функция) ;

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 288

в) закрепление материальной заинтересованности социалистических предприятий и каждого отдельного работника в результатах труда [20] (но это средство);

г) пролетарский интернационализм (это принцип);

д) действительное и полное равноправие граждан (это тоже принцип);

е) неприкосновенность и реальную гарантированность прав граждан (а это функция) [21].

Содержание законности – это не требование и не обеспечение, а соблюдение законов. Поэтому может иметь место и требование законности, и обеспечение законности. Напротив, если бы эти элементы входили в само содержание законности, нельзя было бы говорить ни о требовании соблюдения законности, ни о ее обеспечении.

Социалистическая законность не предъявляет и не может предъявлять никаких требований. Это принцип, имеющий определенное содержание, а для обеспечения (соблюдения) законности, как того требуют народ, партия, правительство, необходимы определенные условия, выявление которых составляет одну из задач советской юридической науки.

Когда мы выдвигаем требование законности, это значит, что мы требуем, чтобы все органы государственной власти, все должностные лица, все граждане, вне зависимости от функций, которые они выполняют в государстве, от их общественного и служебного положения, подчинялись закону [22].

Для того чтобы решить вопрос о правильном определении понятия социалистическая законность, следует

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 289

критически разобраться в многочисленных, выдвигавшихся в юридической науке определениях. Мы полагаем, что ошибочность ряда существующих определений можно свести к следующему.

а) Ряд теоретиков права объективировали понятие социалистической законности и рассматривают социалистическую законность как свойство или качество, объективно присущее социалистическому обществу. Такое понимание законности не соответствует действительности, противоречит историческим фактам и, как нам кажется, политически ошибочно, так как подход к законности как к объективно присущей социалистическому обществу категории фактически снимает вопрос о борьбе за социалистическую законность. При этом смешивают два различных вопроса – вопрос о том, что законность объективно присуща социалистическому обществу [23], и вопрос об объективной необходимости социалистической законности для укрепления социалистического общества, а также об объективном наличии в социалистическом обществе условий для борьбы за социалистическую законность. Нарушения социалистической законности, имевшие место в результате культа личности, не подорвали и не могли подорвать самой социалистической природы нашего общества, но они имели место и причинили большой вред.

Борьба за социалистическую законность, требование укрепления социалистической законности имеют важнейшее значение для обеспечения нормального функционирования социалистического общества. Борьба за

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 290

социалистическую законность есть объективная необходимость [24].

Утверждение М.С. Строговича, что «возрастание роли и значения советской социалистической законности в процессе успешного хода строительства социализма и коммунизма в нашей стране, укрепление законности и усиление ее гарантий могут и должны рассматриваться как объективная закономерность в развитии Советского государства» [25], не вызывает возражений, но это вовсе не значит, что законность «имманентна советскому общественному и государственному строю» [26], как ранее писал М.С. Строгович и утверждают многие другие авторы. Такие взгляды приводят к выводу, что общественный и государственный строй и социалистическое правосознание сами по себе обеспечивают точное и неуклонное исполнение законов, охраняют интересы государства и права граждан, а в случае их нарушения обеспечивают восстановление нарушенных прав и интересов и наказание виновных [27].

Правильно против такого взгляда выступает П. Е. Недбайло: «Социалистический порядок и право сознание не могут сами по себе автоматически обеспечивать неуклонное исполнение законов, восстановление нарушенных прав и наказание виновных. Для этого необходимы специальные, законом установленные юридические средства охраны прав граждан и обеспечение правильного применения правовых норм» [28]. Укрепление законности – это закономерность общественного развития в эпоху социализма. Закономерность заключается здесь в том, что законность необходима для

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 291

прогрессивного развития общества, поэтому за нее борются, она устанавливается в результате борьбы.

Диктатура пролетариата остается и при нарушениях законности, но каждое нарушение законности – это дыра, как указывал В.И. Ленин, в которую может проникнуть враг [29].

б) Ряд определений неосновательно сужает понятие социалистической законности, сводя законность к соблюдению законных прав граждан, ограничивая ее деятельностью государственных органов и должностных лиц.

Так, по мнению Н.Г. Александрова, «законность является прежде всего режимом, характеризующим отношения между государственным аппаратом и гражданином» [30]. Но с подобным определением нельзя согласиться, так как законность – это не режим и она вовсе не характеризует «прежде всего» отношения между государственными органами и гражданами или, во всяком случае, ее нельзя сводить только к этому.

Взаимоотношения между государственными органами, между государственными и общественными организациями также имеют немаловажное значение для законности. Если орган власти издает акт, на издание которого он не уполномочен, если райисполком незаконно передает землю колхоза другой организации, если торговая организация не выполняет постановления правительства о ликвидации определенных торговых точек, например, торгующих спиртными напитками и т.д., то подобные действия не в меньшей, а иногда в большей степени нарушают принципы законности, чем это могло бы иметь место в отношениях между государственным аппаратом и гражданами.

Законность служит не только делу охраны прав отдельных граждан, но и призвана к выполнению гораздо более широких задач. Законность бывает нарушена и тогда, когда права отдельных граждан не ущемляются. Если, в частности, налога взыскано меньше, чем следовало взыскать, если суд назначил наказание меньшее по тяжести, чем то, которое он должен назначить по закону, если орган, не имеющий на то права, передает

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 292

государственное имущество из одной организации в другую или раздает его отдельным гражданам, то во всех этих случаях тоже нарушается законность, хотя это и не связано с нарушением прав граждан.

Н.Г. Александров полагает также, что «социалистическая законность означает, что все властные действия как юридических, так и технически-исполнительных органов и должностных лиц в отношении граждан, подчиненных органов или должностных лиц совершаются в строгом соответствии с нормами права» [31].

Нам представляется, что и здесь понятие законности несколько сужено. Указанные Н.Г. Александровым моменты имеют, безусловно, первостепенное значение, однако социалистическая законность предполагает, что и все действия граждан, подчиненных органов и должностных лиц также совершаются в строгом соответствии с нормами права.

В другом месте Н.Г. Александров правильно пишет, что «принцип социалистической законности заключается во всеобщности (курсив наш. – Авт.) требования исполнять законы» [32].

в) В некоторых случаях неосновательно расширяется понятие социалистической законности с включением в это понятие правопорядка, всего действующего законодательства или всей законодательной деятельности государства.

Социалистическая законность – это конституционный принцип Советского государства, заключающийся в том, что все органы государственной власти, все должностные лица, общественные организации и граждане в своей деятельности точно и неуклонно исполняют законы и основанные на них подзаконные акты.

Определяя социалистическую законность как принцип, авторы исходят из того, что принцип – это «основ-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 293

кое начало, на котором построено что-нибудь» [33]. Именно на принципе социалистической законности построена вся правовая деятельность Советского государства. В то же время принцип – это определенное правило поведения, которое в понятии социалистической законности выражается в том, что все государственные органы, должностные лица, общественные организации и граждане обязаны строго соблюдать законы и основанные на них нормативные акты.

Проведение в жизнь принципа социалистической законности обеспечивает нерушимость социалистического правопорядка, ибо правопорядок – это обеспеченная законностью система регулируемых правом общественных отношений [34].

Только социалистическая законность может обеспечить целесообразную, с точки зрения советского законодателя, выражающую интересы трудящихся систему регулируемых правом общественных отношений. Только социалистическая законность обеспечивает как интересы государства, так и интересы граждан.

[1] Ленинский сборник XXXIV, стр. 47.

[2] В.И. Ленин, Соч., т. 29, стр. 514.

[3] В.И. Ленин, Соч., т. 33, стр. 155.

[4] В.И. Ленин, Соч., т. 33, стр. 155.

[5] СУ РСФСР 1918 г. № 90, ст. 908

[6] СУ РСФСР 1918 г. № 93. ст. 929.

[7] См., «КПСС в резолюциях и решениях ..», ч II. изд. 7-е, Гос-политизадт, 1953, стр. 42.

[8] «Съезды Советов Союза ССР, союзных и автономных сосет-ских социалистических республик. Сборник документов:», Госюр-издат, 1960, стр. 81–82.

[9] СЗ СССР 1932 г. № 50, ст. 298.

[10] СЗ СССР 1936 г. № 31, ст. 274.

[11] СЗ СССР 1936 г. № 31, ст. 276.

[12] «Правда» 4 сентября 1943 г.

[13] Н.С. Хрущев, Отчетный доклад Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза XX съезду партии, Госполитиздат, 1956, стр. 109.

[14] Н.С. Хрущев, Отчетный доклад Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза XX съезду партии, Госполитиздат, 1956, стр. 110.

[15] Указ Президиума Верховного Совета СССР от 24 мая 1955 г. («Ведомости Верховного Совета СССР» 1955 г. № 9, ст. 222).

[16] «Ведомости Верховного Совета СССР» 1953 г. № 4.

[17] См. «Партийная жизнь» 1957 г. № 4, стр. 67.

[18] См. «Ведомости Верховного Совета СССР» 1959 г. № 1. ст ст. 6, 12, 15 и др.

[19] Н.M. Шверник, Речь на XXI съезде КПСС, «Правда» 3 февраля 1959 г.

[20] В другой работе H.Г. Александров писал даже так: «Одним из принципов социалистического права является охрана принципа материальной заинтересованности предприятий...» (Н.Г. Александров, Социалистическая законность – важнейшее условие дальнейшего укрепления Советского государства, изд. «Знание», 1955, стр. 14).

[21] См. Н.Г. Александров, Законность и правоотношения в советском обществе, Госюриздат, 1955, стр. 37–44.

[22] Правильны утверждения, что социалистическая законность заключается в точном и неуклонном исполнении законов и основанных на них подзаконных актов всеми органами государства, должностными лицами, общественными организациями и гражданами. (Н.Г. Александров, Законность и правоотношения в советском обществе, Госюриздат, 1955, стр. 127).

[23] В.П. Радьков утверждал в 1951 году, что «социалистическая законность органически присуща диктатуре пролетариата..., она присуща пролетарскому государству на всех этапах, периодах его развития» («И. В. Сталин об укреплении социалистической законности», «Социалистическая законность» 1951 г. № 8, стр. 5). Такого же мнения по этому вопросу и М.С. Строгович, который писал, что «неразрывно связанная с социалистической демократией законность имманентна советскому общественному и государственному строю, органически присуща ему, и потому ее значение и роль неуклонно возрастает по мере развития и укрепления общественного и государственного строя, по мере развития и укрепления общественного строя в СССР» (М.С. Строгович, «Советское государство и право» 1956 г. № 4, стр. 15; его же, Социалистическая законность в советском обществе, «Вопросы советского государства и права», изд-во Академии наук СССР, 1957, стр. 286).

[24] Верно утверждение Н.Г. Александрова, что «укрепление социалистической законности есть объективно необходимое условие укрепления диктатуры пролетариата» («Укрепление социалистической законности – важное условие развития социалистического строя», «Коммунист» 1957 г. № 11, стр. 54).

[25] М.С. Строгович, Основные вопросы социалистической законности, «Социалистическая законность» 1958 г. № 5, стр. 7.

[26] М.С. Строгович, Теоретические вопросы законности, «Советское государство и право» 1956 г. № 4, стр. 15.

[27] См. В.И. Попова, Социалистическая законность в деятельности местных органов, М., 1954, стр. 157–158.

[28] П.Е. Недбайло, Про судов I гарант II правильного застосування радянських правових норм. Питания теор II и практики радянського права, вып. 4, Видавн. Льв Iвського УнIверситету, 1958, стр. 41.

[29] См. В.И. Ленин, Соч., т. 29, стр. 515.

[30] Н.Г. Александров, Укрепление социалистической законности и применение советского права, «Вестник Московского Университета» 1957 г № 2, стр. 108.

[31] H.Г. Александров, Укрепление социалистической законности и применение советского права, «Вестник Московского Университета» 1957 г. № 2, стр. 109.

[32] Н.Г. Александров, Укрепление социалистической законности – важное условие развития социалистического строя, «Коммунист» 1957 г. № 11 стр. 54 (термин «закон» понимается в широком смысле этого слова).

[33] Толковый словарь русского языка, т. 3, М., 1939, стр. 827.

[34] Н.Г. Александров считает, что «социалистический правопорядок представляет собой такой порядок в волевых общественных отношениях, регулируемых правовыми нормами, который устанавливается посредством обеспечения точного исполнения законов и выражается в неуклонном выполнении юридических обязанностей участниками правоотношений и в реально гарантированном осуществлении их субъективных прав» (Н.Г. Александров, Законность и правоотношения в советском обществе, Госюриздат, 1955, стр. 124). Представляется, однако, что нет никаких оснований сводить правопорядок только к субъективным правам (см. также Н.Г. Александров, «Советское государство и право» 1955 г. № 5, стр. 10; «Теория государства и права», М., 1955, стр. 301; Б В. Шейндлин, 40 лет советского права, т. II, Л., 1957, стр. 39).

§ 3. Методы борьбы за укрепление законности в социалистическом обществе

I

Нарушение законов в условиях Советского государства может вытекать из ряда причин, в частности из несогласия исполнителя с законом, из попытки обойти за-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 294

кон по основаниям, которые обусловлены его убеждением в неправильности закона, т.е. из расхождения между правосознанием исполнителя закона и правосознанием законодателя.

Нарушение законности может происходить и по личной заинтересованности исполнителя в нарушении закона, т.е. в результате допускаемого им злоупотребления, и из непонимания исполнителем смысла закона, воли законодателя, вследствие либо неумения пользоваться законом, либо технических недочетов законодательства.

Устранение подобных причин требует принятия специальных мер, способных оказать реальную помощь в борьбе за укрепление социалистическое законности [1].

К этим мерам следует отнести такие, как:

а) особый порядок издания законов,

б) высокая законодательная техника,

в) научно обоснованное распределение функций между законодателем и судом, независимость суда,

г) контроль за исполнением закона,

д) процесс, построенный на основе обеспечения процессуальных прав граждан,

е) знание права народом (публикация правовых актов, широкое преподавание права, пропаганда права),

ж) широкое участие масс в надзоре за соблюдением законности,

з) высококвалифицированные кадры юристов, применяющих право.

Особый порядок издания законов требуется для того, чтобы обеспечить высокое качество важнейших нормативных актов.

Качество закона определяется, в первую очередь, его соответствием объективным закономерностям прогрессивного развития общества.

Однако самый лучший по своей направленности закон может в процессе применения быть искажен, если он технически плохо оформлен.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 295

Правильное применение норм права к конкретным случаям, т.е. применение их в соответствии с волей законодателя, возможно лишь тогда, когда воля законодателя нашла свое правильное выражение в законе. Процесс применения закона – это вторичный процесс, первичный процесс–создание закона. Применяя закон, суд должен установить волю законодателя, а для этого – воспроизвести логику законодателя, и лишь тогда он может прийти к правильным выводам. Но если логика нарушена в самом процессе законодательства, если отдельные законы находятся в противоречии друг с другом, то это приводит к возможности любого толкования ибо, будучи логичным в одной связи, оно не логично в другой, и, таким образом, создается почва для нарушения законности. Строго логичная система составляет основу, на которой только и может быть обеспечена законность.

В.И. Ленин требовал «обратить сугубое внимание на необходимость более осторожной, тщательной подготовки текста декретов» [2].

Если суд для правильного установления воли законодателя вынужден входить в противоречие с текстом и смыслом закона ввиду его устарелости, технической дефектности или противоречивости, то это подрывает уважение к закону. Неизбежно вырабатывается убеждение, что правильное решение вопроса следует искать не в законе, а в подзаконных актах, инструкциях и т.п., открывается дорога для ошибок, а иногда и злоупотреблений,

Разграничение функций различных органов государственной власти и государственного управления, в частности законодателя и суда в любой области права имеет важнейшее значение для максимального обеспечения интересов государства и прав граждан. Разделение функций отдельных органов социалистического государства и твердое определение этих функций юридически обеспечивают также коллективность руководства государством.

Разграничение функций различных органов является непреложным началом деятельности нашего государства.

Верховный Совет СССР, а также Верховные Советы союзных и автономных республик по принципам своей

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 296

организации и деятельности наилучшим образом приспособлены для установления первичных норм права – законов. Суд – для разрешения конкретных вопросов права.

В капиталистическом обществе независимость суда, не более как юридическая фикция. Суд, конечно, и там может в отдельных случаях и делах проявить свою «независимость» (например, дело Веры Засулич), но эти частные случаи не должны дезориентировать нас в основном: в том, что суд, как и все органы государственной власти в капиталистическом обществе, не только выражает волю господствующего класса в целом и служит его интересам, но и зависит в ряде случаев от определенных органов и лиц. Его решения принимаются под давлением крупных капиталистических монополий, правительства и т.п.

Лишь в условиях социалистического государства имеется реальная возможность обеспечения действительной независимости суда. Всякого рода попытки вмешиваться в деятельность судов по рассмотрению конкретных дел должны пресекаться со всей решительностью и в особо злостных случаях влекут за собой уголовную ответственность.

Необходимое условие обеспечения социалистической законности – независимость суда и подчинение его только закону – один из важнейших конституционных принципов Советского государства.

Вместе с тем, применяя обязательный для него закон к конкретному случаю, суд должен обладать достаточными правами для индивидуализации решения. В.И. Ленин писал: «Сочинить такой рецепт или такое общее правило.., которое бы годилось на все случаи, есть нелепость. Надо иметь собственную голову на плечах, чтобы в каждом отдельном случае уметь разобраться» [3].

Регулирование отношений законом вовсе не исключает полностью выбора исполнителем того или другого решения. Стремление Монтескье и многих других деятелей той же эпохи (а также многих теоретиков и практиков эпохи абсолютизма) предусмотреть все конкретные случаи и сделать судью только «устами» закона никогда

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 297

не могло быть проведено в жизнь. Попытки подобного рода, имевшие место в практике, вели к серьезным недостаткам в деятельности государственных органов, и в первую очередь суда.

Самый лучший закон сам по себе законности обеспечить не может. К. Маркс спрашивал: «Существует ли такой закон, который, в силу внутренней необходимости, в каждом отдельном случае применялся бы непременно в духе законодателя...?» И отвечал на это: «Нужна невероятная смелость, чтобы называть подобную бессмысленную задачу философским камнем, так как только крайнее невежество может ставить подобную задачу. Закон всеобщ. Случай, который должен быть определен на основании закона, – единичен. Чтобы подвести единичное под всеобщее, требуется суждение. Суждение проблематично. Для применения закона требуется также и судья. Если бы законы применялись сами собой, тогда суды были бы излишни» [4].

Таким образом, ставя вопрос о том, как обеспечить полное соответствие между решением конкретного случая и нормой, нужно определить ту степень самостоятельности выбора, которую можно и должно предоставить исполнительным органам власти и суду в рамках правовой нормы. Попытки предусмотреть все конкретные случаи не могут привести к желательным результатам, так как они влекут казуистическое построение норм и, значит, большую пробельность права. Для того чтобы «все» предусмотреть, закон должен быть построен не на основе узких, казуистических норм, а на основе широких норм, охватывающих большое число близких случаев. Только нормы, построенные таким образом, обеспечивают наибольшую полноту права.

Конкретное содержание закона определяется волей класса. Эта воля детерминирована, как и всякая человеческая воля. Законодатель, так или иначе регулируя общественные отношения, может «выбирать» способы и средства регулирования, однако эта свобода выбора ограничена объективными закономерностями, за рамки которых законодатель не выходит. Лица, применяющие закон, руководствуются нормой, которую дал законодатель. Отсюда их возможность выбирать значи-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 298

тельно более ограничена, чем возможность законодателя,– они могут выбирать в пределах нормы. В основе этого выбора лежит правосознание как законодателя, так и лица, применяющего закон.

Возможность выбора у лиц, применяющих закон, должна быть такова, чтобы при разрешении конкретных случаев действовало не усмотрение лица, разрешающего дело, а установленная законодателем общая норма, устраняющая произвол и влияние личной заинтересованности. Там, где общая норма полностью подменяется усмотрением исполнителя, там нарушается или может нарушаться законность. Закон должен быть поэтому технически таким, чтобы обеспечить возможность исполнителю устанавливать волю законодателя.

При применении норм права возможны, конечно, случаи, когда они перестают соответствовать объективным закономерностям общественного развития и социалистическому правосознанию. Тогда они заменяются новыми.

Так, например, законодательство, не учитывавшее в прошлом в должной мере закономерности развития сельского хозяйства и промышленности, во многих случаях препятствовало прогрессивному развитию производительных сил (излишняя централизация, неправильная налоговая политика, ошибки в области планирования и т.д.).

