Г. В. Гегель

Энциклопедия философских наук

 

Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770-1831) после окончания Тюбингенского богословского института был домашним учителем, редактором газеты, директором гимназии, преподавал в универси­тетах Германии.

Философско-правовая концепция Гегеля изложена в полном объеме в его «Философии права» и в сокращенном варианте в «Эн­циклопедии философских наук», в разделе «Философия духа».

Гегель видел в динамике исторического развития права про­цесс нарастания меры свободы. Как осуществленная свобода, право проходит три основные ступени - абстрактное право, мораль и нравственность. На уровне абстрактного права свобода человека проявляется как его право владеть собственностью. На ступени мо­рали субъект права должен уже не только обладать собственностью, но и иметь развитое правосознание, уметь оценивать свои и чужие поступки с точки зрения законности и справедливости, иметь пред­ставления о субъективно-мотивационной стороне преступлений. И, наконец, на уровне нравственности личность должна выказать способности к жизнестроительству и правотворчеству и активно участвовать в создании таких форм цивилизованного общежития, как семья, гражданское общество и государство.

Наиважнейшим результатом правотворчества является, по Гегелю, государство. Только оно дает человеку возможность вести пол­ноценную социальную и духовную жизнь цивилизованного субъекта. В существовании государства в такой его форме, как наследствен­ная конституционная монархия мыслитель видит высшее воплоще­ние свободы, разума и права.

 

 

А. Право

а. Собственность

 

§488

Дух в непосредственности своей для себя самой сущей свобо­ды есть дух единичный, но такой, который эту свою единичность знает как абсолютно свободную волю; он есть лицо, знание этой свободы о себе самой, которое как в самом себе абстрактное и пус­тое имеет свою особенность и свое осуществление еще не в себе са­мом, но во внешней вещи. Эта последняя, будучи лишена воли, не имеет прав по отношению к субъективности интеллигенции и про­извола и превращается субъективностью в ее акциденцию, во внеш­нюю сферу ее свободы — владение.

 

§489

Сам по себе чисто практический предикат чего-то мне принадле­жащего, который вещь получает через суждение обладания прежде всего в смысле внешнего овладения ею, имеет, однако, здесь то зна­чение, что я влагаю в нее мою личную волю. Вследствие этого оп­ределения владения есть собственность, в качестве владения являю­щаяся средством, в качестве же наличного бытия личности — целью.

 

§490

В собственности лицо сомкнуто с самим собой. Но вещь есть нечто абстрактно-внешнее, и я сам являюсь в ней тоже чем-то абст­рактно-внешним. Конкретное возвращение меня в меня в сфере внешности состоит в том, что «я», бесконечное отношение меня ко мне, в качестве лица есть отталкивание меня от меня и в бытии дру­гих лиц, в моем отношении к ним, и в факте признания меня ими, являющемся взаимным, имею наличное бытие моей личности.

 

§491

Вещь есть та середина, через посредство которой крайности — в знании своего тождества свободные и в то же время самостоятель­ные в отношении друг к другу лица — смыкаются между собой. Моя воля имеет для них свое определенное познаваемое наличное бытие в ве­щи через непосредственное физическое овладение ею, или через формирование, или также через простое обозначение ее.

 

§492

Случайной стороной в собственности является то, что я в эту вещь влагаю мою волю; поскольку моя воля есть произвол, я с одина­ковым успехом могу влагать или не влагать в вещь свою волю, из­влекать из нее эту волю или нет. Но поскольку моя воля заключена в вещи, лишь я могу извлечь свою волю из нее, и она только вместе с моей волей может перейти к другому, — чьей собственностью она также становится лишь по его воле, — договор.

 

b. Договор

§493

Две воли и их соглашение в договоре в качестве внутреннего отличны от реализации договора, от его выполнения. Относитель­но-идеальное волеизъявление в стипуляции содержит действитель­ный отказ от собственности со стороны одной воли, переход к дру­гой и принятие ее этой другой волей. Договор имеет силу в себе и для себя, а не становится таковым лишь вследствие выполнения его той или другой стороной, что подразумевало бы бесконечный регресс или бесконечное деление вещи, труда и времени. Волеизъявле­ние в стимуляции полное и исчерпывающее. Внутренний характер отказывающейся от собственности и ее принимающей воли нахо­дится в области представления, и слово есть здесь дело и вещь (§ 462), и притом дело, обладающее всей полнотой значимости, ибо воля рас­сматривается здесь не как моральная воля (все равно, понимается ли она как искренняя или как склонная к обману), но есть скорее лишь воля, направленная на внешнюю вещь.