Задача юридической науки заключается в том, чтобы обеспечить в максимально возможной степени соответствие юридических законов объективным закономерностям развития социалистического общества, социалистическому правосознанию и требованиям социалистической законности. Оценивая с этой точки зрения утверждения о том, что юридическим законам социалистического общества объективно присущи указанные свойства, следует признать, что они снимают вопрос о качестве юридических законов и о борьбе за законность,

Для обеспечения законности важнейшее значение имеет контроль за исполнением законов, в частности деятельность прокуратуры и Комиссии советского контроля Совета Министров СССР.

В соответствии с Конституцией СССР высший надзор за точным исполнением законов всеми- министерствами и подведомственными им учреждениями, равно

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 299

как отдельными должностными лицами, а также гражданами СССР, возлагается на Генерального Прокурора СССР (ст. 113). Положение о прокурорском надзоре в СССР [5] устанавливает, что «высший надзор за точным исполнением законов имеет своей задачей укрепление в СССР социалистической законности...» (ст. 2). Генеральный Прокурор СССР и подчиненные ему прокуроры, осуществляя от имени государства надзор за законностью, обязаны своевременно принимать меры к устранению всяких нарушений законов, от кого бы эти нарушения ни исходили (ст. 4).

Органы прокуратуры построены таким образом, что они составляют единую централизованную систему, возглавляемую Генеральным Прокурором СССР, с подчинением нижестоящих прокуратур вышестоящим и независимых от каких бы то ни было местных органов власти (ст. 117 Конституции СССР и ст.ст. 5 и 6 Положения о прокурорском надзоре в СССР).

В соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 23 августа 1957 г. «Об образовании Комиссии советского контроля Совета Министров СССР» Комиссия советского контроля осуществляет «проверку от имени Правительства фактического исполнения его решений по важнейшим вопросам народного хозяйства, изучение структуры и вопросов работы государственного аппарата, контроль за проведением строжайшего режима экономии, за правильным и целесообразным расходованием денежных средств и материальных ценностей. Органы советского контроля должны способствовать преодолению возможных проявлений ведомственных и местнических тенденций, идущих вразрез с общегосударственными интересами, и вести активную борьбу с бюрократизмом и волокитой» [6].

При всем значении деятельности прокуратуры и Комиссии советского контроля для укрепления социалистической законности серьезнейшее внимание должно уделяться суду.

Говоря о функциях прокуратуры, В.И. Ленин предлагал «сохранить за прокурорской властью право и обя-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 300

занность опротестовывать все и всякие решения местных властей с точки зрения законности этих решений или постановлений, без права приостанавливать таковые, а с исключительным правом передавать дело на решение суда» [7].

Правильная организация независимого суда способна в наибольшей мере обеспечить законность,

Укрепление законности требует соблюдения процессуальных форм, способствующих осуществлению охраны прав граждан и в максимальной степени обеспечивающих соответствие судебного решения объективной истине [8].

Суд является наиболее совершенным органом не только для рассмотрения случаев, когда гражданин нарушил право, но и для случаев, когда нарушено право гражданина.

Мы полностью согласны с Ц.А. Ямпольской, когда она пишет, что «рассмотрение поступающих в суды жалоб на действия должностных лиц и органов является одним из способов, при помощи которых восстанавливается нарушенное право, поэтому желательно всемерное расширение круга вопросов, по которым в суд могут поступать жалобы на действия указанных лиц и органов государства» [9]. Но в дальнейшем изложении Ц.А. Ямпольской этого вопроса имеется явная непоследовательность. Дело, конечно, не в создании «новых форм административной юстиции». Однако мнение, что такое испытанное и полностью оправдавшее себя средство организационной работы, как проверка фактического исполнения и контроль, а также жалобы в вышестоящие организации, является достаточным для охраны субъективных прав граждан, представляется необоснованным оптимизмом. Все эти средства действительно необходимы и полностью себя оправдали. Но чем шире будет возможность

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 301

вмешательства общественности в обеспечение субъективных прав граждан, чем больше дел о бюрократизме, волоките, незаконных привилегиях и нарушении социалистической законности будет выноситься на суд, в открытые судебные заседания для рассмотрения публично и гласно, тем быстрее можно покончить с этими явлениями, которые весьма живучи и не так легко поддаются уничтожению.

В тех или других методах рассмотрения административных дел мы видим лишь способ лучшего обеспечения социалистической законности [10].

К. С. Юдельсон правильно указывает на то, что «разграничение подведомственности судебных и иных (в том числе административных) органов производится в законодательном порядке в зависимости от политики государства на данном этапе его развития» [11]. В соответствии с действующим советским законодательством предусматривается судебное рассмотрение:

1) жалоб на неправильности в списках избирателей (Положение о выборах в Верховный Совет СССР,

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 302

ст.ст. 105–110 и соответствующие статьи Положений о выборах в Верховные Советы союзных республик и т.д.),

2) дел об изъятии имущества у граждан и колхозников для покрытия недоимок по государственным и местным налогам и обязательному страхованию, обязательным натуральным поставкам и штрафам (постановление ЦИК и СНК СССР от 11 апреля 1937 г. –СЗ СССР 1937 г. № 30, ст. 120),

3) жалоб на неправильные записи в книге загса (ст. 116 Кодекса законов о браке, семье и опеке),

4) исков о признании недействительными ордеров о заселении жилплощади (п. 7 постановления Пленума Верховного Суда СССР от 12 декабря 1940 г. №46/23/ V),

5) жалоб на отказ в выдаче разрешения на обмен жилого помещения (инструкция Министерства коммунального хозяйства РСФСР от 20 июня 1959 г.),

6) жалоб на выполнение или отказ от выполнения нотариусами какого-либо действия, предусмотренного Положением о государственном нотариате (ст. 231 ГПК РСФСР),

7) жалоб на действия судебного исполнителя и иного органа, выполняющего судебные решения (ст. 270 ГПК),

8) исков об освобождении имущества от описи (постановление Пленума Верховного Суда СССР от 19 марта 1948 г. №6/5/ V),

9) жалоб на решения комиссии по устройству детей и подростков при Советах Министров автономных республик, крайисполкомах, облисполкомах, горисполкомах, городах республиканского (РСФСР) подчинения, а также при исполкомах районных Советов депутатов трудящихся городов Москвы и Ленинграда. Эти комиссии имеют право рассматривать и решать вопросы о направлении детей и подростков в детские воспитательные колонии Министерства внутренних дел РСФСР, однако, при наличии возражений со стороны родителей или лиц, их заменяющих, решение вопроса передается в судебные органы (Положение о комиссии по устройству детей и подростков при Советах Министров автономных республик и исполкомах краевых, областных, окружных, городских, районных советов депутатов трудя-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 303

щихся от 4 октября 1957 г.– СП РСФСР 1958 г № 5, ст. 38),

10) жалоб на неправильность выдачи авторских свидетельств и патентов на изобретения при наличии спора об авторстве (Положение об открытиях, изобретениях и рационализаторских предложениях. – СП СССР 1959 г. № 9, ст. 59, п. 46),

11) жалоб на незаконность приказов руководителей учреждений, организаций, предприятий об увольнении рабочих и служащих после рассмотрения соответствующего спора в трудовых комиссиях и местных профсоюзных органах, кроме споров в отношении указанных в законе отдельных категорий должностных лиц (постановление Пленума Верховного Суда СССР от 13 сентября 1957 г.).

Было бы вполне целесообразно поручить судам рассмотрение жалоб и на ряд других административных действий, в частности на отказ в пенсии и на неправильное установление ее размера, на неправильный отказ и нарушение порядка распределения жилплощади, на отказ в предоставлении пособия одинокой матери и устройстве ее детей в государственные учреждения и т.д.

Система судов, общих или специальных, состоящих из лиц, независимых от заинтересованных органов, выбираемых народом и рассматривающих по жалобам заинтересованных лиц и организаций все случаи нарушения законности, восстанавливающих нарушенное право и налагающих административные взыскания не только на органы и учреждения, но и на непосредственно виновных лиц, может и должна реально обеспечить законность в случаях нарушения прав граждан.

В.И. Ленин говоря, в частности, о необходимости упорной борьбы с канцелярской волокитой, писал, что «с точки зрения принципа необходимо такие дела не оставлять в пределах бюрократических учреждений, а выносить на публичный суд, не столько ради строгого наказания (может быть, достаточно будет выговора),но ради публичной огласки и разрушения всеобщего убеждения в ненаказуемости виновных» [12].

Для того, чтобы закон был стабилен, чтобы он со-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 304

блюдался, необходимо знание законов как теми, кто должен применять закон, так и теми, к кому закон применяется. Требуя от всех знания законов, В.И. Ленин писал: «Разъяснить, что будем карать и за незнание и за неприменение этого закона» [13].

Тем более непреложно это требование в отношении работников юстиции.

Прав И.Т. Голяков, когда отмечал: «Чтобы осуществить правосудие на основе строгой законности, необходимо прежде всего, чтобы сам судья хорошо знал законы и не только знал, но и уважал законы, которые он призван применять. Как бы хороши законы ни были правосудие не дает надлежащего эффекта, если в каждом действии, в каждом решении суда, осуществляемом от имени государства, не будет видно уважения к закону со стороны самого судьи» [14].

Важнейшее значение для укрепления социалистической законности имеет правовое воспитание граждан. Необходимо, чтобы каждый гражданин знал свои права и обязанности. Большую помощь в этом могут и должны оказать школа, печать, радио. Следует, как это было отмечено на XIII съезде ВЛКСМ., ознакомить учащихся старших классов с основами советского законодательства, некоторыми сведениями из гражданского, трудового, колхозного, семейного и уголовного права [15]. С 1958/59 учебного года преподавание основных вопросов советского права введено в программу 10-х классов средних школ.

Недостатки в систематизации советского законодательства, невысокое в ряде случаев качество, а по некоторым вопросам и отсутствие популярной правовой литературы, рассчитанной на широкие круги населения и разъясняющей каждому гражданину в городе и на селе его права, – все это в значительной мере способствует отдельным лицам нарушать законы, злоупотреблять своими правами и полномочиями.

Для того, чтобы практический работник мог хорошо пользоваться законом, для того, чтобы гражданин мог

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 305

легко найти и понять закон, он должен быть опубликован в наиболее доступной и удобной для его пользования форме.

Однако публикация законов страдает еще недочетами. Конечно, по сравнению с тем, что имело место несколько лет тому назад, положение значительно улучшилось [16]. Но до сих пор не все публикации полны, а многое из того, что можно сделать широко известным и доступным, не публикуется. Приведем некоторые примеры. В 1959 году вышел «Сборник законов СССР и Указов Президиума Верховного Совета СССР за 1938–1958 гг.». В этом сборнике нет Указа Президиума Верховного Совета СССР от 24 апреля 1954 г. «О порядке досрочного освобождения от наказания осужденных за преступления, совершенные в возрасте до 18 лет», хотя этот Указ опубликован в УК РСФСР издания 1957 года (стр. 134). В сборнике нет и Указа Президиума Верховного Совета СССР от 4 января 1949 г. «Об усилении уголовной ответственности за изнасилование», хотя он опубликован в УК РСФСР издания 1957 года (ст. 127). Указ Президиума Верховного Совета СССР от 10 января 1955 г. «Об уголовной ответственности за мелкое хищение государственного и общественного имущества» не был опубликован в «Ведомостях Верховного Совета СССР», но зато опубликован в «Сборнике законов СССР и Указов Президиума Верховного Совета СССР за 1938–1956 гг.» (стр. 546) и в УК РСФСР издания 1957 года (стр. 109) и т.д. Подобных примеров можно привести много.

Широкая публикация советских законов, пропаганда права – одно из важнейших условий укрепления социалистической законности. Каждый советский гражданин должен знать свои права и обязанности, а задача советских юристов состоит в том, чтобы систематически пропагандировать среди населения советское законодательство.

Реальной силой, обеспечивающей законность в условиях социалистического государства, является участие масс в борьбе за законность.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 306

В.И. Ленин писал, в частности, что «бороться с бюрократизмом до конца, до полной победы над ним можно лишь тогда, когда все население будет участвовать в управлении. В буржуазных республиках это было не только невозможно: этому мешал самый закон» [17].

Говоря о советских законах, В.И. Ленин подчеркивал, что наши законы хороши именно тем, что предоставляют всем возможность бороться с такими явлениями, как бюрократизм, волокита, возможность, которую ни одно капиталистическое государство не предоставляет рабочему и крестьянину. «Самые лучшие буржуазные республики, как бы демократичны они ни были, имеют тысячи законодательных помех, которые препятствуют участию трудящихся в управлении» [18]. Иное дело в социалистической стране. Привлечение все большего числа трудящихся к управлению государством, к участию в обеспечении законности – важнейшая задача коммунистического строительства.

Отмеченные методы борьбы за укрепление социалистической законности сами по себе, без помощи в этом деле широких масс трудящихся, обеспечить социалистическую законность не могут. Эту борьбу, как указывал В.И. Ленин, нельзя сделать одной пропагандой, а можно завершить только если сама народная масса помогает [19].

Советское государство за сорок с лишним лет своего существования сделало очень много для привлечения широких масс населения к борьбе за социалистическую законность. За последние годы принят ряд актов, расширяющих участие народных масс в борьбе за законность.

В соответствии с упоминавшимся уже Указом Президиума Верховного Совета СССР от 23 августа 1957 г. Об образовании Комиссии советского контроля Совета Министров СССР «Комиссия советского контроля проводит свою работу по контролю с привлечением широких масс рабочих, колхозников и служащих, опираясь на помощь местных Советов депутатов трудящихся и общественных организаций».

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 307

В докладе H.С. Хрущева на XXI съезде КПСС указывалось, что «главным направлением в развитии социалистической государственности является всемерное развертывание демократии, вовлечение самых широких слоев населения в управление всеми делами страны, привлечение всех граждан к участию в руководстве хозяйственным и культурным строительством» [20]. Уже сейчас в Советском Союзе многие функции, выполняемые государственными органами, постепенно переходят в ведение общественных организаций. Все большей становится и будет становиться роль общественных организаций в обеспечении общественного порядка и контроля. Создание добровольных народных дружин, расширение работы товарищеских судов – все это весьма эффективные средства борьбы с нарушениями законности. Чем больше общественность, широкие круги трудящихся будут вовлечены в управление всеми делами страны, тем легче и скорее мы будем бороться не только с уже совершенными преступлениями, но и, что еще более важно, будем во многих случаях предупреждать совершение преступлений. Принципиальное указание Н. С. Хрущева, что «главное – это профилактика, воспитательная работа» [21], ставит перед советскими юристами важнейшие задачи разработки методов и конкретных способов привлечения широких масс трудящихся – рабочих, служащих, учащихся, домохозяек к практической работе в области укрепления законности. В борьбе с халатностью, хищениями, взятками, обмером, обвесом, обсчетом в торговле, в борьбе с бездушным отношением к гражданам в быту самым действенным средством является широкое привлечение общественности.

Разрабатывая теоретические и практические вопросы, обеспечивающие в наибольшей степени соблюдение правил социалистического общежития, мы в то же время должны исходить из того, что «переход отдельных функций от государственных органов к общественным организациям не ослабит роли социалистического государства в строительстве коммунизма, а расширит и укре-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 308

пит политическую основу социалистического общества, обеспечит дальнейшее развитие социалистической демократии» [22].

Вторая сессия Верховного Совета СССР пятого созыва, приняв ряд важнейших законодательных актов, таких, как Основы законодательства о судоустройстве Союза ССР, союзных и автономных республик, Основы уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик и многие другие, пошла по пути неуклонного расширения роли общественности. Вновь созданы институты общественных обвинителей и защитников, предоставлено общественным организациям или коллективам рабочих, служащих, колхозников по месту работы виновного право ходатайствовать о его условном осуждении, суды могут возложить на эти организации или коллективы обязанность по перевоспитанию и исправлению условно осужденного. Общественным организациям предоставлено право досрочно ходатайствовать о снятии судимости с осужденного к лишению свободы, если он после отбытия им наказания заслужил этого примерным поведением и честным отношением к труду.

Колоссальную роль в деле вовлечения масс в борьбу за укрепление социалистической законности в нашей стране сыграли решения июньского Пленума ЦК КПСС 1959 года, направленные на усиление контроля за деятельностью администрации производственных и торговых предприятий со стороны первичных партийных организаций. Пленум обратил особое внимание на то, чтобы местные партийные органы в своей организаторской деятельности по проведению в жизнь директив партии и правительства опирались прежде всего на широкие массы трудящихся, развивали и поддерживали творческую инициативу профсоюзных и комсомольских организаций в осуществлении общественного контроля, учитывая, что контроль снизу наиболее эффективно помогает выявлять и своевременно устранять недостатки в работе. В свете общей, характерной для периода развернутого строительства коммунизма закономерности, выражающейся в усилении руководящей роли Коммунистической партии, становятся понятными также меро-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 309

приятия, проводимые в целях укрепления партийного руководства трудящимися массами в борьбе за последовательное осуществление принципов социалистической законности.

Одним из необходимых условий обеспечения законности является высокая юридическая квалификация тех должностных лиц, которые должны применять закон, знание ими законов и умение их применять.

Для того чтобы не было судебных ошибок, «важно, чтобы советские законы применялись разумно, чтобы советское правосудие отправляли люди высококвалифицированные, понимающие всю полноту ответственности перед народом» [23].

В связи с проблемой социалистической законности и характеристикой методов ее укрепления существенное значение имеет выявление соотношения законности и целесообразности. Какое бы то ни было противопоставление законности и целесообразности в наших условиях недопустимо, так как оно по существу означает, что исполнитель ставит свое мнение о целесообразности выше мнения законодателя.

М.И. Калинин указывал, что «наш советский законодатель, которому с горы виднее, вырабатывая тот или иной закон.., имеет в виду издать закон революционно наиболее целесообразный, и только революционно целесообразный. Никаких других законов кроме целесообразных, у нас быть не может» [24].

Применение закона, направленное не на установление воли законодателя, а на целесообразное, с точки зрения исполнителя, в данном конкретном случае решение, есть путь к нарушению социалистической законности.

Для правильного понимания сущности, природы Советского закона и социалистической законности, громадное значение имеет вопрос о связи социалистической законности и революционной целесообразности. Для буржуазной науки права характерно утверждение, что принцип целесообразности уничтожает принцип законности и что, следовательно, оба эти принципа несовместимы.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 310

В советском социалистическом праве революционная целесообразность не может и не должна быть отрываема от социалистической законности. Советский законодатель всегда требует, чтобы закон был применяем в соответствии с принципами революционной целесообразности (см., например, в уголовном праве – ч. 2 ст. 7 и ст. 43 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, в гражданском праве – ст.ст. 1 и 4 ГК РСФСР).

Важнейшее значение для дальнейшего укрепления социалистической законности имеют решения XXI съезда КПСС. Успешное выполнение поставленных XXI съездом КПСС исторических задач по развернутому строительству коммунистического общества в нашей стране возможно при условии дальнейшего развития социалистической демократии, творческой инициативы и самодеятельности широких народных масс, еще более активного привлечения общественных организаций и всех трудящихся к участию в управлении государственными делами, руководстве хозяйственным и культурным строительством [25].

Дальнейшее укрепление социалистической законности в период развернутого строительства коммунистического общества являются важнейшей задачей не только государственных органов, но и общественных организаций и коллективов трудящихся. Совместная борьба за социалистическую законность органов Советского государства и общественных организаций создает все необходимые предпосылки для обеспечения социалистической законности.

[1] См. по этим вопросам П.Е. Недбайло, О юридических гарантиях правильного осуществления советских правовых норм, «Советское государство и право» 1957 г. № 6, стр. 20–29, В.А. Власов, Обеспечение социалистической законности в советском государственном управлении, М., 1958.

[2] Ленинский сборник XXIII, стр. 226.

[3] В.И. Ленин, Соч., т. 31, стр. 50.

[4] К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. I, стр. 66–67.

[5] См. «Ведомости Верховного Совета СССР» 1955 г. № 9, ст. 222.

[6] «Ведомости Верховного Совета СССР» 1957 г. № 18, ст. 474.

[7] В.И. Ленин, Соч., т. 33, стр. 330.

[8] См. М.С. Стpогович, Материальная истина и судебные доказательства в советском уголовном процессе, М., 1955, стр. 159 – 182; Р. Pахунов, Советское правосудие и его роль в укреплении законности, «Коммунист» 1956 г. № 7, стр. 47; Г.Н. Александров, О предварительном следствии и дознании, «Советское государство и право» 1954 г. № 2, стр. 60–61.

[9] Ц.Я. Ямпольская, О субъективных правах советских граждан и их гарантиях, «Вопросы советского юсударственного права», М., 1959, стр. 223.