 

§494

Как в стимуляции субстанциальная сторона договора отличает­ся от выполнения или реального выражения, низведенного до про­стого следствия, так же точно в вещь или в ее выполнение вносит­ся различие непосредственного специфического ее качества от суб­станциального в ней, от ее стоимости, в которой это качественное изменяется в количественную определенность; одна собственность становится, таким образом, сравнимой с другой и может быть качественно приравнена к другой, совершенно с ней разнородной. Таким образом, она полагается вообще, как абстрактная, всеобщая вещь.

 

§495

Договор как соглашение, возникшее по произволу и по поводу некоторой случайной вещи, содержит в то же время положенность акцидентальной воли; эта последняя именно в силу своей случайнос­ти не соответствует праву и таким образом порождает нарушение пра­ва, чем, однако, право, существующее в себе и для себя, не упраздня­ется, но возникает лишь отношение права к нарушенному праву.

 

с. Право против нарушенного права

§496

Право как наличное бытие свободы во внешнем распадается на множество отношений к этому внешнему и к другим лицам (§ 491, 493 и след.). Вследствие этого существует несколько оснований права, из числа которых только одно является правомерным, поскольку собст­венность как со стороны лица, так и со стороны вещи является иск­лючительно индивидуальной; остальные же, будучи направлены друг против друга, все вместе полагаются как видимость права, по сравне­нию с которым это одно только и определяется как право в себе.

 

§497

Поскольку по отношению к этой видимости права единое пра­во в себе, положенное как нечто утвердительное еще в непосредст­венном единстве с разными основаниями права, является тем, чего хотят и что признают, постольку эта разность состоит лишь в том, что эта вещь посредством особенной воли этих лиц подводится под право, — непреднамеренное нарушение права. Это нарушение права есть простое отрицательное осуждение, выражающее гражданский спор о праве, для решения которого требуется третье суждение в ка­честве суждения о праве в себе, не заинтересованное в вещи и являю­щееся силой, сообщающей этому праву наличное бытие в противо­положность упомянутой видимости.

 

§498

2)  Но если видимость права как таковая становится вопреки праву-в-себе предметом хотения со стороны отдельной воли, кото­рая тем самым становится злой, тогда внешнее признание права отде­ляется от его ценности и значение придается лишь этому внешнему признанию, между тем как само право терпит ущерб. Отсюда воз­никает нарушение права в смысле обмана; бесконечное суждение в смысле тождественного суждения (§ 173) - сохранение формаль­ного отношения с упразднением содержания.

 

 

 

§499

3) Поскольку, наконец, отдельная воля противопоставляет се­бя праву-в-себе как в отрицании его самого, так и в его признании или видимости (отрицательно-бесконечное суждение § 173, в кото­ром отрицается как род, так и особенная определенность, а в дан­ном случае — кажущееся признание), постольку она есть в насилии проявляющаяся злая воля, совершающая преступление.

 

§500

Такой поступок, как нарушение права, в себе и для себя нич­тожен. В качестве воли и мыслящего существа лицо, совершающее деяние, устанавливает в нем некоторый, однако, формальный и лишь им самим признанный закон, нечто всеобщее, что лишь для него имеет значение и чему он в то же время посредством своего поступка подчинил самого себя. Показанная здесь несостоятель­ность этого поступка, осуществление сразу и этого формального за­кона и права-в-себе, прежде всего некоторой субъективной единич­ной волей, есть месть, которая потому именно, что она исходит из интереса непосредственной частной личности, является в то же вре­мя новым нарушением права, продолжающимся в бесконечность. Этот прогресс равным образом снимается в некотором третьем незаин­тересованном суждении — наказании.

 

§501

Самоосуществление значимости права-в-себе опосредствова­но: а) тем, что особенная воля — судья — приурочена к праву и заин­тересована в том, чтобы выступить против преступления (что в мести является еще случайным), — и β) тем, что (первоначально так же еще случайная) сила осуществления права отрицает произве­денное преступником отрицание права. Это отрицание права име­ет свое существование в воле преступника; месть или наказание об­ращается поэтому 1) на личность или собственность преступника и 2) применяет к нему принуждение. В этой сфере права вообще при­нуждение имеет место уже по отношению к вещи в акте завладения ею и в удержании ее против акта завладения ею другим лицом, ибо в этой сфере воля имеет свое наличное бытие непосредственно во внешней вещи (как таковой, или в ее телесном проявлении) и лишь в ней может найти точку опоры. Однако принуждение бывает не бо­лее как возможным, поскольку я как свободный могу изъять себя из любого существования и даже из всего объема его, из жизни. Пра­вовое значение оно имеет лишь как снятие некоторого первого, не­посредственного принуждения.

 

§502

В процессе развития права обнаружилось различие между правом и субъективной волей. Реальность права, которую личная воля первоначально дает себе непосредственно, оказывается в дальнейшем опосредствованной через субъективную волю — мо­ментом, сообщающим наличное бытие праву-в-себе или, напротив, отделяющим себя от него и себя ему противопоставляющим. На­оборот, субъективная воля в этой абстракции, согласно которой она должна быть силой, возвышающейся над правом, сама по себе есть нечто ничтожное; по существу она обладает истинностью и реальностью лишь постольку, поскольку в себе самой она выступает как наличное бытие разумной воли — моральность.

Примечание. Выражение «естественное право», бывшее обычным для философского учения о праве, содержит в себе двусмыслен­ность, сводящуюся к вопросу, следует ли право принимать как сущест­вующее в природе непосредственно или же так, как оно определяется по самому существу дела, т. е. соответственно своему понятию. Первый смысл в прежнее время считался обычным; было измышлено даже некоторое естественное состояние, в котором будто бы господствова­ло естественное право, тогда как состояние общества и государства, напротив, требует будто бы и влечет за собой известное ограниче­ние свободы и принесение в жертву естественных прав. На деле, од­нако, право и все его определения основываются исключительно на свободной личности, на самоопределении, являющемся скорее противо­положностью природного определения. Естественное право есть поэто­му наличное бытие силы и придание решающего значения насилию, а естественное состояние — состояние насильственности и наруше­ния права, о котором нельзя сказать чего-либо более истинного, как только то, что из него необходимо выйти. Напротив, общество есть то единственное состояние, в котором право только и имеет свою дей­ствительность: то, что следует ограничить и чем надлежит пожерт­вовать, есть как раз произвол и насильственность, свойственные ес­тественному состоянию.

 

В. Моральность

§503

Свободный индивидуум, в (непосредственном) праве только личность, определен теперь как субъект — в себя рефлектированная воля, так что определенность воли вообще как его наличное бытие, как нечто ему принадлежащее следует отличать от наличного бытия свободы во внешней вещи. Вследствие того, что определенность во­ли положена, таким образом, во внутреннем существе человека, воля оказывается одновременно особенной, и в отношении к ней вступают в силу также и все ее дальнейшие особенности и их отношения меж­ду собою. Определенность воли существует частью как в-себе-сущая — как разум воли, как нечто правовое в себе (и нравственное), — час­тью же как наличное бытие, данное в деятельном обнаружении, про­являющееся в событиях и вступающее с ними в известное отноше­ние. Субъективная воля в такой же мере морально свободна, в какой эти определения внутренне полагаются как ей принадлежащие и составляющие предмет ее желания. Деятельное обнаружение воли в этой свободе есть поступок, во внешнем обнаружении которого она только то признает за свое и только за то считает себя ответствен­ной, что из этого она знала и чего хотела.

Примечание. Эта субъективная или моральная свобода есть то, что в европейском смысле по преимуществу называется свободой. На основании ее права человек и должен, собственно, приобрести знание различия добра и зла вообще; нравственные определения (подобно религиозным) должны не только предъявлять к нему тре­бования, исполняться им в качестве внешних законов и предписа­ний некоторого авторитета, но и получить одобрение, признание или даже обоснование в его сердце, образе мыслей, совести, пони­мании и т. д. Субъективность воли в ней самой есть самоцель, безус­ловно существенный момент.