[10] За необходимость судебного рассмотрения жалоб граждан по административным делам высказываются М.С. Строгович («Теоретические вопросы советской законности», «Советское государство и право» 1956 г. № 4, стр. 23; е г о же, Уголовно-процессуальное право в системе советского права, «Советское государство и право» 1957 г. № 4, стр. 108); Н.Г. Александров («Укрепление социалистической законности и применение советского права», «Вестник Московского Университета» 1957 г. № 2, стр. 115); Н.О. Магид (40 лет советского права, т. II, Л., 1957, ст.ст. 117–118); И.Ф. Рябков («Правовое регулирование в СССР и систематизация законодательства», «Научная конференция, посвященная кодификации законодательства, Тезисы докладов», Ростов-на-Дону, 1957, стр. 11–12); П.Е. Недбайло («Применение советских социалистических правовых норм». Автореферат диссертации, М., 1956, стр. 27); А.С. Пиголкин («Применение норм права и социалистическая законность», «Советское государство и право» 1957 г. № 10, стр. 113– 114); Л. С. Явич («Советское право–регулятор общественных отношений в СССР», Сталинабад, 1957, стр. 121); Н. Г. Маннова («Вопросы организации охраны прав граждан местными органами государственной власти СССР», «Вестник Ленинградского Университета» 1958 г. № 11, стр. 111); В.П. Кашепов («О подсудности народного суда» «Правоведение» 1959 г. № 2, стр. 119). Вопрос о том, создавать ли с этой целью специальные суды или предоставить права административной юстиции общим судебным органам, представляется второстепенным. Основное – это обеспечение процессуальных гарантий при рассмотрении жалоб трудящихся.

[11] К.С. Юдельсон, Советский гражданский процесс, М., 1956, стр. 300–301.

[12] Ленинский сборник VIII, стр. 54; см. также В. И. Ленив, Соч , т. 36, стр. 512.

[13] Ленинский сборник VIII, стр. 21; см. также Ленинский сборник XXXV, стр. 60.

[14] И.Т. Голяков, О задачах правосудия в социалистическом государстве, М., 1945, стр. 49.

[15] См., «Комсомольская правда» 16 апреля 1958 г.

[16] Издаются «Собрания постановлений Правительства Союза Советских Социалистических Республик», издаются Ведомости Верховных Советов союзных республик, издан ряд хронологических сборников законов и указов и т.д.

[17] В.И. Ленин, Соч., т. 29, стр. 161.

[18] В.И. Ленин, Соч., т. 29, стр. 161.

[19] См. В.И. Ленин, Соч., т. 33, стр. 52.

[20] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза Стенографический отчет», т, I, Госполитиздат, 1959, стр. 102–103.

[21] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза Стенографический отчет», т, I, Госполитиздат, 1959, стр. 104.

[22] «Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза Стенографический отчет», т. II, Госполитиздат, 1959, стр. 445.

[23] «Известия» 21 августа 1955 г.

[24] «Стенограмма 2-й сессии ЦИК II созыва», M, 1924, стр. 435– 436.

[25] Постановление Центрального Комитета КПСС от 26 июня 1959 г «Об образовании в первичных партийных организациях производственных и торговых предприятий комиссий по осуществлению парторганизациями права контроля деятельности администрации предприятий», «КПСС в резолюциях и решениях. », ч. IV, изд. 7-е, Госполитиздат, 1960, стр. 525.

ГЛАВА VI. ПОНЯТИЕ И ОСНОВАНИЯ ЮРИДИЧЕСКОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ

§ 1. Понятие юридической ответственности

I

Такие вопросы, как вопрос о понятии юридической ответственности, об основаниях ее возникновения и целях ее применения, до сих пор не получали освещения в общетеоретическом плане. Литература в области теории государства и права молчаливо исходит из предположения о том, что исследование проблем этого рода составляет задачу специальных юридических дисциплин– науки уголовного, гражданского и административного права. Едва ли не в качестве единственного исключения из этого почти никем не оспаривавшегося предположения можно было бы назвать работу Н.Г. Александрова «Законность и правоотношения в советском обществе», где в связи с характеристикой юридических фактов (стр. 131–175) высказывается ряд интересных суждений относительно того, что следует понимать под юридической ответственностью вообще. Кроме того, отдельные стороны указанной проблемы освещаются в некоторых статьях, опубликованных в ученых записках и в юридических журналах [1].

Этим, собственно, и исчерпывается библиография литературы, посвященной изучению понятия и оснований правовой ответственности в целом

До определенного времени подобное отношение науки теории государства и права к проблемам юридической

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 312

ответственности можно было объяснить и даже в известной мере оправдать тем обстоятельством, что указанные проблемы не подвергались сколько-нибудь существенной разработке в специальных юридических дисциплинах. Следовательно, отсутствовал тот конкретный материал, без которого наука теории государства и права не могла бы прийти к необходимым обобщениям, если бы даже она и ставила перед собою такую задачу. Однако в послевоенные годы положение изменилось коренным образом. Появился ряд статей и крупных монографических исследований об ответственности в уголовном, гражданском и административном праве. Авторы этих работ, детально исследуя вопросы, относящиеся к названным отраслям советского права, не только способствовали накоплению соответствующего материала, но и нередко сами оказывались вынужденным выдвигать и так или иначе решать проблемы, выходящие за пределы специального вида юридической ответственности и имеющие значение для характеристики в целом ответственности по советскому праву.

При нынешнем уровне исследования проблемы ответственности в отраслевых дисциплинах можно без всякого преувеличения сказать, что последующие серьезные шаги в ее изучении могут быть сделаны только при условии, если она станет предметом общетеоретического анализа и если относящиеся к ней обобщающие выводы будут сформулированы наукой теории государства и права.

Для работы над формулированием таких выводов имеются и необходимые реальные предпосылки и достаточно серьезные объективные основания Реальной предпосылкой для общетеоретического анализа проблемы юридической ответственности вполне может служить богатый научный и фактический материал, накопленный в этой области за истекшие годы отраслевыми юридическими дисциплинами. Что же касается объективных оснований, обусловливающих потребность в таком анализе, то они предопределяются тем, что юридическая ответственность может явиться результатом нарушения любой правовой нормы независимо от того, к какой отрасли советского права последняя относится. С этой точки зрения проблема юридической ответствен-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 313

ности приобретает значение для советской правовой науки в целом, а не только для ее отдельных отраслевых подразделений.

Вместе с тем надлежит отметить, что в качестве общей юридической дисциплины наука теории государства и права в изучении рассматриваемой проблемы не должна выходить за пределы того, что действительно приобретает общий интерес для советского правоведения и не относится к числу вопросов специального характера. Поэтому, например, обоснование гражданской ответственности за вред, причиненный источником повышенной опасности, или уголовной ответственности за отдельные стадии преступной деятельности составляет предмет исследования соответствующих специальных юридических дисциплин и не входит в число задач, стоящих перед теорией государства и права. Однако, какими бы специальными вопросами отраслевые юридические дисциплины ни занимались, для всех них важно установить, что такое юридическая ответственность и каковы общие основания ее возникновения.

Ответственность в праве обладает рядом специфических черт, отличающих ее не только от неправовых (например, нравственных) санкций, но и от некоторых юридических санкций, не являющихся мерами ответственности. В то же время в качестве общего основания юридической ответственности во всех отраслях права выступает деяние, обладающее определенными объективными и субъективными признаками. Наша задача и будет заключаться в исследовании проблемы ответственности в двух указанных направлениях. Начнем с выявления сущности юридической ответственности, с определения ее понятия.

II

Юридическая ответственность есть прежде всего санкция за правонарушение, последствие, предусмотренное нормой права на случай ее несоблюдения. Эта санкция выражается в применении мер принуждения к правонарушителю Иными словами ответственность есть мера принуждения к соблюдению норм права, применяемая органами государства к тем, кем эти нормы нарушаются.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 314

Из этого следует, что юридические последствия, не связанные с мерами государственного принуждения, нельзя относить к области правовой ответственности. Например, истечение исковой давности порождает определенные невыгодные последствия для обладателя соответствующего субъективного права: его право не обеспечивается теперь исковой защитой и потому фактически перестает существовать в качестве субъективного права. Но истечение исковой давности не влечет за собою возложения юридической ответственности, так как этот факт сам по себе не свидетельствует о совершении правонарушения и не сопряжен с применением к обладателю погашенного давностью субъективного права государственных принудительных мер.

Государственное принуждение свойственно мерам юридической ответственности вообще, независимо от того, государством какого исторического типа они применяются. Вместе с тем принуждение, характеризующее ответственность по социалистическому праву, принципиально отлично от принуждения, выраженного в ответственности по праву эксплуататорских государств. Принуждение в эпоху диктатуры пролетариата уже в первый период ее развития осуществляется в отношении незначительного меньшинства – остатков свергнутых эксплуататорских классов. В современных же условиях, когда эксплуататорские классы в СССР полностью ликвидированы, меры принуждения применяются всем советским народом в лице социалистического государства по отношению к тем, кто, ставя свои личные, притом неправильно понятые, интересы выше интересов общественных, расхищает социалистическую собственность, нарушает дисциплину труда или не выполняет иных правовых обязанностей. Поэтому меры правовой ответственности, будучи и в условиях социализма принудительными по своей природе, обладают огромной вое« питательной и убеждающей силой, выражая волю всего народа и встречая прямую поддержку с его стороны.

Итак, меры правовой ответственности опираются на государственное принуждение. Однако не всякая принудительная мера, применяемая органами Советского государства, может быть отнесена к разряду мер юридической ответственности. Так, ст, 11 Основ

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 315

уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик предусматривает применение принудительных мер медицинского характера к лицам, совершившим преступления в состоянии невменяемости. Эти меры бесспорно являются мерами государственного принуждения, но их нельзя признать мерами юридической ответственности. Наоборот, именно потому, что невменяемые не могут быть привлечены к ответственности, уголовное законодательство специально предусматривает применение к таким лицам мер особого порядка в случаях, когда они совершают деяния, опасные для общества.

Но если в уголовном праве подобные явления имеют место не так уж часто, то в других отраслях советского права содержится большое число норм, предусматривающих применение мер государственного принуждения, которые в то же время не являются мерами юридической ответственности. Например, несмотря на добросоветность лица, приобретшего имущество от несобственника, имущество подлежит изъятию в принудительном порядке во всех случаях, когда оно составляет государственную собственность. Когда же. оно принадлежит гражданину или кооперативно-колхозной организации, имущество изымается в случаях выбытия вещи из обладания собственника помимо его воли (ст. 60 ГК РСФСР). И все же принудительное изъятие вещи у добросовестного приобретателя не есть ответственность, ибо к области ответственности относятся не всякие, а лишь такие меры государственного принуждения, которые основаны на осуждении поведения правонарушителя, в то время как поведение добросовестного приобретателя, именно потому, что он добросовестен, не заслуживает осуждения. Следовательно, общественное осуждение поведения правонарушителя – таков второй элемент, характеризующий содержание ответственности по социалистическому праву. Общественное осуждение поведения правонарушителя, выраженное в мерах правовой ответственности, является основой применения этих мер.

Природа общественного осуждения поведения правонарушителя при применении мер ответственности по социалистическому праву принципиально отлична от тщетных попыток господствующих классов в эксплуата-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 816

торских государствах придать видимость нравственной обоснованности мерам жесткой репрессии, применяемым ими по отношению к угнетенному классу. Социалистическое право, как и социалистическая нравственность, соответствует интересам народа, поэтому поведение, влекущее за собою возложение ответственности на основе норм социалистического права, всегда является вместе с тем противонравственным и вызывает моральное осуждение со стороны общества в целом.

Но и сочетания двух отмеченных моментов (государственного принуждения и общественного осуждения) еще недостаточно для того, чтобы квалифицировать соответствующие санкции как меры юридической ответственности. Ответственность должна выражаться в определенных отрицательных последствиях для правонарушителя по сравнению с тем состоянием, в котором он находился до момента совершения правонарушения Такие последствия не всегда воплощаются в одном лишь факте применения мер государственного принуждения.

Так, при административном выселении лица, самоуправно занявшего пустующую площадь, или в процессе осуществления участниками общей собственности их права на раздел и выдел, или в случаях заключения социалистическими организациями договора на условиях, предписанных арбитражем, если сами они не смогли выработать согласованных условий, имеет место принуждение, основанное на постановлении прокурора, решении суда или арбитража. Принуждение здесь может сочетаться с общественным осуждением поведения правонарушителя. Совершенно очевидно, например, что заслуживает осуждения поведение лица, совершившего акт самоуправного заселения жилой площади. Однако едва ли хотя бы один из этих случаев сам по себе может рассматриваться как мера ответственности, ибо как при административном выселении, так и при судебном разделе обшей собственности, а также при заключении договора на основе арбитражного решения дело ограничивается только исполнением в принудительном порядке неисполненной ранее обязанности Ответственность же, являющаяся следствием неисполнения обязанности, должна выражаться в определенных лишениях для правонарушителя либо личного, либо имущественного

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 317

порядка. Только при этом условии угроза ответственности способна предупреждать совершение правонарушений. Напротив, если бы ответственность сводилась только к осуществлению в принудительном порядке обязанности, которая и ранее лежала на правонарушителе, у последнего не было бы никаких сдерживающих юри« дических мотивов к тому, чтобы не совершать правонарушений, так как исполнить лежащую на нем обязанность он должен независимо от того, последует или не последует привлечение к ответственности.

Таковы признаки, характеризующие юридическую ответственность. Сводя их воедино, ответственность по социалистическому праву следует определять как меру государственного принуждения, основанную на юридическом и общественном осуждении поведения правонарушителя и выражающуюся в установлении для него определенных отрицательных последствий в форме ограничений личного или имущественного порядка.

Надо признать, что самый термин «ответственность» в юридической литературе, а иногда и в законодательстве не всегда применяется в собственном значении этого слова. Так, можно встретиться с утверждением, что страховщик несет ответственность за убытки, вызванные наступлением страхового случая, или что ответственность за случайную гибель вещи возлагается на ее собственника. Но в применении к страховщику термин «ответственность» не отражает существа дела, поскольку возмещение убытков, вызванных наступлением страхового случая, означает исполнение обязанности, принятой им на себя по договору, т.е. в результате совершения дозволенного правомерного действия, между тем как ответственность может явиться лишь следствием правонарушения. Что же касается собственника случайно погибшей вещи, то о его ответственности нельзя говорить не только по тем же самым соображениям, но еще и потому, что отвечать можно перед государством или перед другим участником правоотношения, а не перед самим собою. В действительности в обоих приведенных примерах имеет место распределение риска, производимого по прямому указанию закона или на основе договора в соответствии с законом, а не ответственность, для наступле-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 318

ния которой необходим факт совершения правонарушения.

Иногда термин «ответственность» употребляется как обобщающее понятие для всех без исключения мер государственного принуждения. Но и такая трактовка ответственности также является ошибочной, ибо она приводит к ничем не оправданному объединению совершенно разнородных явлений. В частности, национализация и конфискация сходны друг с другом в самых разнообразных направлениях. Они сходны и в том, что носят принудительный характер. Но если бы на этом основании национализация и конфискация были объединены общим понятием ответственности, исчезло бы и важнейшее отличие, разъединяющее их, ибо национализация тем как раз и отличается от конфискации, что она не является мерою юридической ответственности.

Наконец, термин «ответственность» нередко связывают с фигурой ответчика по гражданскому иску. В этом случае для применения понятия «ответственность» не всегда имеются даже видимые, кажущиеся основания, так как предъявленный иск может быть судом отклонен, и тогда ответственность с фигурой ответчика никак не сопрягается. Однако и при удовлетворении иска нужно обратиться к анализу его природы, чтобы признать или, наоборот, не признать судебное решение, вынесенное против ответчика, мерой юридической ответственности в собственном значении этого слова. Когда, например, виндикационный иск, предъявленный к добросовестному приобретателю, судом удовлетворяется, это не означает применения к ответчику мер юридической ответственности, так как, будучи добросовестным, он и не заслуживает применения к нему подобных мер. Нельзя также считать мерой ответственности возложение судебных издержек на сторону, проигравшую гражданский спор, поскольку истец или ответчик, принимая участие в споре, могут быть внутренне убеждены в своей правоте, и потому они ни с какой точки зрения не заслуживают общественного осуждения, а вынуждены лишь нести невыгодные последствия своего заблуждения.

Для того чтобы не допускать смешения подобных разнородных явлений, необходимо четкое определение понятия юридической ответственности, позволяющее отграничить соответствующие меры от других, сходных

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 319

с ними, но в действительности существенно от них отличающихся правовых категорий. Потребность в таком определении обусловлена не только теоретическими, а, в первую очередь, соображениями чисто практического порядка.

Это важно прежде всего для самого процесса установления законодателем новых юридических норм. Дело в том, что применение мер юридической ответственности предполагает ряд таких условий (неправомерность поведения, вина, причинная связь), наличие которых вовсе не обязательно для применения иных мер государственного принуждения. Ввиду этого при издании новых нормативных актов законодатель проводит четкую грань между вводимыми им мерами правовой ответственности и установлением иных юридических санкций с тем, чтобы ориентировать практику на различную значимость этих мер и, следовательно, на различные условия их применения. Смешение указанных санкций в законе неизбежно привело бы к их отождествлению на практике, что обусловило бы извращение содержания нормативного акта и применение его в противоречии с действительными целями, к достижению которых законодатель стремился.

Наряду с этим четкое определение понятия юридической ответственности важно с точки зрения практической жизни советских людей, деятельности социалистических государственных и общественных организаций. Возложение ответственности на то или иное лицо вполне естественно вызывает в наших условиях отрицательную морально-политическую оценку правонарушителя со стороны общества. Но было бы в высшей степени нежелательно, чтобы такая оценка складывалась в результате ошибочного отождествления мер юридической ответственности с правовыми мерами совершенно иного порядка. Едва ли, например, кто-либо стал бы порицать Госстрах за то, что он выплачивает страховое возмещение при наступлении страховых случаев, ибо, хотя в юридической литературе выполнение Госстрахом этой его обязанности иногда и называют ответственностью, правосознание народа не приемлет подобной квалификации, а, наоборот, исходит из того, что, выплачивая страховое возмещение, Госстрах осуществляет в высшей степени полезную государственную и общественную функцию. По если в приведенном примере необос-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 320

кованность применения понятия ответственности не вызывает никаких сомнений, то в других случаях это может быть не столь очевидно, и тогда возможность ошибок в теории отрицательно скажется на практике.

О том, к каким выводам на практике приводит смешение мер юридической ответственности с другими правовыми мерами, свидетельствует следующий исторический факт. Когда в первые годы после победы Октябрьской революции в нашей стране издавались и проводились в жизнь декреты о национализации, буружазные страны первоначально не признавали этих декретов потому, что они не признавали само Советское государство. Известно, однако, что очень скоро признание Советского государства последовало со стороны подавляющего большинства капиталистических стран Европы и Азии. Тем не менее многие из них продолжали не признавать советские декреты о национализации и потому отказывались рассматривать как перешедшее в собственность Советского государства находившееся за границей имущество, которое ранее принадлежало частным лицам, а теперь подверглось действию декретов о национализации. В новых условиях буржуазные суды и буржуазные юристы «обосновывали» свою позицию тем, что, хотя акт признания Советского государства состоялся, его декреты о национализации не могут быть признаны потому, что они противоречат «публичному порядку» данной страны как законы «карательного» характера. Иначе говоря, акты о национализации рассматривались в этом случае как меры юридической ответственности. Ведя борьбу с подобной тенденцией буржуазных судов, советские юристы, представлявшие наши интересы за границей, с полным основанием доказывали, что национализация – не мера ответственности, а средство утверждения нового общественного порядка, вводимого новой государственной властью, получившей признание как внутри, так и вовне страны. Советское государство проводило национализацию не для того, чтобы наказать частных собственников, а для того, чтобы создать новую систему общественных отношений. Ради утверждения этой системы необходима была и социалистическая революция в нашей стране.

Итак, юридическая ответственность есть особая, специфическая государственная мера. Специфика этой меры

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 321

проявляется как в ее содержании, так, и в характере тех целей, достижению которых она служит.

Основное целевое назначение мер юридической ответственности состоит в том, что они призваны обеспечить охрану социалистических общественных отношений и тем самым способствовать укреплению надлежащих условий их дальнейшего успешного развития. Эта цель в различных отраслях права достигается различными способами. Так, в уголовном праве она достигается путем оказания определенного воздействия на личность преступника непосредственно В гражданском праве воздействие на личность правонарушителя оказывается косвенно, путем обращения взыскания непосредственно на принадлежащее ему имущество. В административном праве применяется метод как прямого, так и косвенного воздействия на личность правонарушителя. Помимо этого, и в самой охране социалистических общественных отношений различные отрасли права играют неодинаковую роль. Уголовное право, например, призвано к пресечению совершаемых преступлений, гражданское право – к восстановлению нарушенных общественных отношений, административное право способно к выполнению обеих указанных задач. Наконец, и самый характер нарушения норм различных отраслей права также далеко не одинаков: к сфере уголовного права относятся наиболее общественно опасные деяния, общественная опасность административных и гражданских правонарушений менее значительна. Отмеченное разнообразие в формах и методах борьбы, которую социалистическое государство при помощи норм различных отраслей права ведет с неправомерной деятельностью, не устраняет, однако, общности стоящей перед ними конечной задачи – задачи обеспечения охраны социалистических общественных отношений.

Наряду с мерами юридической ответственности, которые носят государственно-принудительный характер, существенное значение в условиях социализма, а особенно в период развернутого строительства коммунизма, приобретают меры общественного воздействия, в том числе и различные формы общественной ответственности.

Общественная ответственность обладает некоторыми чертами, которые свойственны и юридической ответственности в социалистическом обществе Она тоже основывается на осуждении коллективом поведения нару-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 322

шителя и выражается в определенных отрицательных последствиях для него. Когда, например, коллектив рабочих и служащих предприятия выносит кому-либо из своих членов, допустивших тот или иной проступок, предупреждение о необходимости изменить свое поведение, то он тем самым выражает свое осуждение такого поступка, что не может не причинять определенных моральных переживаний провинившемуся. Но существенное отличие мер общественной от мер правовой ответственности состоит в том, что они не выражаются в форме применения государственного принуждения к нарушителю.

В то же время при определенных условиях меры общественного воздействия могут перерасти в форму юридической ответственности. Так, в постановлении Совета Министров СССР от 23 июля 1959 г. «Об улучшении работы государственного арбитража» [2] говорится: «Для усиления демократических начал в деле разрешения хозяйственных споров между предприятиями, организациями и учреждениями признать целесообразным допустить рассмотрение споров по отдельным крупным и сложным делам третейским судом, избираемым сторонами для рассмотрения конкретного дела». Решение третейского суда основывается, конечно, на его моральном авторитете, но в случае необходимости такое решение может быть проведено в жизнь и силой государственного принуждения.

Из этого видно, что меры юридической ответственности находятся при социализме в тесной связи с различными формами общественной ответственности. Однако наличие такой связи не исключает необходимости проведения четкого различия между ними. Особенно существенно проведение такого различия при решении вопроса о том, подлежит ли нарушитель уголовной или общественной ответственности (перед товарищеским судом). Конечно, решение этого вопроса зависит от конкретных обстоятельств дела, но определенные указания по этому поводу сформулированы в самом законе, в частности, в новых уголовных кодексах союзных республик На наш взгляд, переход от мер уголовной к мерам общественной ответственности может иметь место

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 323

лишь при совершении деяний, для которых такой переход прямо предусмотрен в законе. Кроме того, этот переход осуществим, если действие или бездействие формально содержит признаки какого-либо деяния, предусмотренного уголовным законом, но в силу малозначительности не представляет общественной опасности (ч. 2 ст. 7 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик). Было бы также целесообразно установить, что если в отношении данного лица уже применялась мера общественной ответственности, то при совершении им нового преступного деяния должна применяться юридическая ответственность.

Меры морального воздействия, общественного, коллективного воспитания следует применять лишь к тем, на кого они способны оказать необходимое влияние, кто может осознавать моральную порочность своего поведения, и потому есть все основания полагать, что моральное воздействие исключит повторение данным лицом допущенной ошибки.

Процесс перехода от социализма к коммунизму есть одновременно и процесс превращения юридической ответственности в чисто моральную. Но это – сложный и относительно длительный процесс. Он характеризуется тем, что, с одной стороны, происходит все большее расширение и проникновение элементов нравственного воздействия в сферу юридической ответственности, а, с другой стороны, основанные на нравственном авторитете решения могут быть при определенных условиях проведены в жизнь в государственно-принудительном порядке.

Надобность в применении мер государственного принуждения у нас еще не отпала, поскольку еще имеются общественно опасные элементы, а также засылаемые в нашу страну агенты иностранной разведки и т.п. Не вызывает, однако, сомнений, что мы переживаем процесс сужения сферы применения государственно-принудительных мер, так как внутри страны полностью ликвидированы причины, порождающие политические преступления, сокращается число уголовных дел, уменьшается количество гражданских и иных правонарушений. Всемерному ускорению этого процесса должны способствовать самодеятельность и инициатива широких масс трудящихся в борьбе за укрепление социалистического правопорядка.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 324

Чем больше втягиваются массы в управление государством, в борьбу с нарушением правил социалистического общежития, тем полнее проявляется демократизм социалистического строя. В результате перерастания социалистической государственности в общественное самоуправление постепенно отомрут функции управления людьми и разовьются функции управления вещами. Перерастание социализма в полный коммунизм создает необходимые условия и для отмирания юридической ответственности [3]. Но до тех пор, пока меры юридической ответственности существуют, они выполняют важную роль в социалистическом государстве. Обеспечивая охрану социалистических общественных отношений, они служат вместе с тем делу перевоспитания людей, осуществляемого этими мерами в специфической, только им свойственной форме.

Воспитательное действие этих мер заключается в том, что, будучи примененными, они способствуют предупреждению совершения повторных правонарушений тем же лицом (частное предупреждение), а также предупреждению совершения правонарушений другими лицами (общее предупреждение). Следует отметить, что, хотя проблемы общего и частного предупреждения изучаются преимущественно криминалистами, это обстоятельство само по себе не дает никаких оснований приписывать превентивное действие одним только мерам уголовного наказания. Подобно тому как общественно опасными являются любые правонарушения, а не одни лишь уголовно наказуемые деяния и речь может идти только о различии в степени общественной опасности тех или иных видов правонарушений, и превентивное действие не составляет специфического качества мер уголовного наказания, оно свойственно всем без исключения мерам юридической ответственности, по-разному проявляясь в различных разновидностях мер такого рода.

Но воспитательная роль мер юридической ответственности в социалистическом государстве не исчерпывается одной лишь общей и частной превенцией и не выражается в них ни исключительно, ни даже главным образом. Действительно, о частном предупреждении можно

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 325

говорить только по отношению к лицам, уже совершившим правонарушения и привлеченным к ответственности. По отношению к численности населения нашей страны такие лица составляют ничтожное меньшинство, измеряемое предельно малыми величинами. Общее предупреждение имеет значение для тех, кто воздерживается от совершения правонарушения вследствие угрозы ответственности, реальность которой подкрепляется конкретными фактами действительного привлечения правонарушителей к ответственности. Но и число таких лиц также в общем весьма ничтожно. Подавляющее большинство советских людей соблюдает требования наших законов не потому, что последние охраняются угрозой ответственности, а в силу внутренней убежденности в справедливости этих законов, в соответствии их общественным и личным интересам, в их направленности против действий, противоречащих нравственным воззрениям советского человека. Следовательно, воспитательная роль мер юридической ответственности по отношению к подавляющему большинству людей не может проявляться ни в общем, ни тем более в частном предупреждений. Однако это отнюдь не означает, что на них воспитательное влияние указанных мер вообще не распространяется. Для каждого честного члена социалистического общества привлечение к ответственности правонарушителей имеет колоссальное убеждающее значение. Оно убеждает в действенности социалистического права, в его реальной силе, в том, что нормы права не на словах, а на- деле бережно охраняют социалистические общественные отношения от каких бы то ни было посягательств. Это обстоятельство способствует воспитанию у широких слоев населения нетерпимого отношения ко всякого рода правонарушениям, стремления всячески содействовать государству в борьбе с ними, поскольку такое содействие встречает должную поддержку со стороны государства, не оставляющего вне соответствующего реагирования ни одного факта совершения противоправных действий.

III

Мы определили в предшествующем изложении понятие юридической ответственности и подвергли рассмотрению те задачи и цели, достижению которых служит

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 326

привлечение правонарушителей к ответственности в условиях социалистического государства. Для того, однако, чтобы не только в теории, но и .в действительной жизни, на практике, меры правовой ответственности соответствовали их подлинному содержанию и тем целевым установкам, которые государство связывает с их установлением, применение этих мер должно опираться на определенные основания и сообразовываться с определенными условиями.

Основания и условия привлечения к юридической ответственности предусматриваются в нормах права. В них же определяются и самые меры правовой ответственности. Поэтому ответственность может наступать только при наличии условий, обозначенных в правовой норме, и только в таком объеме, какой этой нормой определен,– таково несомненное требование, вытекающее из принципа социалистической законности и подлежащее строжайшему соблюдению в области применения мер Юридической ответственности. Невыполнение этого требования само по себе образует состав правонарушения и является одним из тягчайших нарушений социалистической законности, проявлением произвола и беззакония, с которыми Коммунистическая партия и Советское государство ведут самую решительную борьбу. Подобные правонарушения представляют особую опасность с двух точек зрения. Во-первых, они более, чем что бы то ни было другое, ущемляют права и интересы граждан, извращая тем самым основное направление политической линии Коммунистической партии в области укрепления и дальнейшего развития социалистической законности. Во-вторых, правонарушения такого рода приводят к извращению самой сути юридической ответственности, исключая возможность достижения при ее помощи важных целей, ввиду которых в законе предусматриваются меры правовой ответственности. Вот почему, если социалистическая законность вообще предполагает точное и неуклонное соблюдение законов и иных нормативных актов всеми государственными и общественными организациями, их должностными лицами и гражданами, то это требование с особой силой должно быть подчеркнуто в отношении применения мер правовой ответственности. К тому же если применение правовых норм в цело» в форме сознательного установления правоотношений

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 327

осуществляется в том или ином объеме всеми субъектами права, включая и граждан, то применять меры юридической ответственности могут даже не все государственные органы, а только те из них, которым такое право государством предоставляется при определении их компетенции. Намеченная XXI съездом партии передача ряда функций, выполняемых государственными органами, в ведение общественных организаций, в том числе передача им некоторых функций борьбы с нарушителями общественного порядка, не означает, что эти организации получат тем самым право применения мер юридической ответственности. Меры, которые они применяют и будут применять впредь, не выходят за пределы мер общественного воздействия. Что же касается мер юридической ответственности в собственном значении этого слова, то они относятся к компетенции лишь определенной группы государственных органов. Поэтому принцип социалистической законности, порождающий определенные права и обязанности для всех организаций и граждан, в данном случае имеет отношение лишь к тем государственным органам, которые наделены полномочиями по применению мер правовой ответственности и от деятельности которых зависит строгое соблюдение этого принципа.

Норма права предусматривает основания и условия привлечения к ответственности. Но те факты, которые могут служить таким основанием, заключены не в юридической норме, а происходят в реальной жизни. Такими фактами являются деяния людей, обладающие определенными признаками. Совокупность этих признаков обозначается в законах и в иных нормативных актах. Отраслевые правовые дисциплины изучают упомянутые признаки сообразно с особенностями мер правовой ответственности, применяемых на основе юридических норм каждой данной отрасли права. Перед наукой теории государства и права стоит другая задача. Она должна выявить общие признаки деяния, могущего служить основанием привлечения к ответственности, независимо от того, о какой конкретной отрасли права идет речь в каждом отдельном случае. При этом такие общие признаки должны быть выявлены ею на основе анализа не только действующего права в целом, но и тех политических задач, которые ставит перед собою законодатель,

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 328

предусматривая определенные санкции за совершение тех или иных правонарушений. Речь идет, следовательно, о предпосылках, из которых исходит и которым следует сам законодатель, формулируя правила юридической ответственности.

В этом смысле и подлежит теперь рассмотрению деяние, которое в совокупности характерных для него признаков выступает в качестве основания юридической ответственности.

[1] См., например, «Советское государство и право» 1956 г., № 7, стр. 38–51 и № 10, стр. 38–47.

[2] СП СССР 1959 г. № 15, ст. 105.

[3] См. А.М. Румянцев, О некоторых социологических концепциях современного ревизионизма, «Вопросы философии» 1959 г, № 8, стр. 49.

§ 2. Деяние

I

Возложение ответственности – один из видов применения права. Основанием для применения права является юридический факт, а основанием для возложения ответственности выступает один из видов юридических фактов, а именно – объективное конкретное деяние человека, отдельный поступок человека.

Субъективная оценка человека или его поведения в целом, поскольку она не является юридическим фактом, не может быть основанием ответственности.

Ответственность имеет место только тогда, когда человек совершает какое-либо деяние. «Лишь постольку, поскольку я проявляю себя, я вступаю в область действительности, я вступаю в сферу действий законодателя. Помимо своих поступков, я совершенно не существую для закона, совершенно не являюсь его объектом» [1].

Поведение человека – это совокупность его действий и поступков, а действие – это один из актов его поведения, но в действии, как и в поведении в целом, проявляется личность человека.

Основанием ответственности является не всякое деяние, а только противоправное, виновное деяние человека. Понятие деяния (действия) не идентично понятию движения. С. Л. Рубинштейн пишет: «Движение как таковое – это психикофизическая реакция организма, проявление его психомоторных функций; действие, как и деятельность,

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 329

включает отношение индивида к окружающему; это акт, направленный на предмет, на цель. Действие осуществляется в той или иной мере посредством движений. Но оно не сводится к движению или совокупности движений. Непосредственным доказательством этому служит то, что одно и то же действие может быть осуществлено и действительно часто осуществляется посредством различных движений» [2].

Однако для того чтобы определение деяния в юридической науке удовлетворяло тем требованиям, которые к нему предъявляются, оно должно:

а) охватывать как действие, так и бездействие,

б) как умышленные, так и неосторожные поступки [3].

Деяние – это отдельный акт поведения, находившегося под контролем воли и разума субъекта.

Мы полагаем, что нет оснований сводить понятие деяния человека только к мускульному движению.

Деяние человека заключается как в том, что он совершает конкретное действие, так и в том, что он конкретного (должного) действия не совершает. Бездействие субъекта при отсутствии обязанности действовать не может рассматриваться как деяние субъекта. Обязанность действовать может быть как только моральной, так и правовой. Хотя моральная обязанность совершить конкретное действие также характеризует бездействие субъекта как его поведение, однако в этом случае оно (бездействие) не является юридическим фактом.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 330

Понятие деяния охватывает, таким образом, и действие, и бездействие. Не останавливаясь на рассмотрении спорного в советской и мировой литературе вопроса о причинении вреда бездействием, можно указать лишь на то, что поскольку основанием ответственности является виновное, неправомерное деяние человека, а не причиненный им результат, постольку вопрос об ответственности за юридически релевантное бездействие не вызывает сомнений.

Для того чтобы бездействие могло рассматриваться как юридически значимое деяние, необходимо, чтобы бездействующее лицо было юридически обязано действовать. Таким образом, ответственность имеет место не за общее бездействие, а за несовершение конкретным лицом конкретного действия, которое это лицо юридически обязано было совершить.

Поэтому ответственность за бездействие может иметь место лишь при наличии правовой обязанности действовать. Такая обязанность может вытекать:

1. Из требований закона (например: требование оказания помощи капитаном судна людям, гибнущим на море или на ином водном пути, если эта помощь могла быть оказана без серьезной опасности для своего судна, его экипажа и пассажиров, вытекает из ст. 129 УК РСФСР).

2. Из обязательств данного лица, в частности из договора (так, в соответствии с договором поручения поверенный обязан: а) сообщать доверителю по его требованию все сведения о ходе исполнения поручения, б) по исполнении такового представить отчет с приложением оправдательных документов, в) своевременно передать доверителю все полученное им в силу данного ему поручения и г) возместить ему убытки, если таковые понесены доверителем вследствие умысла или неосторожности поверенного, – ст. 255 ГК РСФСР).

3. Из предыдущих действий данного лица (так называемые конклюдентные действия: в частности, водитель автомашины обязан оказать помощь гражданам, пострадавшим в результате аварии).

4. Из профессиональной или служебной обязанности. (Так, в соответствии с инструкцией НКЗдрава, НКВД и НКТ РСФСР от 11 марта 1926 г. «О порядке и правилах оказания медицинской помощи»

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 331

первая неотложная помощь общего характера, не требующая специальных знаний, приемов, приспособлений и инструментов, должна оказываться каждым медработником, как состоящим, так и несостоящим на службе, в пределах компетенции соответственно профессиональной группе медработника – ст. 3).

Наличие одной лишь моральной обязанности действовать не может служить основанием для признания наличия правовой ответственности за бездействие. Однако ответственность за бездействие не может охватывать только случаи намеренного бездействия. Она должна включать и случаи, когда лицо что-либо забыло сделать (виновный забыл выключить газ, мать забыла переложить ребенка и во сне придушила его, и т.п.).

Движение, совершаемое человеком под влиянием физического принуждения, которое он не мог преодолеть, не является его деянием. Если человек в этом случае действует под влиянием принуждения другого лица, то он лишь орудие в руках принуждающего.

Напротив, деяние, совершаемое под влиянием психического принуждения, есть деяние субъекта, ибо оно проходит через его волю и разум. Несмотря на наличие принуждения, субъект не лишен возможности выбора. Таким образом, даже при условии самого острого психического принуждения речь может идти лишь об отсутствии противоправности (крайняя необходимость).

Несмотря на наличие психического принуждения, ответственность в некоторых случаях может иметь место, исходя из учета особой важности охраняемого объекта (например, государственная тайна) или особенностей субъекта (например, военнослужащий). Законодатель в этих случаях не исключает противоправности деяния и не признает наличия крайней необходимости Моральная оценка деяния в этих случаях остается, правовыми же средствами здесь стимулируется определенное, желательное поведение субъекта [4].

Психология различает: рефлекторные, инстинктивные, импульсивные и волевые действия. С. Л. Рубинштейн указывает на то, что «рефлекторные действия вне инстинктивных не существуют: собственно рефлекторны

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 332

только движения, включающиеся в различные действия» [5].

Рефлекторные (инстинктивные) действия не имеют, конечно, юридического значения. Но С. Л. Рубинштейн исходит из того, что «специфически человеческим видом действия является волевое действие и собственно лишь волевое действие является действием в специфически человеческом смысле этого слова, т.е. сознательным актом, направленным на осуществление определенной цели» [6].

Такое определение, как мы полагаем, не может быть принято правовой наукой, и едва ли оно является правильным вообще. Действие человека далеко не всегда приводит к тем целям, на осуществление которых оно было направлено, и сознательное действие человека, направленное на достижение другой цели, не исключает ответственности лица не только за последствия, к которым он не стремился, а лишь сознательно их допускал, но и за последствия, которые не только не являлись целью субъекта, но которых он даже и не предвидел, хотя мог и должен был предвидеть. Ведь «результат получается от столкновений множества отдельных воль, причем каждая из этих воль становится тем, чем она является опять-таки благодаря массе особых жизненных обстоятельств. Таким образом, имеется бесконечное количество перекрещивающихся сил, бесконечная группа параллелограммов сил, и из этого перекрещивания выходит один общий результат...» [7].

Из понятия человеческого действия в его правовом смысле не может быть исключено импульсивное действие. Как указывает С.Л. Рубинштейн, основное отличие импульсивного действия от волевого заключается в отсутствии в первом и наличии во втором сознательного контроля. Импульсивное действие связано с аффективным переживанием, это аффективная разрядка. Совершенно ясно, что в области права импульсивно-аффективное действие (кроме тех случаев, когда налицо патологический аффект) не может не быть включено

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 333

в понятие человеческого действия. В отношении действий, совершаемых в состоянии физиологического аффекта, нельзя согласиться с положением, что «аффективное действие – разрядка не имеет никакой цели, а только причины, его обусловливающие, и повод, его вызывающий» [8] . Понятие человеческого действия в области права, безусловно, включает действия, совершенные в состоянии физиологического аффекта, т.е. значительную часть импульсивных поступков.

Однако, кроме импульсивных и волевых действий, существуют еще и такие, которые характеризуются отсутствием целенаправленности и в то же время, безусловно, являются актом поведения человека. Если, как уже отмечалось, человек что-либо забыл, проспал, уронил и т.д., то все эти акты будут деяниями, хотя они сами по себе ни на какую цель не направлены, но при определенных условиях они могут влечь и влекут за собой ответственность.

Результат деяния – не само деяние и не его составная часть. Результат – это последствие воздействия субъекта на объект, это изменение во внешнем мире, произведенное деянием. Деяние есть та сила, которая воздействует на объект и приводит к изменению во внешнем мире.