Моральное следует брать в том более широком смысле, в кото­ром оно означает не только морально- доброе. Le Moral во француз­ском языке противополагается Physique и означает духовное, интел­лектуальное вообще. Но здесь моральное имеет значение некото­рой определенности воли, поскольку именно эта определенность существует во внутреннем воли вообще и потому объемлет в себе как умысел и намерение, так и моральное зло.

 

а. Умысел

§504

Поскольку поступок касается непосредственно наличного бы­тия, постольку принадлежащее мне в том смысле формально, что внеш­нее наличное бытие самостоятельно также и в отношении субъекта. Эта внешность может извратить поступок субъекта и обнаружить не­что другое, чем то, что в этом поступке заключалось. Хотя все изме­нения как таковые, поскольку они положены деятельностью субъек­та, являются его делом, однако из-за одного этого он еще не признает их своим поступком, но признает своей виной только то наличное бы­тие в действии, которое заключалось в его знании и воле, только то, что было его умыслом, было ему принадлежащим.

 

b. Намерение и благо

§505

1) Поступок по своему эмпирическо-конкретному содержанию обладает многообразием особенных сторон и связей; субъект со сто­роны формы должен знать и хотеть поступка по его существенному, эти частности в себе заключающему определению — право намере­ния. — Умысел касается только непосредственного наличного бы­тия, намерение же — субстанциальной стороны и цели этого налич­ного бытия. 2) Субъект имеет также право на то, чтобы особенность содержания в поступке, со стороны ее материи, не была бы для не­го внешней, но содержала бы подлинную особенность субъекта, его потребности, интересы и цели, которые, как бы объединенные в одной цели, составляют его благо, подобно тому, как это было, ко­гда речь шла о счастье (§ 479), — право блага. Счастье только тем от­личается от блага, что первое представляется как непосредствен­ное наличное бытие вообще, тогда как последнее — как получившее правомерность в отношении к моральности.

 

§506

Но существенной стороной намерения сначала является абстракт­ная форма всеобщности, и, по отношению к эмпирически-конкре­тному поступку, рефлексия может вложить в эту форму ту или иную особенную сторону и тем самым как существенная сделать ее намере­нием или ограничить ею намерения, вследствие чего подразумевае­мая существенность намерение и действительная существенность поступка могут быть поставлены в величайшие противоречия друг с другом (как, например, доброе намерение при преступлении). Точно так же и благо абстрактно и может быть полагаемо в том или ином; как принадлежащее этому субъекту, оно есть вообще особенное.

 

с. Добро и зло

§507

Истина этих особенностей и конкретная сторона их форма­лизма составляют содержание всеобщей, в себе и для себя сущей воли, за­кон и субстанцию всякой определенности, — добро в себе и для себя есть поэтому абсолютная цель мира и долг для субъекта, который дол­жен иметь понимание добра, сделать его своим намерением и осущест­влять в своей деятельности.

 

§508

Но добро, правда, есть в себе самом определенная всеобщ­ность воли и таким образом заключает в себе особенность; однако, поскольку эта последняя сначала сама является еще чем-то абстракт­ным, — еще отсутствует какой-либо принцип определения. Про­цесс определения осуществляется поэтому также вне этого всеоб­щего и в качестве определения свободной для себя сущей воли, про­тивополагающей себя всеобщему, пробуждает здесь глубочайшее противоречие. а) Вследствие неопределенности в определении добра существует вообще много видов добра и разнообразные обязаннос­ти, отличие которых друг от друга имеет диалектический характер и приводит их к коллизии друг с другом. В то же время они должны быть согласованными между собой вследствие единства добра, и тем не менее каждый из этих видов, хотя он и есть нечто особен­ное, абсолютен в качестве обязанности и добра. Субъект должен быть диалектикой, которая заключала бы соединение одних видов добра и обязанностей с исключением других и соответственно это­му со снятием этого абсолютного значения их.