Значение результата для ответственности в различных отраслях права различно в зависимости от целей, выдвигаемых законодателем перед данной отраслью права. Противоправность результата, на который было направлено деяние, во многих случаях характеризует само деяние (квалификация в уголовном праве) даже тогда, когда этот результат не наступил (покушение и приготовление). В гражданском праве отсутствие результата исключает ответственность, а характер результата определяет размер ответственности. Правомерность совершаемого действия исключает ответственность за результат, но правомерность результата не исключает ответственности за использование запрещенных законом средств (цель не оправдывает средства).

Противоправность представляет отражение в праве (прошедшее, таким образом, через волю и разум законодателя) объективного факта общественной опасности.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 334

Путем установления составов преступления, административного нарушения или гражданского правонарушения законодатель обеспечивает такое положение, при котором ответственность будет иметь место всегда только в тех случаях, которые он признает общественно опасными, и в том виде и размере, которые он признает соответствующими степени общественной опасности конкретного деяния.

Противоправность деяния конкретна (уголовная, административная, гражданская), однако, деяние, противоправное в одной отрасли права, не может считаться правомерным в другой.

Для того чтобы деяние рассматривалось как противоправное оно должно:

а) быть общественно опасным,

б) нарушать норму действующего права. Правомерное деяние, повлекшее общественно опасные

последствия, не может быть признано основанием ответственности и не может быть подвергнуто правовому порицанию. Правомерное деяние не становится основанием ответственности, даже если оно заведомо для субъекта могло повлечь вредные последствия или повлекло их (например, при крайней необходимости, при необходимой обороне, при дозволенном производственном риске, при выполнении профессиональных обязанностей и т д.). Но следует иметь в виду, что иногда самая возможность того, что деяние повлечет или может повлечь общественно опасные последствия, делает деяние неправомерным.

Противоправность деяний в любой отрасли права является основанием ответственности за общественно опасный результат (при наличии всех прочих необходимых условий вменения результата), а отсутствие противоправности деяния исключает ответственность за результат. Таким образом, результат деяния, совершенного в состоянии необходимой обороны или крайней необходимости, не влечет за собой не только уголовной, но и гражданской ответственности (при причинении материального ущерба в состоянии крайней необходимости возможно лишь возмещение ущерба в порядке ст. 406 ГК РСФСР).

В то же время ответственность за результат не может определяться одним лишь неправомерным и винов-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 335

ным характером деяния. Принцип versari in re illicita, действовавший в средние века и ряде законодательств капиталистических стран сохранивший свое значение до настоящего времени, неприемлем для советского права. Ответственность распространяется только на виновно причиненный результат.

Итак, отсутствие общественной опасности исключает противоправность деяния. Однако деяние, не являющееся общественно опасным (и даже в некоторых случаях общественно полезное), может приобрести силу юридического факта, с которым законодатель связывает последствия, аналогичные ответственности, но не идентичные ей, как это, в частности, имеет место при возмещении причиненного ущерба в порядке ст. 406 ГК.

Диалектический материализм в отличие от вульгарного материализма рассматривает поведение человека как сознательную деятельность. Действия (поступки) человека обусловлены не только внешними причинами, но и внутренним побуждением субъекта.

Для того чтобы деяние человека могло быть подвергнуто моральному и правовому осуждению, необходимо, чтобы оно было проявлением воли и разума того лица, которое за него порицается. Правильно утверждает Н. Г Александров, что «право регулирует волевое поведение людей. Нельзя регулировать такое поведение, которое не зависит от воли. Но каждому волевому поступку предшествует сознательный выбор определенного образца поведения из числа вариантов, которые объективно не исключены при данных обстоятельствах... Объективные закономерности общественной жизни отнюдь не обрекают людей на фатальные поступки, а допускают при определенных ситуациях несколько вариантов волевого поведения, право способно направлять поведение людей в целях закрепления порядков, выгодных господствующему классу. Основанием ответственности за нарушение норм социалистического права служит как раз то, что правонарушитель избрал такой вариант волевого поведения, который является вредным для советского общества и противоречит воле советского народа, возведенной в закон» [9].

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 336

Это правильное концентрирование внимания на волевом поведении людей не должно заслонять вопроса об ответственности при такой форме вины, как небрежность, которая имеет место и в уголовном, и в административном, и в гражданском праве. Следует иметь в виду, что угроза ответственности и сама ответственность способны предупреждать не только целенаправленные деяния человека, но и его неосторожные поступки. В своей более поздней работе С.Л. Рубинштейн пишет: «Неучет человеком, руководствующимся только своими благими намерениями, результатов действия может означать лишь недостаточно конкретный и объективный учет тех его последствий, которые не входят в прямую цель действия. Таким образом, противопоставление субъективных намерений внешним объективным результатам лишается своего якобы принципиального характера. Вопрос переносится в конкретный план и сводится к тому – в какой мере какие последствия поступка фактически учитываются. Очевидно, что все последствия, которые могут быть предусмотрены и учтены, должны быть учтены; очевидно, что всякий недоучет последствий, результатов своего поступка есть безответственное или недостаточно ответственное отношение человека к тому, что он делает. Вместе с тем – в противовес ложному, абстрактному «объективизму» – нужно сказать, что при оценке поступка правомерно исходить не из всего того, что воспоследовало, а только из того, что из объективно последовавшего могло быть предусмотрено» [10]. В этом, в основном, правильном положении содержится утверждение, ограничивающее его только случаями, когда при наличии «прямой цели действия» наступают последствия, которые могли быть предусмотрены и учтены, но в цель действия не входили. Однако, как мы уже писали выше, ответственность охватывает также случаи, когда сам поступок, совершенный по неосторожности, не предусматривался, а его последствия могли быть предусмотрены и учтены, и, таким образом, все поведение могло быть иным.

Некоторые советские авторы отрицают тот факт, что в большом количестве деяний, влекущих за собой ответственность, следует различать психическое отношение

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 337

субъекта к деянию и к результату деяния [11]. Между тем для многих неосторожных деяний без такого анализа нельзя правильно оценить характер поведения субъекта. Если для гражданского права этот вопрос не имеет особого значения, то для уголовного и административного права он часто является решающим для установления как вида, так и размера ответственности. Водитель машины может умышленно нарушить правила уличного движения и при этом по неосторожности причинить смерть, но может по неосторожности не заметить заградительный знак, а это обусловливает неосторожное причинение смерти.

Деяние человека только тогда может быть порицаемо и только тогда может влечь за собой ответственность, когда и если оно является выражением воли и разума человека, т.е. когда оно является виновным.

Волевым является поведение людей как в случаях умысла, так и неосторожности. Причем только при наличии прямого умысла воля субъекта направлена на достижение противоправной цели. Волевым является поведение субъекта и при косвенном умысле. Однако здесь воля направлена на совершение поступка, стремя-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 338

щегося к достижению другой (возможно, и правомерной) цели. Субъект же при этом допускает наступление неправомерного результата, который хотя и не составляет его цели, но наступление которого охвачено его разумом и его волей. Точно так же волевым будет поведение субъекта и при неосторожности, в форме самонадеянности. Здесь, как и в предыдущем случае, воля субъекта направлена на совершение деяния, и наступивший неправомерный результат не является его целью, однако, субъект предвидит возможность такого результата, хотя и не допускает его. Таким образом, и в данном случае деяние охватывается волей и разумом субъекта. Сложнее обстоит дело с решением этого вопроса тогда, когда имеет место неосторожное поведение субъекта в форме небрежности. Здесь, как и в предыдущем, речь идет о волевом отношении. Упрек субъекту заключается лишь в том, что его воля не была направлена на то, на что она могла и должна была быть направлена (субъект при соответствующем и обязательном для него напряжении воли мог и должен был не забыть, не проспать, не уронить и т.д.).

Поведение признается виновным не только тогда, когда его целью было наступление общественно опасного последствия или когда действующий предвидел наступление подобного последствия, стремясь к другой цели, но и тогда, когда он не предвидел наступления общественно опасного последствия своих поступков, хотя мог и должен был предвидеть.

Иными словами, ответственность может распространяться как на противоправный результат, наступление которого субъект желал и предвидел, так и на результат, которого он не желал и даже не предвидел, но мог и должен был предвидеть.

Если правомерное деяние, причинившее вред, не влечет ответственности и не является общественно опасным, то всякое противоправное деяние объективно общественно опасно. Только поэтому законодатель его признает противоправным.

Вопрос о сознании противоправности или общественной опасности как самостоятельный вопрос имеет смысл лишь тогда, когда субъект правильно сознает все объективные элементы деяния, т.е. когда речь идет только о неправильной оценке субъектом фактов, в объектив-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 339

ном содержании которых он отдает себе полный отчет. При ошибке в объективных элементах деяния, если такая ошибка повлекла за собой неправильную оценку субъектом своего поведения, поведение субъекта оценивается с учетом того, как он представлял себе объективную обстановку, а его ошибка оценивается особо в соответствии с конкретной обстановкой.

Из изложенного выше следует, что для наличия ответственности необходимо общественно опасное, виновное, противоправное деяние [12]. Отсутствие одного из указанных элементов исключает ответственность. Ответственность может быть только за виновное деяние, виновным может быть только противоправное деяние, а противоправным только деяние.

Рассмотрим в этом отношении различные конкретные ситуации.

1. Движением воздушной волны при разрыве фугасной бомбы А. брошен на ребенка, которому при падении А. была переломана нога. Здесь нет ответственности, так как вообще не было человеческого деяния. Движение человека совершено под влиянием непреодолимой силы.

2. С., желая покончить жизнь самоубийством, 17 января 1958 г. выстрелил в себя из найденного им около года назад револьвера. В комнате, кроме С., никого не было, но в момент выстрела вошла его сестра. Пуля, пройдя через тело С., причинила ему легкое телесное повреждение и, попав в сестру, убила ее. Несмотря на наличие противоправного деяния (хранение оружия), здесь нет ответственности за смерть сестры, так как отсутствует вина (С. не предвидел, не мог и не должен был предвидеть, что от его выстрела может погибнуть кто-нибудь, кроме него).

3. Во время войны начальник финансового управления завода Ш. и заведующий детскими яслями завода Г. после эвакуации завода из Москвы в Энгельс, разместив детские ясли в помещении сельхозинститута и не имея топлива, сломали забор института и топили печи в детских яслях. Топливо отсутствовало, и, чтобы

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 340

не оставить детей в холодном помещении, Ш. и Г. сломали забор. В этом случае не имело место ни противоправное, ни виновное деяние, так как общественная опасность отсутствовала, и, значит, ответственность наступить не может.

II

Вульгарный материализм, игнорируя при анализе человеческого поведения сознание, волю и разум чело-века, рассматривает его как «реакцию» организма на раздражение среды. Бихевиоризм (behaviour – по-английски – поведение) отрицает сознательную деятельность человека. Все психические процессы исследуются как реакция организма. По мнению бихевиористов в основе поведения лежат врожденные реакции и инстинкты. Они признают также и приобретенные реакции, однако, расценивают их лишь как средство чисто механической тренировки организма.

Для буржуазной психологии и социологии характерно перенесение физических закономерностей в сферу общественных явлений, в частности, на поведение чело« века. Это привело в свое время позитивистов к фатализму. Дж. Ст. Милль писал: «Если мы в совершенстве знаем человека и если нам известны также все побуждения, под влиянием которых он находится, то мы можем предсказать его поведение с такой же уверенностью, с какой предсказываем всякое физическое явление» [13].

Между тем необходимость не означает неизбежность, а возможность, превратившаяся в действительность, не означает только необходимость, но может быть также и случайностью.

Современная буржуазная физика все чаще становится на позиции индетерминизма, что приводит к еще более широкому распространению взглядов тех, кто с позиций индетерминизма оценивает человеческое поведение. Так, Б. Рассел отмечает: «Если существует, как, по-видимому, и есть на самом деле, непрерывная цепь чисто физиологического причинения на протяжении всего процесса от чувствующего органа до мускулов, то из этого следует, что человеческие действия детермини-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 341

рованы в той степени, в какой физика является детерминистической. Теперь физика детерминистична только в отношении макроскопических явлений, и даже по отношению к ним она утверждает только очень высокую степень вероятности, но не достоверности. Возможно, что разум, не нарушая законов физики, сможет совершить невероятные вещи, вроде того, как демон Максвелла победил второй закон термодинамики, открыв дверцу для быстро движущихся частиц и закрыв ее для медленно движущихся» [14].

Подобные позиции фактически исключают возможность целесообразного обоснования ответственности, так как они либо фатализируют, либо индетерминируют человеческое поведение. В действительности поступки человека не фатальны, хотя и детерминированы. Только такая позиция может обосновать целесообразность ответственности.

В области теории права разложение буржуазной законности в этом вопросе находит свое выражение в отказе от так называемых объективных критериев ответственности. Это сказывается, во-первых, в установлении ответственности в уголовном и административном праве не за деяние и не за результат, а на основе общественной опасности субъекта, определяемой не конкретным деянием, а поведением в целом или определенными особенностями субъекта. Во-вторых, само понятие деяния субъективизируется. В буржуазной теории права наиболее распространены три взгляда по вопросу о понятии деяния: каузально-естественный, которого придерживаются позитивисты, финальный, которого придерживаются Велцель и ряд других современных авторов, и социальный, появившийся в самое последнее время.

Позитивистское каузально-естественное определение деяния исходит из того, что «деяние – это телодвижение, зависящее от воли» [15]. С точки зрения позитивистов содержание воли не имеет значения для раскрытия понятия деяния. В данное понятие они включают лишь два элемента: телесное движение и волю. Связь внешнего события с внутренней волей не рассматривается как

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 342

объективное содержание деяния, а относится к проблеме вины. Но, как уже указывалось, сведение понятия деяния только к мускульному движению неприемлемо для правовой науки. Кроме того, не следует забывать, что понятие деяния должно обязательно охватывать и бездействие, в такой же мере являющееся проявлением человеческого поведения, как и действие.

Одну из распространенных теорий деяния в современном буржуазном праве представляет субъективно-финальная концепция, которая вводит в определение деяния субъективно-нормативный критерий (в ее основе лежит философия Н. Гартманна). Оценка, определяющая наличие деяния, дается сторонниками этой теории не с точки зрения общества, а с точки зрения внутреннего мира действующего субъекта. Отличительной чертой этой концепции является то, что ее сторонники «умысел относят к противоправному действию». Маурах определяет деяние как «подчиняющееся направляющей воле, направленное на определенную цель человеческое поведение» [16], а Велцель пишет, что «человеческое деяние– это исполнение целевой деятельности» [17]. Как для Велцеля, так и для Маураха деяние – «финальное», а не только «каузальное» событие [18]. Деяние, как указывает Велцель, – это «произвольное причинение человеком объективно целеустремленных результатов. Целевая деятельность и финальность – это связи, созданные сознанием. Событие, которое от принятого решения ведет через волевой импульс к результату, есть закономерное единство сознания, которое отличается от остальных видов причинения моментом сознательной закономерности. Если мы определяем это единство сознания как деяние, то результатом является то, что связь в деянии между результатом и принятым решением не просто каузальная, а телеологическая, сознанием привлеченная связь» [19].

По мнению сторонников финальной теории, воля, создающая результат и направляющая причинение, есть основание действия. Правовое понятие деяния не может

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 343

быть с позиций сторонников финальной теории полностью раскрыто и охарактеризовано тем, что было что-то желательно; для определения деяния необходимо твердо установить, чего именно желал субъект. Велцель, Нисе и Маурах подчеркивают, что их позиция требует, чтобы «умысел был включен в само противоправное деяние» [20].

Если каузальная теория деяния отражает в буржуазном праве вульгарно-материалистические, механистические тенденции, то финальная теория деяния выступает как выражение чисто идеалистических концепций, где вина отрывается от субъективной стороны деяния, принимая лишь оценочный характер.

Финальная теория деяния не выдерживает критики и с логической точки зрения при анализе неосторожных деяний. Конструкция финалистов совершенно неприемлема для конструирования ответственности за неосторожные действия. Так, Велцель пишет: «Если финальность умышленного деяния направлена на результат, образующий состав, то при неосторожном деянии финальность можно охарактеризовать тем, что имеет место направленность на результат, не образующий состава и, как правило, в правовом отношении иррелевантный» [21] . По мнению Маураха, «неосторожное деяние также харастеризуется признаком финальности. Для умышленного и неосторожного деяния общее заключается в том, что вообще имеет место относящаяся к результату финальность; то, к чему она относится, не имеет значения» [22]. И в конце концов он заявляет: «Для учения о деянии самое главное то, что как при умышленном, так и при неосторожном деянии управляющая воля охватывает волевую деятельность».

Таким образом, когда финалистам приходится охватить общим понятием как умышленные деяния, так и неосторожные поступки, они с неизбежностью приходят к понятию деяния, охваченного волевой деятельностью, т.е. к общераспространенному в буржуазном уголовном праве взгляду, что «общее для умысла и неосторожности понятие деяния имеет место, если поведение было произвольным».

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 344

Одним из новейших направлений в понимании деяния в буржуазной теории является и так называемое социальное понятие деяния, развитое Эбергардтом Шмидтом и Энгишем. С их точки зрения деяние.– только социально релевантное событие. В соответствии с финальной теорией деяния воля субъекта характеризует поведение как деяние. В теории социального понятия деяния общество посредством права придает поведению признаки деяния. Эбергардт Шмидт определяет деяние как «изменение внешнего социального мира путем произвольного деяния» [23], Энгиш – как «причинение желательных последствий путем произвольного поведения» [24]. И тот, и другой результат включают в деяние.

Экзистенциалистское определение деяния стремится дать Мецгер. Он, ссылаясь на Гуссерля, Гартманна и Хайдеггера, определяет деяние как «человеческое поведение» [25]. Таким образом, он по сравнению с господствующими буржуазными взглядами исключает из определения деяния как понятие телодвижения, так и понятие произвольности действия. Если учесть, что Мецгер полагает, что даже одно только желание совершить действие относится к составу [26], то станет ясна прямая связь этой теории с фашистским уголовным правом, карающим за злую волю и преступное настроение.

Все эти теории, поставленные на службу империалистической буржуазии, служат наглядным проявлением все более усиливающегося в современный период процесса разложения буржуазной законности.

[1] К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. I, стр. 120.

[2] С.Л. Рубинштейн, Основы общей психологии, M., 1940, стр. 451 Далее он пишет: «От движения мы отличаем действие Движение как таковое вне действия – это лишь проявление моторных функций организма, действие – это акт поведения, направленный на предмет» (стр. 454).

[3] Правильное теоретическое разрешение вопроса о понятии «деяние» имеет существенное значение для теоретического разрешения ряда конкретных практических вопросов. Так, проблемы простого, длящегося, продолжаемого, сложного преступления и идеальной и реальной совокупности преступлений могут и должны быть разрешены в зависимости от того, что мы понимаем под деянием.

Одно действие, хотя бы и состоящее из нескольких движений, образует один состав преступления. Несколько действий образуют реальную совокупность. Одно действие, повлекшее несколько результатов, образует идеальную совокупность. (Этот вопрос частично поставил, но, как нам кажется, не очень четко разрешил H.Д. Дуpманов, Понятие преступления, М., 1948, стр. 64–65.)

[4] См. по этому вопросу Н.Д. Дурманов, Понятие преступления, M , 1948, стр. 38–41.

[5] С.Л. Рубинштейн, Основы общей психологии, M., 1940, стр. 456.

[6] С.Л. Рубинштейн, Основы общей психологии, M., 1940, стр. 456.

[7] К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXVIII, стр. 246.

[8] С.Л. Рубинштейн, Основы общей психологии, М., 1940, стр. 457.

[9] Н.Г. Александров, Законность и правоотношение в советском обществе, М., 1955, стр. 86–87.

[10] С.Л. Рубинштейн, Бытие и сознание, М., 1957, стр. 286.

[11] М.А. Шнейдер, например, пишет: «...дело в том, что таких неосторожных преступлений, где действия совершаются умышленно, а результат наступил по неосторожности, не существует, они не известны советскому уголовному праву» («Соучастие в преступлении по советскому уголовному праву», М. 1958, стр. 30). Следует признать, что это утверждение необосновано. Такие действия известны и уголовному праву, где при самонадеянности лицо надеется предотвратить общественно опасные последствия своего сознательного действия, такие действия имеют место и в жизни. То, что М. А. Шнейдер называет эти действия не умышленными, а волевыми, ничего по существу не меняет, однако его утверждение, что «действие, путем которого совершается неосторожное преступление, всегда является волевым» (там же, стр. 30), также неверно. Когда человек что-либо уронил, забыл и т.д., назвать его действия волевыми не представляется возможным, хотя его поведение в целом, конечно, было волевым. Нарушения, повлекшие за собой преступный результат, могут сами по себе независимо от наступления последствия быть преступными (например, деяние, предусмотренное ч. I ст. 216 УК РСФСР, хранение оружия, хранение яда). Они могут быть, если последствия не наступили, административными нарушениями, и во всех этих случаях мы их (деяния) юридически характеризуем как умышленные или неосторожные. Если же они повлекли за собой общественно опасные последствия, то психическое отношение субъекта к этим последствиям вовсе не всегда идентично отношению его к самому деянию.