 

§509

β) Для субъекта, который в наличном бытии своей свободы по существу есть нечто особенное, именно вследствие этого наличного бытия его свободы его интерес и его благо должны быть его сущест­венной целью и потому обязанностью. Но в то же время в целях доб­ра, которое есть не особенное, а только всеобщее воли, особенный интерес не должен быть каким-либо моментом. Вследствие этой са­мостоятельности обоих определений случайно также и то, гармо­нируют ли они между собой. Но они должны гармонировать, ибо во­обще субъект как единичное и всеобщее в себе есть тождество.

v) Субъект является, однако, чем-то особенным не только в своем бытии вообще, но некоторая форма его наличного бытия со­стоит также в том, чтобы он представлял собой абстрактную до­стоверность самого себя, абстрактную рефлексию свободы в себя. В этом смысле он отличен от разума воли и способен само всеобщее превратить для себя в нечто особенное и тем самым в некоторую видимость. Добро, таким образом, является для субъекта положен­ным как что-то случайное, и субъект соответственно этому может решиться на нечто противоположное добру — может быть злым.

 

§510

δ) Точно так же и внешняя объективность соответственно про­являющемуся различию субъективной воли (§ 503) составляет по от­ношению к внутренним определениям воли другую самостоятель­ную крайность, своеобразный мир для себя. Поэтому является слу­чайным, согласуется ли внешняя объективность с субъективными целями, реализуется ли в ней самой добро и уничтожается ли в ней зло— в себе и для себя ничтожная цель; далее, находит ли в ней субъект свое благо и, говоря точнее, счастлив ли в ней добрый субъект и делает­ся ли несчастным злой. Но в то же время мир должен дать возможность осуществиться в нем существенному, доброму поступку, как он дол­жен также обеспечить доброму субъекту удовлетворение его особен­ного интереса, а злому, напротив, отказать в этом и также уничто­жить самое зло.

 

§511

Всестороннее противоречие, которое выражает собой это многообразное долженствование, — абсолютное бытие, которого в то же время, однако, еще нет, — содержит в себе абстрактнейший анализ духа в нем самом, его глубочайшее вхождение в себя. Отно­шение противоречащих определений друг к другу есть только абст­рактная достоверность самого духа, и по отношению к этой беско­нечности субъективности всеобщая воля, добро, право и долг в та­кой же мере существуют, как и не существуют, — именно эта субъек­тивность знает себя как выбирающая и решающая. Эта ставящая себя на свое острие чистая достоверность самой себя проявляется в двух непосредственно одна в другую переходящих формах — совес­ти и зла. Первая есть воля добра, которое, однако, в этой чистой субъективности есть нечто не-объективное, не-всеобщее, не-выразимое, и нечто такое, относительно чего субъект в своей единичности знает себя как решающего. Зло же есть то же самое знание своей еди­ничности, как чего-то решающего, поскольку единичность не оста­ется в этой абстракции, но наперекор добру усваивает содержание субъективного интереса.

 

§512

Эта высочайшая вершина феномена воли, низведенной до аб­солютной тщетности — до некоторого не-объективного, но лишь в себе самом уверенного состояния добра и некоторой достовернос­ти себя самой в отношении к ничтожности всеобщего, непосредст­венно подвергается крушению. Зло как внутреннейшая рефлексия субъективности в себя наперекор объективному и всеобщему, явля­ющемуся для него лишь призраком, есть то же самое, что и благая настроенность абстрактного добра, предоставляющая субъективнос­ти его определение; — совершенно абстрактная призрачность, непо­средственное искажение и уничтожение самого себя. Результат, ис­тина этой призрачности, со своей отрицательной стороны есть абсолютная ничтожность этого воления, которое само по себе направ­лено против добра как добра и которое должно быть только абстра­ктным; со своей утвердительной стороны в понятии эта призрач­ность, совпадая таким образом с самой собой, есть та же самая прос­тая всеобщность воли, которая есть добро. Субъективность в этой своей тождественности с ним есть только бесконечная форма, его деятельное проявление и развитие. Тем самым мы покидаем сту­пень простого отношения обоих начал друг к другу и долженствова­ния и переходим к нравственности.