[12] Мы оставляем при этом в стороне обоснование правила ст. 404 ГК и других аналогичных норм, поскольку они относятся к числу специальных проблем гражданскою права и потому выходят за пределы тематики данной работы.

[13] Дж. Ст. Милль, Система логики силлогистической и позитивной, М., 1914, стр. 762.

[14] Б. Рассел, Человеческое познание, Издательство иностранной литературы, 1957, стр. 75.

[15] Adolf Schouml;nke, Strafgesetzbuch.Kommentar, 5 Aufl. Muumlnchen – Berlin, 1951, S. 17.

[16] Maurасh, Deutsches Strafrecht, Karlsruhe 1964, S. 125.

[17] Welzel, Das Deutsche Strafrecht, Berlin, 1956, S. 28; Welzel, Das neue Bild des Strafrechtssystem, 2 Aufl. 1962, Gouml;ttingen, S. 9.

[18] Welzel, Das Deutsche Strafrecht, Berlin, 1956, S. 28.

[19] Maurach, Deutsches Strafrecht. Karlsruhe, 1954, S. 131.

[20] Maurach, Deutsches Strafrecht, Karlsruhe, 1954, S. 278.

[21] We1z el, Das Deutsche Strafrecht, Berlin, 1956, S. 103.

[22] Maurасh, op. cit ., S, 146.

[23] Liszt-Schmidt, Lehrbuch des Deutschen Strafrechts, Berlin–Leipzig, 1932, 26 Aufl S. 154.

[24] Engisch, Der finale Handlungsberiff. Kohlrausch Festschrift, .Berlin, 1944, S. 161.

[25] Mezger, Moderne Wege der Strafrechtsdogmatik, Berlin– Muuml;nchen, 1950, S. 7.

[26] Mezger, Juristische Zeitung, 1952, S. 674.

ГЛАВА VII. СИСТЕМА ПРАВА И СИСТЕМАТИКА ЮРИДИЧЕСКИХ НОРМ

§ 1. Понятие системы права

I

В настоящее время в СССР проводится большая работа по кодификации действующего законодательства. Приняты Основы уголовного законодательства, уголовного судопроизводства и судоустройства. Опубликованы для широкого обсуждения Основы трудового и Основы гражданского законодательства. В ряде союзных республик изданы новые уголовные и уголовно-процессуальные кодексы.

В связи с проведением кодификационных работ и в целях оказания содействия их осуществлению нуждаются в специальном анализе такие теоретические проблемы, как вопрос о системе права и о систематике юридических норм.

Для решения вопроса о системе права в целом и системе отдельных отраслей права необходимо установить, что мы понимаем под системой права. Система права – это не аморфная совокупность юридических норм. Научное понятие системы требует определенной дифференциации, и одна лишь совокупность чего-либо системой еще не является.

Система права – это совокупность отраслей права, дифференцированных на основе присущих им особенностей, соответствующих специфике системы общественных отношений данной социально-экономической формации. Система права каждой данной исторической эпохи определяется теми обще«

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 346

ственными отношениями, которые находят в ней отражение и закрепление.

Ф. Энгельс исходит из того, что «классификация наук... является также классификацией, иерархией, согласно присущему им порядку, самих ...форм движения, и в этом именно и заключается ее значение» [1]. Лишь дифференциация наук создает их систему, а познание системы служит конкретным целям человеческой практики.

II

В советской науке на протяжении ряда лет, вплоть до 1938 года, проблемы системы советского права по существу не разрабатывались.

Первое совещание научных работников права в июле 1938 года по докладу А.Я. Вышинского отнесло вопрос о системе советского социалистического права к числу важнейших вопросов теории советского права, подлежащих разработке в течение ближайшего времени [2].

Проходившая с 1938 по 1941 год дискуссия по вопросу о системе советского права осталась незавершенной [3]. Последним документом, который в известной мере

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 347

подводит итоги этой дискуссии, были тезисы «Система советского социалистического права», разработанные и изданные Институтом права Академии наук СССР весной 1941 года и сохранившие в значительной части актуальность и в настоящее время [4].

Достоинством этих тезисов следует признать установление ряда принципиальных положений о понятии системы права, о неприемлемости для изучения советского права деления на публичное и частное, о том, что в основу системы советского права должен быть положен характер регулируемых общественных отношений с признанием того, что нельзя оставить без внимания и различия, которые существуют в методах регулирования отдельных общественных отношений.

Основным недостатком рассматриваемых тезисов являлось, с нашей точки зрения, постулирование системы права, состоящей из десяти произвольно намеченных отраслей без их должного обоснования [5].

Тезисы не провели четкого разграничения критериев, положенных в основу построения системы, и если в отношении государственного права они подробно рассматривали вопрос о принципах системы советского права, то применительно к другим отраслям это не делалось. Тезисы страдают вместе с тем смешением объективных

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 348

и субъективных критериев, положенных в основу разграничения отраслей права, что оказало вредное влияние на дальнейшую научную разработку этой проблемы и не преодолено полностью до настоящего времени.

Некоторые из положений, выдвинутых в виде непреложных и непререкаемых постулатов на 1-м Всесоюзном совещании научных работников права, а также во время дискуссии о системе права, проводившейся в предвоенные годы, которые в продолжение почти двух десятилетий рассматриваются в качестве непогрешимых истин, в действительности серьезно тормозят развитие советской юридической мысли.

Бесспорным положительным итогом этой дискуссии явилась ее направленность на установление объективных моментов, определяющих структуру советского права и его деление на отдельные отрасли. Участники дискуссии единодушно и с полным основанием признали также, что решающее значение среди таких объективных моментов имеет критерий предмета регулирования, который лежит в основе и определяет содержание каждой в отдельности отрасли советского права.

Критерий предмета регулирования, выдвинутый во время дискуссии 1938–1941 гг., носит устойчивый объективный характер и потому обладает несомненными научными и практическими достоинствами. Однако, отмечая известные положительные итоги дискуссии 1938– 1941 гг., необходимо обратить внимание на ее существенные недостатки, заключающиеся, по нашему мнению, в следующем: во-первых, понятие предмета регулирования не было в ходе дискуссии подвергнуто углубленному исследованию, ввиду чего выявить построение системы советского права, опираясь единственно на этот критерий, пока еще никому не удалось; во-вторых, правильно отметив, что наряду с предметом известное значение для объяснения системы советского права имеет и метод регулирования, участники дискуссии ограничились анализом его особенностей только в отношении административного и гражданского права; в-третьих, деление советского права по отраслям не было построено на каком-либо едином классификационном основании, и вследствие этого теоретические конструкции оказались неспособными отразить систему советского права в ее единстве и со всею присущей ей стройностью.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 349

Для того чтобы такое единое классификационное основание было выявлено, необходимо обратиться прежде всего к анализу понятия системы права с проведением различия между ним и понятием систематики юридических норм.

III

Первая и основная особенность системы права состоит в том, что она составляет структурное качество действующего в данном обществе права, которое соответствует системе закрепляемых ею общественных отношений [6].

Деление буржуазного права на публичное л частное выражает свойственное капитализму антагонистическое противоречие между интересами индивида и коллектива, которое порождается господством частнокапиталистической собственности. Частное право развивается одновременно с частной собственностью [7]. Неприменимость деления на публичное и частное к социалистическому праву выражает свойственное социализму гармоническое сочетание общественных и личных интересов, которое основывается на безраздельном господстве при социализме общественной, социалистической собствен-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 350

ности. Каждая из отраслей советского права отражает специфику определенного комплекса социалистических общественных отношений.

Система социалистического права представляет собою то общее, что характеризует структуру права всех социалистических государств. Систематика права в каждой стране социалистического лагеря может быть различной. Однако система права всех социалистических стран едина, ибо эта система отражает объективные закономерности общественных отношений, присущие социалистическому обществу.

Вот почему деление права на частное и публичное не может быть присуще системе права какой-либо социалистической страны, а потому и неприемлемо мнение К. Опалека, что «разработанный в буржуазной науке критерий разделения права на публичное и частное должен быть в равной мере отнесен и к праву социалистическому» [8]. Расширение публично-правовой сферы характерно не для социалистического государства, а для капиталистического и особенно в эпоху империализма. Л. Жоллио де ла Морандьер по этому вопросу пишет: «В настоящее время область действия частного права сужается, в то время как значение публичного права возрастает» [9]. Напротив, ликвидировав частную собственность на орудия и средства производства, социалистическое общество, опирающееся на социалистическую собственность, по самой своей природе исключает принципиальное разделение права на публичное и частное. Это положение отражает объективную закономерность, определяющую структуру системы права любого государства социалистического лагеря. Взгляды же К. Опалека объективно отражают стремление к теоретическому обоснованию реставрации системы буржуазного права.

Югославский теоретик права Т. Живанович считает, что отрицание деления права на публичное и частное не соответствует характеру советского права. Он полагает, что отрицание такого деления советскими теоретиками вытекает из неправильного толкования известного ленинского положения: «Мы ничего «частного» не

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 351

признаем, для нас все в области хозяйства есть публично-правовое, а не частное». В обоснование своей точки зрения он приводит следующие аргументы

1) то, что орудия и средства производства в СССР находятся в руках государства, не означает, что государство выступает как собственник орудий и средств производства;

2) то, что государство вмешивается в частноправовые отношения, не означает, что частные отношения перестают быть частноправовыми отношениями, они остаются частноправовыми отношениями, так как их субъект выступает как частное лицо.

Т. Живанович утверждает, что С.А. Голунский и М.С. Строгович допускают методологическую ошибку, применяя различные критерии для деления права на публичное и частное [10]. Методологическая ошибка в этом вопросе, действительно, имеется, но не у советских авторов, а у Живановича, и заключается она в том, что при постановке вопроса о системе права он исходит из субъекта правоотношений – государства и граждан, между тем как система права определяется объективным характером регулируемых общественных отношений и методом их регулирования, который, в свою очередь, определяется самим характером регулируемых отношений.

Именно отсутствие деления советского права на публичное и частное является предпосылкой того, что в советском гражданском праве регулируются как отношения граждан между собой, так и отношения государственных организаций между собой и с гражданами, и притом регулируются одним и тем же методом.

Следует также указать, что мнение Живановича о том, что государство в гражданском праве выступает как частное лицо, также не соответствует действительности и опровергается такими институтами, как презумпция государственной собственности, переход к государству бесхозяйного имущества и т.д.

Решая вопросы науки, мы изучаем те объективные закономерности, причины, следствия и другие объективные взаимозависимости, которые определяют исследуемое явление.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 352

Вот почему являются совершенно неприемлемыми все попытки «построения», «выработки» и т.д. системы права на основе произвольных субъективных критериев.

Ф. Энгельс писал: «Логические схемы могут относиться только к формам мышления; здесь же дело идет только о формах бытия, внешнего мира, а этих форм мышление ни в коем случае не может творить и выводить из себя, но только из внешнего мира. Но в таком случае все отношение следует перевернуть: принципы оказываются не исходным пунктом, а конечным результатом исследования; они не привлекаются для приложения к природе и человеческой истории, а выводятся из них; не природа и царство человека направляются по принципам, а принципы правильны лишь постольку, поскольку они согласуются с природой и историей. Это – единственное материалистическое понимание дела, а противоположное, принадлежащее господину Дюрингу, идеалистично: оно ставит дело совершенно на голову и конструирует реальный мир из мыслей, из каких-то от века существующих, домировых схем или категорий, точь-в-точь как «некий Гегель» [11].

Мы считаем неудачной попытку Л.И. Дембо выдвинуть принципы в качестве решающего признака для отграничения отдельных отраслей советского права друг от друга. Принципы как положения, провозглашенные людьми, сами нуждаются в объяснении и обосновании при посредстве реальных общественных отношений, отражением которых они являются. Затем, нигде не доказано, что существует ровно столько отраслей советского права, сколько имеется свойственных ему принципов. Кроме того, где тот объективный критерий, который позволяет выявить лишь известную совокупность принципов, определяющих систему права и ее построение? Такой критерий отсутствует. Если же рассматривать конкретные выводы, к которым пришел Л. И. Дембо, то нельзя не высказать серьезных сомнений в том, что диктатура пролетариата – это принцип, присущий только государственному праву, или что принцип демократического централизма свойствен только административному праву, принцип «от каждого по его способностям, каж-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 353

дому по его труду» – только трудовому праву и т.д. Во всей этой схеме имеется известный элемент произвольного усмотрения автора, лишающий ее подлинной научной прочности.

Вторая особенность системы права состоит в том, что образующие ее составные части (отрасли права) также отграничиваются друг от друга в силу объективных качеств, свойственных соответствующим общественным отношениям. Решающее значение среди этих качеств имеет, конечно, содержание регулируемых правом общественных отношений, так как оно определяет в конечном счете и характер применяемого к данному предмету метода правового регулирования. »Однако если только исходить из содержания тех или иных общественных отношений, т.е. из предмета регулирования, можно было бы создать самые разнообразные, весьма многочисленные отрасли права (например, водное, лесное, горное, промышленное, торговое, радио, транспортное или даже железнодорожное, морское, речное, воздушное, автотранспортное и т.д.), так как классифицируемый предмет можно дробить до бесконечности. Нужно воспользоваться поэтому вспомогательным критерием, выражающим единство данного комплекса общественных отношений и исключающим возможность их дальнейшего дробления. Таким критерием является метод регулирования. Под методом регулирования следует понимать специфический способ, при помощи которого государство на основе данной совокупности юридических норм обеспечивает нужное ему поведение людей как участников правоотношений. Если определенная совокупность общественных отношений обусловливает применение к ним данного метода правового регулирования, то, значит, она представляет собою единство, не допускающее ни дальнейшего дробления, ни смешения с другими общественными отношениями.

Мы, таким образом, расходимся с выводами дискуссии 1938–1941 гг. относительно оценки значения метода правового регулирования для анализа системы права, ибо считаем, что вне учета этого момента выявить построение системы права невозможно. В то же время понятие предмета правового регулирования также рас-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 354

сматривается нами отлично от того, как его рассматривали в ходе дискуссии 1938–1941 гг. Предмет регулирования– это отнюдь не обязательно общественное отношение, взятое в полном объеме и во всех возможных формах его проявления. Так, например, и административное, и гражданское право регулируют имущественные отношения. Но гражданское право регулирует имущественные отношения в их стоимостной форме, чего нельзя сказать об административном праве. Или: отношения, связанные с охраной социалистической собственности, регулирует и уголовное, и гражданское, и административное право. Но соответствующие отношения, регулируемые уголовным правом, и по своему субъектному составу, и по характеру деятельности их участников отличаются от аналогичных отношений, регулируемых гражданским или административным правом, и, следовательно, представляют собою самостоятельный вид общественных отношений. Поэтому, если перед нами действительно две самостоятельные отрасли права, нужно выявить либо различные отношения, либо по крайней мере различные стороны одного и того же общественного отношения, каждая из которых регулируется строго определенной отраслью советского права.

Исходя из такого понимания предмета и значения метода правового регулирования, нельзя не признать, что не могут существовать отрасли права с различными предметами и тождественными методами, точно так же как при данных исторических условиях один и тот же предмет не может регулироваться при помощи различных юридических методов. Отрасли права, входящие в состав единой системы права, отличаются друг от друга по единству предмета и метода правового регулирования.

В этом и состоит качество системы права, которая на иных основаниях, кроме единства предмета и метода, строиться не может в отличие от систематики правовых норм, осуществимой при помощи самых разнообразных критериев, вплоть до расположения правовых норм в алфавитном порядке [12].

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 355

Отсутствие объективного критерия и конструирование «отраслей права» в зависимости от того, что тот или иной автор считает целесообразным, приводит к тому, что, признав какую-либо область регулируемых общественных отношений «важной», соответствующий автор немедленно предлагает считать регулирующие их юридические нормы отраслью права и включает последнюю в систему права. Такая «система права», построенная на основе индивидуальных взглядов отдельных авторов, ничего общего с научной системой права не имеет и иметь не может, хотя соответствующие предложения следует, конечно, учесть при кодификации и систематизации законодательства.

Так, некоторые авторы предлагают «создать» самостоятельные отрасли водного и лесного права, морского и воздушного права, исправительно-трудового права, хозяйственного права, торгового права и т.д.

Типичным примером субъективистского построения системы права являются и предложения о «создании» специальной отрасли права «прокурорский надзор». Может быть, такой специальный курс и следует читать в юридических вузах, но ведь к вопросу о системе права это не имеет абсолютно никакого отношения. Идя по такому пути, можно «создать» и такие отрасли права, как «государственный контроль», «местные органы Советской власти» и т.д. Вообще придумать можно любую отрасль права.

К чему приводят субъективистские тенденции при построении системы права, можно отчетливо увидеть на уже ушедшем в прошлое вопросе о самостоятельной отрасли военного права. Как известно, на протяжении ряда лет отстаивалось не только существование самостоятельной отрасли военного права, но и самостоятель« ных отраслей военно-уголовного, военно-административного и военно-процессуального права. Те, кто выступали против подобных тенденций, обвинялись в недоучете политического, государственного значения армии. Не подлежит, однако, сомнению, что никакого отношения

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 356

вопрос о роли армии к проблеме отрасли права не имел и не имеет.

Третья особенность системы права состоит в том, что входящие в ее состав отрасли, будучи взаимосвязанными, в то же время не дублируют, а, наоборот, взаимно исключают друг друга. Это и понятно. В системе права нормы дифференцируются по их объективному качеству, т.е. по характеру закрепляемых ими общественных отношений и по специфике выраженного в них метода регулирования. Но одна и та же норма не может одновременно регулировать два различных вида общественных отношений или заключать в себе два различных метода правового регулирования. Именно поэтому одна и та же норма не может быть одновременно включена в две различных отрасли права.

Все это, конечно, не означает, что существующая система права не оставляет никакого выбора законодателю. Например, различные формы проявления имущественных отношений при социализме позволяют строить их правовое регулирование как на эквивалентных, так и на безэквивалентных основаниях, как на началах равенства субъектов правоотношения, так и на началах власти и подчинения. Государство наделяет издаваемую им норму таким содержанием, которое способно обеспечить наиболее эффективное разрешение поставленных им задач.

Отмеченная особенность, свойственная системе права, также не является обязательной для систематики правовых норм. Поскольку при систематике классификационный признак избирается произвольно и может изменяться, одни и те же правовые нормы нередко включаются в различные классификационные подразделения. Так, например, вполне допустимо одновременное существование трех различных справочников: «Транспортное законодательство», «Морское законодательство», «Сравочник судоводителя», хотя в известной мере их содержание и будет совпадающим. Вместе с тем совершенно исключено одновременное существование таких трех отраслей права, как транспортное, морское и судоводительское, так как отрасли права не перекрещиваются, а исключают друг друга.

Учитывая различие, существующее между понятиями системы права и систематики юридических норм, над-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 357

лежит прийти к выводу, что систематика действующего законодательства не может быть положена в основу научного изучения системы права по следующим причинам.

1. Законодательство далеко не всегда систематизируется целиком, в частности советское право в целом не систематизировано. Однако если бы такая систематизация имела место, то и она выражала бы лишь мнение лиц, ее создавших, о целесообразном расположении норм в своде и ничего более.

2. Сведение отраслей права только к кодифицированным областям не выдерживает даже элементарной критики. Достаточно указать на то, что у нас нет административного кодекса, хотя никто не сомневается в существовании самостоятельной отрасли административного права. В то же время имеются такие кодексы, как таможенный, воздушный, исправительно-трудовой, кодекс о льготах для военнослужащих и военнообязанных Советской Армии и их семей, кодекс торгового мореплавания, хотя подавляющее большинство перечисленных отношений никто никогда не предполагал выделять в предмет регулирования самостоятельных отраслей права.

IV

Процесс передачи некоторых государственных функций общественным организациям вызывает необходимость разрешения теоретического вопроса о том, в какой мере нормы, регулирующие общественные отношения, которые возникают в связи с выполнением этих функций, являются правовыми и какое место эти нормы занимают в системе права.

При разрешении данного вопроса следует избегать двух, в равной мере ошибочных крайностей, одна из которых заключается в юридизации всех норм, регулирующих отношения, связанные с функциями, передаваемыми общественным организациям, а другая, напротив, в полном отрицании юридического характера всех норм, регулирующих общественные отношения, связанные с передаваемыми функциями.

В диалектическом переходе от регулирования общественных отношений нормами права к регулированию

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 358

этих отношений нормами нравственности и морали имеют место процессы различного порядка.

I. Процесс превращения государственных функций в общественные. Передача отдельных государственных функций общественным организациям в этих случаях означает превращение норм, регулирующих эти отношения, из норм правовых в нормы морали и нравственности. Такое положение вещей имеет место тогда, когда государство полностью отказывается для регулирования этих отношений от применения мер государственного принуждения и общество обеспечивает желательное поведение своих членов лишь силой общественного мнения (так обстоит дело во многих случаях деятельности товарищеских судов, в работе ДОСААФ и других добровольных обществ и т.п.).

Попытки «юридизировать» такие отношения, в частности регулировать деятельность товарищеских судов нормами УПК или ГПК, не могут быть оправданы и по существу означают стремление задержать развитие норм права в нормы общественного самоуправления.

Так как в подобных случаях нормы, регулирующие эти отношения, не носят правового характера, то они ни в какую отрасль права не входят.

II. Среди норм, регулирующих общественные отношения и устанавливаемых общественными организациями, имеются и чисто технические нормы, которые не являются ни нормами права, ни нормами морали, их выполнение не обеспечивается каким-либо принуждением (ни государственным, ни общественным), они не входят, таким образом, ни в систему права, ни в какую-либо отрасль права.

III. В то же время имеет место делегирование государством общественным организациям выполнения отдельных государственных функций. В этих случаях нормы, регулирующие соответствующие общественные отношения, остаются правовыми нормами, так как за ними в конечном итоге остается сила государственного принуждения. Такими являются, например, в ряде случаев нормы, регулирующие права и обязанности добровольных народных дружин и дружинников, установленные Положением о добровольных народных дружинах РСФСР по охране общественного порядка, которое утверждено постановлением Бюро ЦК КПСС

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 359

по РСФСР и Советом Министров РСФСР от 30 марта 1960 г.

Деятельность самих общественных организаций в условиях государственной жизни регулируется во многих случаях нормами права. Тогда, когда общественные организации выполняют делегированные им государством функции, они также руководствуются нормами права.

В этом отношении правильно писал П.Т. Васьков: «Мы полагаем, что является неправильным невключение общественных организаций в круг лиц, на которых распространяются требования законности. Такое ограничение лиц, обязанных соблюдать законы, не может быть оправдано. Бесспорно, что общественные организации также обязаны соблюдать социалистическую законность. Фактически они организуются и действуют в строгом соответствии с требованиями законности» [13].

В этих случаях все нормы, регулирующие деятельность общественных организаций (уставы добровольных обществ, соответствующие положения и т.д.), утвержденные государственными органами, являются нормами права, и их издание, утверждение и применение регулируются нормами, относящимися к административному праву. Регулируемые же ими отношения по своему содержанию в некоторых случаях относятся к административному праву (например, упомянутое уже Положение о добровольных народных дружинах РСФСР), а в некоторых случаях и к различным другим отраслям права, (например, гражданскому, уголовному – отдельные нормы проекта Примерного положения о товарищеских судах).

Все правовые нормы, регулирующие порядок рассмотрения общественными органами (например, товарищескими судами) дел в области делегированных им прав (Положение о товарищеских судах, Положение о рассмотрении трудовых споров и т.д.), относятся к процессуальному праву.

Все нормы права, регулирующие принудительные меры, которые применяются общественными организа-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 360

циями в порядке делегированного им государством права к лицам, совершившим общественно опасные действия, и которые обеспечиваются в конечном итоге силой государственного принуждения, относятся, соответственно, к уголовному, гражданскому или административному праву.

[1] К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XIV, стр. 411.

[2] См. «Основные задачи науки советского социалистического права», «Материалы 1-го совещания научных работников права 16–19 июля 1938 г.» Юриздат, 1938, стр. 183.

[3] См. M. Apжанов, Предмет и метод правового регулирования в связи с вопросом о системе советского права, «Советское государство и право» 1940 Г. № 8–9, стр. 12–28; К дискуссии о системе права, «Советское государство и право» 1940 г. № 12, стр. 197–204; Б. Маньковский, Принципы системы уголовного права, «Советское государство» 1988 г. № 6, стр. 34–68; М. Карева, К вопросу о делении права на публичное и частное, «Советское государство и право» 1939 г. № 4, стр. 14–27; М. Аржанов, О принципах построения системы советского социалистического права, «Советское государство и право» 1939 г. № 3, стр. 26–35; Д. Генкин, Предмет советского гражданского права, «Советское государство и право» 1939 г. № 4, стр. 28–40; С. Братусь, О предмете советского гражданского права, «Советское государство и право» 1940 г. № 4, стр. 36–52; Г. Петров, Предмет советского административного права, «Советское государство и право» 1940 г. № 7, стр. 34–44; М. Агарков, Предмет и система советского гражданского права, «Советское государство и право» 1940 г. № 8–9, стр. 52–72; Г. Амфитеатров, К вопросу о понятии советского гражданского права, «Советское государство и право» 1940 г. № 11, стр. 85–102; М. Шаргородский, Предмет и система уголовного права, «Советское государство и право» 1941 г. № 4, стр. 38–51; «Научная сессии 2-го Ленинградского юридического института по вопросам системы права», «Советское государство и право» 1940 г. № 4, стр. 106–114 и ряд других работ.

[4] «Система советского социалистическою права», Институт права Академии наук СССР, 1941.

[5] Эта система (без земельного права) была уже ранее предложена А. Я Вышинским (см. А. Я. Вышинский, 18 съезд ВКП(б) и задачи науки социалистического права, «Советское государство» 1939 г. № 3).

Весьма обоснованно пишет Л.С. Явич: «Создалось положение, при котором сперва были намечены отрасли советского права, а затем начали думать (и думают вот уже почти двадцать лет), что же лежит в основе той классификации, которую сами наметили? Ясно, что таким путем навряд ли может идти разработка научной проблемы Декларируя материалистический подход к решению вопроса, настойчиво подчеркивая решающее значение обще-ственных отношений для правовой системы, некоторые советские юристы в этом случае фактически отправляются не от отношений, а от предложенной и ставшей «догмой» - схемы отраслей права, пытаясь ее так или иначе обосновать» («Советское право – регуля-тор общественных отношений в CCCP», Сталинабад, 1957, стр.57).

[6] М. Шаргородский, Предмет и система уголовного права, «Советское государство и право» 1941 г. № 4, стр. 38, М.С. Стpoгович, Принципы системы советского социалистического права, «Известия Академии наук СССР. Отделение экономики и права» 1946 г. № 2, стр. 85, Г.И. Петров, Место административного права в системе советского права, «Советское государство и право» 1957 г № 1, стр. 91–92; Д.М. Генкин, К вопросу о системе советского социалистического права, «Советское государство и право» 1956 г. № 9, стр. 81, В И Попова и В. M Лесной, О системе советского социалистического права Обзор, «Советское государство и право» 1958г. № 1, стр. 101, Ю. К. Толстой, О теоретических основах кодификации гражданского законодательства, «Правоведение» 1957 г, № 1, стр. 42, D. A. Kerimow, Fragen der Gesetzgebungstechnik, Berlin, 1958, S 104.

[7] См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч. т. 3, стр. 63. Взять, например, типичное построение системы буржуазного права, которое дает Коллер: Частное право: а) личное право, б) вещное право, в) обязательственное право, г) торговое право, д) семейное и имущественное право (супругов и наследников) Публичное право а) государственное право и церковное право,б) охрана права, гражданский процесс, уголовное право, уголовный процесс, а) международное право (И. Коллер, Введение в науку права, СПб, 1903, стр. 17–127 и далее).

[8] Panstwo i Prawo, 1957, № N 10 str, 694.

[9] Л. Жоллио де ла Морандьер, Гражданское право Франции, Издательство иностранной литературы, 1958, стр. 48.

[10] Тома Живанович. Систем синтетически филозофи jе права, Београд, 1959, стр. 384 и далее.

[11] К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XIV, стр. 36.

[12] См . например , частную кодификацию уголовного права штата Нью -Йорка (F. Gilbert, Criminal law and practice of the State of New York, 1945). Так была построена и система изложения законодательства у известного французского криминалиста XVIII века Жюсса (Jousse, Traiteacute; de la justice criminelle de France, Paris, 1771).

[13] П.Т. Васьков, Значение правильного понимания социалистической законности на современном этапе развития Советского государства, «Ученые записки Свердловского юридического института», Свердловск, т. 8, 1959, стр. 78.

§ 2. Систематика правовых норм

I

Необходимо проводить четкое различие между системой права и систематикой правовых норм [1].

Систематика правовых норм проводится с учетом объективных качеств общественных отношений, однако, на основе классификационного критерия, субъективно избранного систематизатором сообразно с характером разрешаемых им задач. Поэтому одни и те же нормы права в процессе их систематизации объединяются в различные группы, в зависимости от того, какой классификационный критерий при осуществлении данной систематизации избирается и в каких практических целях она проводится.

Например, ст. 169 УК Казахской ССР, объявляющая спекуляцию жилой площадью преступной, является уголовно-правовой нормой, а ст. 24 закона от 17 октября 1937 г., устанавливающая договорное оформление права пользования жилой площадью, является гражданско-правовой нормой. Ни в какую другую отрасль права, кроме права уголовного в первом случае и права гражданского во втором случае, эти нормы включены быть не могут.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 361

Только изменение содержания соответствующей нормы способно обусловить переключение ее из одной в другую отрасль советского права. Так, если бы вместо наказания ответственность за спекуляцию жилой площадью выражалась в возмещении убытков, соответствующее правило перестало бы быть уголовно-правовой и стало бы гражданско-правовой нормой. Здесь мы имеем дело с системой права, опирающейся на объективные основания, и потому ее перестройка без изменения содержания правовых норм оказывается неосуществимой.

Совсем иные явления наблюдаются в процессе систематики. Предположим, что нужно составить сборник по жилищному законодательству. В него войдет и ст. 169 УК Казахской ССР и ст. 24 закона от 17 октября 1937 г. В сборник о жилищных договорах войдет только ст. 24 закона от 17 октября 1937 г., но не ст. 169 УК Казахской ССР. Однако последняя вошла бы в сборник законодательства об охране порядка управления, куда нельзя было бы включить ст. 24. закона от 17 октября 1937 г. В то же время в сборник, посвященный, например, транспортному законодательству, не была бы включена ни одна из этих статей, хотя туда вошли бы многие другие как гражданско-правовые, так и уголовно-правовые нормы. Здесь мы имеем дело с систематикой права, строящейся по субъективно избранному признаку, и потому она может быть подвергнута различным изменениям по нашему усмотрению.

II

Весьма плодотворную идею о комплексных отраслях права выдвинул В.К. Райхер [2], хотя и не во всем с ним можно согласиться, ибо он считает, что комплексные отрасли могут входить в систему права, а нам это представляется невозможным. Но для правильного про-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 362

ведения систематики действующего законодательства понятие комплексных отраслей является чрезвычайно важным. Объективные закономерности, обусловливающие развитие права и познанные наукой, должны быть положены в основу систематики как законодательства, так и различных отраслей юридических знаний. Здесь выясняется вся важность комплексных отраслей права, комплексных кодексов и комплексных правовых наук. Система права охватывает все действующее цраво, так что каждый институт занимает свое место в этой системе, определяемое характером соответствующих общественных отношений Он может находиться только в этом месте и нигде в другом. Систематика же законодательства подчиняется целесообразности, и здесь не только допустимы, но и необходимы отрасли, охватывающие различные предметы или применяющие регулирование различными методами.

Систематика может ставить перед собою конкретно-практические цели, связанные, например, с разработкой законодательных справочников по различным отраслям деятельности государственных органов, общественных организаций и граждан. Затем, наряду с отраслевыми кодексами могут создаваться построенные на началах систематики комплексные кодексы и уставы (например, транспортные). Наконец, помимо отраслевых юридических наук могут существовать и образованные по принципам систематики комплексные правовые дисциплины. Так, в частности, строятся курсы основ советского права, преподаваемые в экономических вузах. Дело заключается лишь в том, что систематика правовых норм, в каких бы целях она ни проводилась, должна быть подчинена основным началам построения системы советского права.

В области кодификации это означает, что решающее значение должны иметь отраслевые кодексы, основные положения которых могут развиваться и детализироваться в комплексных кодексах и уставах. Так, например, Устав железных дорог призван детально регулировать порядок управления железнодорожным транспортом (административное право) и отношения по железнодорожной перевозке грузов и пассажиров (гражданское право). В административном и гражданском кодексах эти проблемы могли бы быть представлены лишь наибо-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 363

лее общими положениями. Однако комплексный характер построения Устава железных дорог обусловливает его подчинение в соответствующих частях административному и гражданскому кодексам, а также применение к транспортным отношениям в случае неполноты устава общих положений административного или гражданского права, в зависимости от характера возникшего и нуждающегося в разрешении вопроса [3].

Уяснение различия между системой права и систематикой правовых норм имеет существенное значение также для разработки свода законов, создание которого следует рассматривать как одну из важнейших неотложных задач в общем деле упорядочения действующего законодательства. Свод законов нельзя составить, исходя единственно из принципов, свойственных системе права, так как отраслевые кодексы не охватывают в настоящее время и не будут охватывать впредь всего законодательства. Наряду и параллельно с ними существуют комплексные кодексы и текущие законы, также нередко строящиеся по комплексному принципу. Но в основу построения свода законов не может быть положен и один только метод систематики правовых норм, ибо при этом условии нормы одного и того же отраслевого кодекса оказались бы расположенными в различных рубриках свода законов.

Осуществимо, следовательно, лишь сочетание принципов, свойственных системе права, с методами систематики правовых норм. Свод законов должен представлять собою систему отраслевых кодексов (система права), дополненную системой комплексных кодексов и текущих законов с расположением их в тематическом порядке (систематика правовых норм). Такой свод законов, сохраняя целостность включенных в него законодательных актов, будет способен охватить все действую-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 364

щее законодательство, обеспечить возможность быстрого отыскания нужного закона и в то же время будет ориентировать на необходимость в процессе применения комплексных и текущих законов сообразовываться с общими положениями соответствующего отраслевого кодекса как основного законодательного акта для данной отрасли советского права.

§ 3. Кодификация

I

Определив понятие системы права и выявив его отличие от понятия систематики юридических норм, надлежит перейти к непосредственному рассмотрению проблемы кодификации.

Значение кодификации состоит в том, что она обеспечивает единство, согласованность и полноту законодательства. Единство потому, что кодекс представляет собой органический закон, связанный воедино во всех его составных частях; согласованность потому, что кодекс – это единый закон, оставляющий, следовательно, меньше почвы для противоречий, чем в случаях, когда одни и те же общественные отношения регулируются при помощи разрозненных законодательных актов; полноту потому, что кодекс по своей природе направлен на урегулирование в целом определенной области общественных отношений. Кодификация способствует также стабильности законов. Конечно, стабильность законов отнюдь не означает их неизменности на вечные времена. Не подлежит, однако, сомнению, что если бы один и тот же закон подвергался непрерывным изменениям, о стабильности законов не могло бы быть и речи. При наличии кодекса внесение в него хотя бы одного изменения потребовало бы целой системы обусловленных им «периферийных» изменений в соответствующих других статьях кодекса. Поэтому на изменение кодекса законодатель идет только в случаях действительно существенной необходимости в этом. Значение кодификации состоит, наконец, и в том, что она создает наиболее благоприятные условия для пользования законами, так как в этом случае поиски необходимой нормы ограничиваются единым и притом построенным по тематическому принципу законодательным актом.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 365

Отмеченные качества кодификации превращают ее в важное средство укрепления и развития социалистической законности. Ввиду этого такое серьезное внимание уделял ей В.И. Ленин, настаивавший на ускоренных темпах проведения первых кодификационных работ, дававший важнейшие указания принципиального характера составителям первых советских кодексов, сформулировавший тексты некоторых важнейших включенных в кодексы статей и принимавший активное участие в процессе обсуждения проектов кодексов в советских законодательных органах. По тем же причинам уже в первые годы после победы Великой Октябрьской социалистической революции были проведены работы по кодификации советского права – начиная от первых опытов кодификации 1918 года (Кодекс законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве и Кодекс о труде) и кончая ее завершением в 1922– 1923 гг. (Гражданский, Уголовный, Уголовно-процессуальный, Земельный кодексы в 1922 году и Гражданский процессуальный кодекс в 1923 году), а также последующим частичным обновлением в 1926 году (принятие в РСФСР нового Уголовного кодекса и нового Кодекса законов о браке, семье и опеке).

Историческое значение этой кодификации состоит в том, что она явилась первой в истории человечества кодификацией социалистического права, причем кодификацией, осуществленной невиданно быстрыми темпами. В самом деле, первые советские кодексы появились в течение года после победы Октябрьской революции (1918 год), для завершения кодификационных работ понадобилось всего лишь 5 лет, а если взять этот период до момента обновления некоторых кодексов в 1926 году, то всего для проведения первой советской кодификации понадобилось 9 лет. Эти данные не идут ни в какое сравнение со временем, которое было затрачено на кодификацию буржуазного права в важнейших капиталистических странах. Так, буржуазная революция во Франции совершилась в 1789 году, французский гражданский кодекс был принят в 1804 году (через 15 лет), а если исчислять этот период до момента принятия последнего по времени издания французского уголовного кодекса 1810 года, то он оказывается равным 21 году. Битва при Садовой, от момента которой обычно

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 366

исчисляют объединение Германии, произошла в 1866 году, а принятие торгового уложения, завершившего кодификацию германского законодательства, имело место только через 31 год, в 1897 году.

Историческое значение кодификации 20-х годов заключается также и в том, что она воплотила в себе созданную в результате победы Октябрьской социалистической революции систему социалистического права. Известно, что создание системы права нового, социалистического типа, как и строительство новой, социалистической государственности, есть длительный процесс. При этом система права не может быть воплощена в отдельных, разрозненных нормативных актах, а предполагает полноту законодательства. Как мы уже видели, полнота законодательства в самой максимальной степени обеспечивается благодаря его кодификации. Тот факт, что советское право в первые годы после победы Октябрьской революции было воплощено в кодексах, свидетельствует о том, что уже в эти годы в СССР создается система нового, социалистического права.

Историческое значение первой советской кодификации проявляется и в том, что в результате ее осуществления был накоплен опыт, широко использованный впоследствии в процессе проведения кодификационных работ в других государствах социалистического типа.

Для Советского государства значение первых кодексов состояло еще и в том, что они явились базой для соответствующего текущего нормотворчества. Следует иметь в виду, что кодекс, включая в себя основную массу юридических норм, относящихся к данной отрасли права, оставляет достаточно места для решения многих конкретных вопросов в порядке повседневной нормо-творческой деятельности компетентных государственных органов. Поскольку такая деятельность опиралась на кодексы, она приобретала более организованный, более целеустремленный характер.

Огромный, подтвержденный и проверенный жизнью опыт, накопленный в результате создания первых советских кодексов, должен быть со всей бережливостью и тщательностью применен и использован при проведении в современных условиях новой кодификации советского законодательства.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 367

II

Вместе с тем было бы неправильно проходить мимо выявившихся со временем недостатков первых кодификационных работ.

Эти недостатки относятся прежде всего к неполноте первой кодификации – неполноте первоначальной и неполноте последующей.

По кодификации в целом первоначальная неполнота проявилась в том, что некоторые отрасли советского права были оставлены вообще без кодексов. В таком положении оказалось, в частности, советское административное право. При этом положение ни в какой мере не меняется вследствие того, что, например, на Украине имеется свой Административный кодекс, ибо последний ограничивается почти исключительно сферою административных правонарушений, между тем как административный кодекс должен охватывать своим нормированием всю область общественных отношений, складывающихся на почве исполнительно-распорядительной деятельности органов Советского государства.

Первоначальная неполнота дает знать о себе и при ознакомлении со структурой отдельных кодексов. Так, в Гражданский кодекс с самого начала не были включены такие важнейшие разделы гражданского права, как авторское и изобретательское право, а также нормы, направленные на урегулирование транспортных и некоторых других договорных отношений.

Что же касается последующей неполноты, то она была обусловлена тем обстоятельством, что уже после кодификационных работ создается ряд важнейших новых институтов советского права, оставшихся, однако, за пределами тех кодексов, к которым они тяготеют по своему содержанию. Так, например, в Гражданский кодекс не были включены вновь созданные институты плановых хозяйственных договоров, в Уголовном кодексе отсутствовали нормы, определяющие общий состав хищения социалистической собственности, и т.д. В результате некоторые кодексы утратили свой былой всеобъемлющий характер, и наряду с ними такое же, а иногда даже и более широкое применение в деле правового регулирования отношений того же рода начали получать некодифицированные нормативные акты.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 368

Другой весьма существенный недостаток возник вследствие того, что издание новых законов, не включенных в кодексы, а также внесение некоторых изменений в тексты самих кодексов не всегда сочетались с проведением необходимых работ по согласованию уже осуществленной кодификации с нововведениями более позднего времени. В связи с этим появились некоторые элементы несогласованности как внутри кодексов, так и между отдельными кодексами.