 

С. Нравственность

§513

Нравственность есть завершение объективного духа, истина субъективного и самого объективного духа. Односторонность это­го последнего состоит в том, что он свою свободу имеет отчасти не­посредственно в реальности, т. е. во внешнем, в вещи, отчасти в добре как некотором абстрактно-всеобщем; односторонность субъектив­ного духа состоит в том, что он равным образом является абстракт­но самоопределяющим в его внутренней единичности в отноше­нии к всеобщему. Если эти односторонности будут сняты, то субъек­тивная свобода как в себе и для себя всеобщая разумная воля, имею­щая в сознании единичной субъективности свое знание о себе и свой образ мыслей, а также и свою способность к деятельности и в то же время непосредственную всеобщую действительность одно­временно как нравственность, — получит значение самосознающей свободы, ставшей природой.

 

§514

Субстанция, знающая себя свободной, в которой абсолютное дол­женствование есть в такой же мере и бытие, обладает действитель­ностью как дух народа. Абстрактное разъединение этого духа есть разделение его на отдельных лиц, по отношению к самостоятельнос­ти которых он есть их внутренняя мощь и необходимость. Лицо как мыслящая интеллигенция знает, однако, упомянутую субстан­цию как свою собственную сущность, перестает быть в этом своем образе мыслей ее акциденцией, рассматривает ее в действительно­сти как свою абсолютную конечную цель, а также как достигну­тую посюсторонность, как то, что осуществляется посредством его дея­тельности, но как нечто такое, что скорее безусловно есть. Так без избирающей рефлексии лицо реализует свой долг как нечто ему принадлежащее и сущее и в этой необходимости обладает самим со­бой и своей действительной свободой.

 

§515

Так как субстанция сеть абсолютное единство единичности и всеобщности свободы, то действительность и деятельность каждого единичного существа, состоящие в том, чтобы быть для себя и заботить­ся о себе, в такой же мере обусловлены заранее предположенным целым, в связи которого они только и существуют, в какой они пред­ставляют собой переход в некоторый всеобщий продукт. Образ мыс­лей индивидуумов есть знание о субстанции и о тождестве всех их интересов с целым; и то, что другие единичные существа взаимно знают себя только в этом тождестве и действительно существуют в нем, есть доверие— подлинный, нравственный образ мыслей.

 

§516

Связи единичного существа с теми отношениями, на которые обособляется субстанция, составляют его нравственные обязаннос­ти. Нравственная личность, т. е. субъективность, проникнутая суб­станциальной жизнью, есть добродетель. В отношении к внешней непосредственности, к судьбе, добродетель есть отношение к бы­тию, не как к отрицательному, и вследствие этого представляет со­бой спокойное пребывание в самой себе. В отношении к субстанци­альной объективности, к целому нравственной деятельности, она есть доверие, намеренная деятельность в ее интересах и способ­ность жертвовать для нее собой. В отношении к случайности взаи­моотношений с другими людьми она есть прежде всего справедли­вость, а затем благожелательная склонность. В этой сфере, как и в поведении по отношению к своему собственному наличному бы­тию и телесности, индивидуальность выражает свой особый харак­тер, темперамент и т. д. как свои добродетели.

 

§517

Нравственная субстанция существует:

АА. Как непосредственный, или природный, дух — семья;

ВВ. В качестве относительной тотальности отношений друг к другу индивидуумов как самостоятельных лиц в некоторой фор­мальной всеобщности — гражданское общество;

СС. Как самосознающая субстанция — дух, развитый до орга­нической действительности, — государственное устройство.

АА. Семья

 

§518

Нравственный дух в своей непосредственности содержит в себе тот природный момент, что индивидуум в своей естественной всеобщ­ности, в роде, имеет свое субстанциальное наличное бытие — отно­шение полов, но поднятое на степень духовного определения; еди­нение любви и чувства взаимного доверия; дух как семья есть ощу­щающий дух.

 

§519

1) Природное различие полов проявляется одновременно и как различие интеллектуального и нравственного определения. Лич­ности соединяются здесь соответственно их исключающей единич­ности в одно лицо; субъективная близость (Innigkeit), возведенная на степень субстанциального единства, превращает это соединение в нравственное отношение — в брак. Субстанциальная сокровенная бли­зость превращает брак в нераздельный союз лиц — в моногамный брак; телесное соединение есть следствие нравственного союза. Дальнейшее следствие есть общность личных и частных интересов.