В качестве примера несогласованности, возникшей внутри кодекса, можно было бы сослаться на Уголовный кодекс РСФСР 1926 года. Отдельные изменения, внесенные в уголовное законодательство, без учета тех изменений, которые они должны были бы повлечь за собою, привели к тому, что, в частности, вор, похитивший 5 руб. из сумки кондуктора трамвая, должен был быть подвергнут менее суровому наказанию, чем за похищение той же суммы у пассажира.

Примером несогласованности между различными отраслями законодательства может служить следующий факт. По общему правилу ст. 60 ГК собственник вправе истребовать имущество у добросовестного приобретателя лишь в том случае, если это имущество было похищено у собственника или утеряно им. Но Гражданский кодекс сам понятия хищения не определяет. Оно определяется в нормах уголовного законодательства. Однако в применении к социалистической, в том числе и к кооперативно-колхозной собственности, Указ Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г. («Ведомости Верховного Совета СССР» 1947 г. № 19) изменил прежнее понятие хищения, включив в него едва ли не все способы незаконного приобретения социалистического имущества. Значило ли это, что отныне кооперативно-колхозное имущество могло быть истребовано во всех случаях, независимо от добросовестности приобретателя? С точки зрения уголовного законодательства на этот вопрос следовало бы ответить утвердительно. Но подобный ответ противоречил бы ст. 60 ГК, которая формулирует принцип неограниченной виндикации только в применении к государственной социалистической собственности.

Устранение возможности подобных недостатков в процессе проведения современной кодификации пред-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 369

полагает, во-первых, разработку полной номенклатуры вновь создаваемых кодексов и исчерпывающей системы построения каждого из них в отдельности; во-вторых, установление приемов, строгое соблюдение которых способно обеспечить согласованность осуществляемой кодификации, несмотря на издание после ее проведения новых законодательных актов; в-третьих, создание системы правил, в соответствии с которыми в кодекс должны включаться новые нормы и институты; в-четвертых, организационное оформление проведения в жизнь всех этих мероприятий, с поручением их осуществление не только юридической комиссии при Совете Министров СССР, но и специально созданным для этих целей кодификационным отделам соответствующих общесоюзных и республиканских ведомств.

Предполагая использование ранее накопленного опыта, проведение кодификации советского законодательства в современных условиях связано с разрешением ряда существенно новых задач.

Содержание этих задач определяется тем, что если раньше разрабатывались кодексы периода строительства социализма в условиях капиталистического окружения, то сейчас речь идет о создании кодексов страны, в которой победил социализм и строится коммунизм при наличии других стран социалистического лагеря. Само собою разумеется, что отмеченные обстоятельства предполагают существенное обновление действующего законодательства в процессе его кодификации. Но было бы ошибочно все дело .сводить только к обновлению законодательства. Строительство коммунистического общества прочно опирается на принцип социалистической законности. Вполне естественно поэтому, что ныне действующие нормативные акты широко используются в процессе создания новых советских кодексов в качестве их юридической базы.

Это относится не только к законам в собственном смысле, но и к указам и к подзаконным актам, а также к материалам судебной практики. Ясно, например, что, хотя нормы о плановых договорах содержатся в настоящее время в правительственных постановлениях, значительная часть этих норм должна быть включена в разрабатываемые гражданские кодексы союзных республик. Нормы о мерах, подлежащих применению к лицам, со-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 370

вершившим преступления в состоянии невменяемости, сосредоточивались ранее в инструктивных материалах, но известная часть этих норм в настоящее время включена в новые уголовные кодексы союзных республик. Правила о комиссионной продаже сельскохозяйственной продукции колхозов и колхозников разработаны не государственными органами, а Центросоюзом, но и они не могут не быть использованы при создании соответствующего раздела республиканских гражданских кодексов. Принцип неприменимости исковой давности к государственному имуществу установлен постановлением Пленума Верховного Суда РСФСР. Не подлежит, однако, сомнению, что этот принцип будет воспринят при проведении новой кодификации советского гражданского законодательства.

Таковы лишь некоторые, весьма немногочисленные примеры, свидетельствующие о том, каким богатым и содержательным источником для создания новых советских кодексов являются ныне действующее в СССР законодательство, а также опыт практической работы советских судебных, хозяйственных и иных государственных органов.

В то же время там, где такая необходимость подсказывается самой жизнью, подтверждается потребностями практики и обосновывается выводами правовой науки, законодатель идет по пути создания новых норм и юридических институтов. Так, вполне оправдано включение в гражданские кодексы института обязательств из предотвращения вреда или в уголовные кодексы норм об ответственности .за преступно-небрежное отношение к охране социалистической собственности, повреждение личного имущества по неосторожности, нарушение принципа национального равноправия, воспрепятствование осуществлению равноправия женщин, нарушение тайны переписки и неприкосновенности жилища и т.д.

III

Сложные задачи, стоящие перед советским законодателем в процессе проведения кодификационных работ, должны быть осуществлены в определенной юридической форме. На шестой сессии Верховного Совета СССР

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 371

эта форма, как известно, определена по-новому. Во изменение Конституции СССР 1936 года сессия отнесла издание важнейших кодексов к компетенции союзных республик, сохранив в компетенции Союза ССР лишь принятие основ по соответствующим отраслям законодательства. Подобное распределение компетенции между Союзом ССР и союзными республиками предусматривала в свое время Конституция СССР 1924 года. Согласно п. «п» ст. 1 этой Конституции, СССР принимает основы судопроизводства, гражданского и уголовного законодательства, а издание соответствующих кодексов относится к компетенции союзных республик. Однако практически эта норма в полном объеме реализована не была, так как состоялось принятие в общесоюзном масштабе Основ уголовного законодательства 1924 года и Основ уголовного судопроизводства 1924 года. Что же касается Основ гражданского законодательства и Основ гражданского судопроизводства, то они вообще не были приняты.

Поэтому, если в настоящее время при размежевании материалов, подлежащих включению в Основы уголовного законодательства и в уголовные кодексы, а также в Основы уголовного судопроизводства и в уголовно-процессуальные кодексы, может быть использован ранее накопленный по этому вопросу опыт или если при размежевании по их содержанию Основ гражданского судопроизводства и гражданских процессуальных кодексов может быть учтен соответствующий опыт в области уголовно-процессуального законодательства, то в размежевании Основ гражданского законодательства и республиканских гражданских кодексов мы стоим перед решением существенно новой практической задачи, нуждающейся поэтому в особом рассмотрении.

Правильное решение этой проблемы намечено в опубликованном проекте Основ гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик. Проект включает в себя стабильные нормы, имеющие принципиальное значение, а именно нормы, определяющие: а) принципы гражданской правосубъектности; б) виды и формы собственности в СССР и принципы ее охраны; в) принципы осуществления гражданских прав; г) основные положения обязательственного, авторского, изобретательского и наследственного права. Все эти нормы должны быть

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 372

дополнены, развиты и конкретизированы в республиканских гражданских кодексах.

Следует вместе с тем отметить, что отнесение к компетенции Союза ССР издания Основ законодательства отнюдь не исключает возможности принятия в случае необходимости общесоюзных законов по тем отраслям права, которые будут кодифицированы в республиканском масштабе. В частности, транспортные отношения и отношения по плановым хозяйственным договорам должны регулироваться общесоюзными гражданскими законами, а государственные, воинские преступления и преступления, по поводу наказуемости которых СССР присоединился к международным конвенциям, должны предусматриваться общесоюзными уголовными законами. Следовательно, конкретизация и детализация Основ должна находить свое отражение не только в республиканских кодексах, но и в соответствующих общесоюзных законах. При этом для обеспечения полноты кодексов и удобства их использования целесообразно некоторые общесоюзные законы воспроизводить в них в полном объеме.

В связи с проведением кодификационных работ существенное значение приобретают не привлекавшие к себе в прошлом должного внимания проблемы законодательной техники. Соблюдение требований законодательной техники важно не только для конструирования закона, но и для обеспечения в нем необходимой логики, воспроизводимой в процессе практического применения нормативных актов. Поэтому, если логика закона нарушается при его разработке, то это обусловливает возможность принятия на практике ошибочных решений. Так, согласно ст. 60 ГК, по общему правилу у добросовестного приобретателя имущество не может быть истребовано, но в соответствии со ст. 191 ГК такая возможность допускается, если договор о покупке вещи истцом был заключен ранее, чем ответчиком, Приведенное противоречие дает основание один и тот же иск отклонить по ст. 60 ГК и удовлетворить по ст. 191 ГК.

Устранение таких и других подобных недостатков требует строгого соблюдения правил законодательной техники при разработке проектов законов и иных нормативных актов.

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 373

Речь идет прежде всего о применении в законе юридических конструкций при одновременном изложении законодательных правил в общедоступной форме. Без конструкций обойтись нельзя, так как они обеспечивают краткость и точность закона. Так, если бы кража не была сконструирована в законе определенным образом, в это понятие на практике вкладывались бы нередко самые разнообразные значения. Но если юридическая конструкция будет выражена в осложненной форме, практическое применение соответствующей нормы также столкнулось бы со значительными затруднениями. Например, очень важное положение советского, гражданского права выражено в ст. 1 ГК следующим образом: «Гражданские права охраняются законом, за исключением тех случаев, когда они осуществляются в противоречии с их социально-хозяйственным назначением». Но здесь многое остается неясным. Не ясно, что Следует понимать под «социально-хозяйственным назначением» права, всякое ли противоречие осуществления такого права его социально-хозяйственному назначению противоправно и означает ли отказ в защите лишение самого гражданского субъективного права. Понадобились долгие годы применения ст. 1 ГК, чтобы выявить ее подлинный смысл. Но в этом не было бы необходимости, если бы она с самого начала была выражена в общедоступной форме.

Речь идет, далее, о правильном распределении юридических правил между общими, специальными и исключительными нормами. Между тем иногда в кодексах отсутствуют необходимые общие нормы. Так, в Уголовном кодексе РСФСР 1926 года не было общего правила, формулировавшего принцип ответственности за вину; в Гражданском кодексе отсутствует общая норма, определяющая формы материально-правовой защиты гражданских прав. Иногда общее значение придается норме, которая в действительности носит конкретный характер. Так, ст. 30 ГК – конкретная норма, ибо она предусматривает лишь определенную разновидность недействительных сделок. Но так как в Гражданском кодексе нет по этому вопросу общей нормы, суды нередко квалифицируют по ст. 30 ГК все недействительные сделки, которые не подпадают под соответствующие конкретные нормы о недействительных сделках, что порождает

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 374

серьезные затруднения в решении вопроса о последствиях исполнения подобных сделок. Иногда не обеспечивается должное соотношение между самими специальными нормами, что приводит к пробелам в законодательстве. Так, ст. 142 УК РСФСР 1926 года говорила об ответственности за причинение тяжких телесных повреждений, ст. 143 УК – об ответственности за причинение телесных повреждений, не опасных для жизни, но телесные повреждения, опасные для жизни, уголовным кодексом вовсе не предусматривались. Иногда специальная норма выражается в виде исключительной нормы. Но так как исключительные нормы не подлежат распространительному толкованию, это порождает серьезные затруднения на практике. В частности, Указ Президиума Верховного Совета СССР от 10 сентября 1953 г. допускает административное выселение дворников домохозяйств. Остается, однако, неясным, как быть с другими работниками домохозяйств, получившими жилое помещение в связи с их работой.

Речь идет также о том, чтобы обеспечить соблюдение четкой грани между статьями закона и частями отдельных статей. Применение различных частей в одной и той же статье допустимо лишь при движении от общего к частному, а также в случаях уточнения правила одной части статьи в других ее частях. Однако совершенно неправильно включать в одну и ту же статью в виде ее различных частей параллельные, а то и взаимоисключаемые нормы, как это, например, сделано в ст. 413 и в некоторых других статьях Гражданского кодекса.

Речь идет, наконец, о должном и целесообразном использовании примечаний к отдельным статьям кодекса. Иногда предлагают вообще отказаться от примечаний, причем нередко также предложения имеют под собою серьезные основания. Так, ничем нельзя объяснить тот факт, что важное правило, определяющее условия, при которых исключается уголовная ответственность, было помещено в виде примечания к ст. 6 УК РСФСР 1926 года. Однако полностью отказываться от примечаний нецелесообразно. В законах часто употребляются различные технические термины, нуждающиеся в особом разъяснении. Кроме того, в целях обеспечения краткости нормативного акта и исключения повторений возможны ссылки на другие статьи того же закона или

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 375

даже на другие нормативные акты. Во всех таких и других подобных случаях использование примечаний вполне допустимо и целесообразно.

Мы остановились лишь на некоторых проблемах законодательной техники. Огромная практическая значимость этих проблем вполне оправдывает и делает настоятельно необходимым их специальное, всестороннее исследование.

В связи с необходимостью при проведении кодификационных работ продумать последовательность, в которой должны приниматься новые кодексы, существенную помощь может оказать разграничение отраслевых кодексов (УК, ГК, УПК и др.) и комплексных кодексов (транспортные кодексы, Таможенный кодекс и др). Опыт показывает, что издание комплексных уставов и кодексов необходимо применять и впредь. Однако их составные части должны быть подчинены общим правилам соответствующих отраслевых кодексов. Так, если взять транспортные кодексы, то по линии перевозок их следует подчинить общим правилам Гражданского кодекса, а по линии управления транспортом – общим правилам Административного кодекса. Но чтобы обеспечить такое соподчинение, необходимо вначале завершить отраслевую кодификацию и потом переходить к комплексной кодификации, а те комплексные кодексы и уставы, которые были приняты в самое недавнее время (например, транспортные уставы), подвергнуть пересмотру после принятия соответствующих отраслевых кодексов.

В области кодификационной деятельности особого внимания заслуживает вопрос координации, в обеспечении которой большую роль должна сыграть теоретическая разработка ряда проблем теории государства и права. Следует теоретически и практически иметь в виду два рода координации.

а) Координация республиканского законодательства. В рамках, установленных Конституцией СССР и конституциями союзных республик, на основе своих суверенных прав все союзные республики имеют право подавляющее большинство вопросов законодательства разрешать самостоятельно, с учетом специфических, национальных условий конкретной союзной республики. Таким образом, между союзными республиками может быть, а в ряде случаев имеется и бу-

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 376

дет иметь место различие в решении конкретных вопросов отдельных отраслей законодательства. Эти различия не только оправданы, но и должны иметь место, когда они обусловлены объективными причинами. Однако то, что такие различия могут иметь место, не значит, что они должны иметь место тогда, когда объективные условия для них отсутствуют. Здесь очень важно найти наиболее правильные решения, приемлемые для всех союзных республик или для определенной группы союзных республик, а также разработать те вопросы, которые должны быть по-разному решены в различных союзных республиках. В этом отношении положительную роль сыграли координационные межреспубликанские совещания, проведенные в Тарту и Риге, в Ташкенте, Тбилиси, Киеве. Такие совещания окажут и в дальнейшем большую помощь в кодификации законодательства. Однако сейчас необходимы координационные совещания всех союзных республик по отдельным отраслям права. Такие совещания необходимо созывать перед изданием соответствующих республиканских кодексов с участием теоретиков и практиков для выработки конкретных рекомендаций по различным принципиальным и техническим вопросам. Такие рабочие совещания окажут большую помощь законодательной работе союзных республик и устранят много ненужных расхождений в будущем законодательстве.

б) Координация отдельных законодательных актов внутри одной и между различными отраслями права. Современное право является сложной системой, в которой отдельные акты не могут и не должны находиться в противоречии друг с другом. Между тем над разработкой законодательных актов работают различные лица, и это может привести, а иногда и приводит к отсутствию соответствия между отдельными нормами. Такое несоответствие лишает законодательство необходимой цельности, нарушает его логическую систему и усложняет применение [4] .

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 377

Одновременно с проведением новой кодификации советского законодательства начаты работы по созданию свода законов СССР и сводов законов союзных республик.

Свод законов необходим, во-первых, для того, чтобы обеспечить публикацию законодательных актов. Хотя в этом отношении за последнее время достигнуты серьезные успехи, но все же еще имеется немало недостатков. Никакими принципиальными соображениями нельзя объяснить такие, например, факты, когда в Ведомостях Верховного Совета СССР не публикуется, но помещается в виде приложения к Уголовному кодексу РСФСР 1926 года Указ от 24 апреля 1954 г. и в виде приложения к Гражданскому кодексу Указ от 10 сентября 1953 г. При наличии свода законов и строгом соблюдении правил о включении в него вновь издаваемых законодательных актов подобные явления не могли бы иметь места.

Свод законов необходим, во-вторых, для того, чтобы обеспечить максимальные удобства для отыскания нужного закона в целях его практического применения. Но в таком случае материалы свода должны быть расположены не в хронологическом, а в тематическом порядке. При этом, чтобы не дробить единые нормативные акты при их расположении в своде, нужно строить его так, чтобы он представлял собою систему отраслевых кодексов и систематику (т.е. тематическое расположение) всех других законов; в том числе комплексных кодексов.

Свод законов необходим, в-третьих, для того, чтобы обеспечить устранение противоречий и повторений в действующем законодательстве. Выполнение этой задачи требует организации работ по созданию свода на таких принципах, которые наряду с правилами инкорпорации включают в себя также некоторые элементы кодификации. Создание свода законов должно сочетаться с переработкой некоторых действующих нормативных

за укрывательство, исходя, очевидно, из ранее действовавшего законодательства. Точно так же Основы уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 года, признали основанием уголовной ответственности «совершение преступления» (ст. 3), но Основы уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик сохранили по тому же вопросу формулировку, говорящую о составе преступления (ст. 5),

Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. – М.: Юр. Литература. – 1961. С. 378

актов и формулированием некоторых новых юридических норм.

Из сказанного видно, что работа по созданию свода законов гораздо более объемна и трудоемка, чем разработка отдельных кодексов. Чтобы в какой-то мере ускорить выполнение этой работы, было бы целесообразно вначале опубликовать хронологические, а затем уже перейти к созданию тематических сводов законов Союза ССР и союзных республик. Кроме того, настало время упорядочить и привести в определенную систему, доступную для всеобщего использования, не только законы, но и все другие нормативные акты, издаваемые органами Советского государства.

[1] Л.И. Дембо правильно обращал внимание на это обстоятельство (См. «Советское государство и право» 1956 г. № 8, стр.89), но, на наш взгляд, он ошибался, когда деление системы права на отрасли относил к области систематики (см. там же). Если бы это было верно, можно было бы в зависимости от избранного классификационного критерия построить необозримое множество отраслей права, как отделенных друг от друга, так и взаимно перекрещивающихся. Но именно такой вывод несовместим с нашим понятием отрасли права. Мы не видим, однако, какого-либо различия между систематикой и систематизацией, которое проводит С.С. Алексеев. Как одно, так и другое понятие означает приведение в систему, классификацию (см. С.С. Алексеев, О теоретических основах классификации отраслей советского права, «Советское государство и право» 1957 г. № 7, стр. 99).

[2] См. В.К. Pайхер. Общественно-исторические типы страхования, изд-во Академии наук СССР, 1947, стр. 189–190; И.Л. Брауде, Некоторые вопросы системы советского права, «Ученые записки ВИЮН» 1955, вып. 4, стр. 3–27; «Обсуждение во Всесоюзном институте юридических наук вопроса об отграничении колхозного права от административного права», «Советское государство и право» 1955 г. № 6, стр. 109–112.

[3] М.А. Тарасов считает бесспорным, что при включении в транспортное право лишь норм, предназначенных для регулирования перевозок, транспортное право следует считать составной частью гражданского права. При включении же в состав транспортного права норм, относящихся к разнообразным сторонам деятельности всех основных видов транспорта (под которыми он, очевидно, подразумевает административное право, земельное право, международное право и др.), оно уже выходит за пределы гражданского права (М.А. Тарасов, Система транспортного права Советского Союза, «Советское государство и право» 1957 г, № 4, стр. 110–111).

[4] Так, например, Основы уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 года правильно устанавливают наказуемость заранее необещанного укрывательства и недоносительства лишь в случаях, «специально предусмотренных уголовным законом» (ст.ст. 18 и 19), но без координации с этим положением Закон об уголовной ответственности за государственные преступления установил ответственность только за недонесение.