 

§520

2)  Собственность семьи как единого лица приобретает нравст­венный интерес вследствие той общности, в которой по отноше­нию к этой собственности находятся также и различные состав­ляющие семью индивидуумы, именно вследствие имущественного приобретения, труда и заботы о будущем.

 

§521

Связанная с естественным рождением детей, ближайшим об­разом как первоначальная (§ 519), в самом акте заключения брака уже заложенная нравственность реализуется затем во втором духов­ном рождении детей — в воспитании, делающем их самостоятель­ными лицами.

 

§522

3)  Благодаря этой самостоятельности дети выходят из конк­ретной жизненности семьи, к которой они первоначально принад­лежат, они начинают существовать для себя, но предназначены к то­му, чтобы основать новую столь же действительную семью. К свое­му распаду брак приходит по существу вследствие естественного мо­мента, который в нем содержится, — смерти супругов; однако и близость отношений в качестве только ощущающей субстанциаль­ности сама по себе подвержена случаю и преходяща. Соответствен­но этой случайности члены семьи становятся друг к другу в отноше­ние юридических лиц, и вследствие этого в союз этот впервые про­никают правовые отношения, чуждые ему самому по себе.

 

ВВ. Гражданское общество

§523

Субстанция, в качество духа абстрактно обособляющаяся на множество лиц (семья есть только одно лицо), на семьи или на отдель­ных людей, существующих в самостоятельной свободе и в качестве особенных для себя, сначала утрачивает свое нравственное опреде­ление, поскольку эти лица как таковые не обладают абсолютным единством, но имеют свою собственную особенность и свое для-себя-бытие в своем сознании и для своей цели, — система атомисти­ки. Субстанция превращается, таким образом, лишь в некоторую всеобщую связь, опосредствующую самостоятельные крайности и их особые интересы. Развитая в себе тотальность этой связи есть государство в качестве гражданского общества, или в качестве внешнего государства.

 

а. Система потребностей

§524

а) Своеобразие лиц ближайшим образом охватывает их по­требности в них самих. Возможность их удовлетворения заложена здесь в общественной связи, представляющей собой то всеобщее достояние, откуда все получают удовлетворение. Непосредственное овладение (§ 488) внешними предметами как средствами для этого уже совсем, или почти совсем, не находит себе места в том состоя­нии, в котором реализуется эта стадия опосредствования; пред­меты представляют собой собственность. Приобретение их обус­ловлено и опосредствовано, с одной стороны, волей владельцев, имеющих в лице особенной воли своей целью удовлетворение мно­гообразно определенных потребностей, а с другой стороны, посто­янно возобновляющимся созданием силами собственного труда под­лежащих обмену средств; это опосредствование удовлетворения, достигаемое трудом всех, составляет общее достояние.

 

§525

β) В своеобразии потребностей всеобщее, по-видимому, дает о себе знать прежде всего в том смысле, что рассудок проводит меж­ду ними различие и таким образом умножает до неопределенно большого числа как их самих, так и средства для удовлетворения этих различных потребностей, придавая тому и другому все боль­шую абстрактность. Это раздробление содержания посредством абстракции создает разделение труда. Привычка к этой абстракции в потреблении, в познавании, в знании и в поведении и составляет культуру (Bildung) в этой сфере — вообще формальную культуру.

 

§526

Труд, делающийся вместе с тем более абстрактным, влечет за со­бой, с одной стороны, вследствие своего единообразия легкость ра­боты и увеличение производства, с другой — ограничение каким-ни­будь одним умением и тем самым безусловную зависимость от общест­венной связи. Само умение становится вследствие этого механичес­ким и делает возможной замену человеческого труда машиной.

 

§527

у) Но конкретно разделение общего имущества, которое в та­кой же мере есть и общее дело, по отдельным, соответственно моментам понятия определенным массам людей, обладающим каждая особой базой своего материального существования и в связи с этим соответствующими видами труда, потребностей и средств их удовле­творения, а также целей и интересов, равно как духовного образова­ния и привычек, — составляет различие сословий. Индивидуумы рас­пределяются по этим сословиям соответственно их природному та­ланту, их умению, произволу и случаю. Принадлежа к такой опреде­ленной, устойчивой сфере, они находят в ней свое действительное существование, которое, будучи существованием, имеет существен­но особенный характер, — и в этой сфере они обретают свою нравст­венность в смысле добропорядочности, свое признание и свою честь.

Примечание. Везде, где существует гражданское общество и вместе с ним государство, вступают в силу и сословия с их различи­ями. Ибо всеобщая субстанция существует как живая лишь постоль­ку, поскольку она органически обособляется; история государствен­ных устройств есть история образования этих сословий, правовых отношений индивидуумов к ним и отношений их между собой и к своему центру.

 

§528

Субстанциальное, природное сословие имеет в плодородной земле свое естественное и прочное имущество, его деятельность получает свое направление и содержание в силу определений природы, и его нравственность основывается на вере и доверии. Второе, рефлектированное сословие неразрывно связано с общественным имуществом, с элементом, рассчитанным на посредничество, представление и сте­чение случайностей, причем индивидуум предоставлен здесь своему субъективному умению, таланту, рассудку и прилежанию. Третье, мыс­лящее сословие имеет дело с всеобщими интересами; подобно второ­му сословию, оно пользуется существованием (Subsistenz), доставля­емым ему его собственным умением, и, подобно первому, существо­ванием, которое обеспечивается для него общественным целым.

 

b. Правосудие

§529

Принцип случайной особенности, развитый до степени сис­темы его всеобщих отношений, опосредствованной естественной потребностью и неограниченным произволом, а также до процес­са внешней необходимости, имеет в этой системе как точно установ­ленное для себя определение свободы прежде всего формальное пра­во. 1) Присущее праву в этой сфере рассудочного сознания осущест­вление состоит в том, что, доведенное до сознания в качестве устойчивого всеобщего, оно в своей определенности узнается и по­лагается как имеющее силу — закон.

Примечание. Положительная сторона законов касается прежде всего только их формы — именно быть вообще значимыми и извест­ными, вместе с чем дана и возможность того, чтобы они для всех де­лались известными обычным внешним способом. Содержание мо­жет быть при этом в себе разумным или неразумным и тем самым не соответствующим праву. Но поскольку право как имеющееся в определенном наличном бытии есть право развитое и само ана­лизирует свое содержание для приобретения определенности, по­стольку анализ этот вследствие конечности материи впадает в про­гресс дурной бесконечности. Завершающая определенность, безус­ловно существенная и прерывающая этим прогресс недействитель­ности, может содержаться в этой сфере конечного лишь таким способом, который соединен со случайностью и произволом. Будут ли соответствовать закону и праву три года, 10 талеров и т. д. или только 2 , 2, 2   и т. д. лет и далее до бесконечности, никоим образом нельзя решить посредством понятия, и все же это соответ­ствие есть высшее, что принимается в качестве решения. Так поло­жительное, правда, только на конечных пунктах процесса определения, на стороне внешнего наличного бытия, вступает в свои права как нечто случайное и произвольное. Это происходит во всех законо­дательствах и издавна происходило само собой; необходимо толь­ко определенно осознать это в противовес мнимой цели и болтов­не о том, будто закон всесторонне может и должен быть определен посредством разума или правового рассудка, посредством чисто ра­зумных и рассудочных оснований. Только пустое мнение о совершен­стве может питать такие ожидания и предъявлять такие требова­ния к сфере конечного.

Те, для которых законы есть зло и даже нечто нечестивое и ко­торые считают единственно нормальным управление и управляе­мость, проистекающие из естественной любви, наследственной бо­жественности или благородного происхождения, основанных на вере и доверии, а господство законов считают состоянием извра­щенным и несправедливым, —упускают из виду то обстоятельство, что светила и т. д., так же, как и скот, управляются, и притом хоро­шо управляются, по законам, — законам, в этих предметах имею­щим, однако, лишь характер чего-то внутреннего, а не законов для себя, положенных как таковые, — эти люди не видят, что природа че­ловека только в том и состоит, чтобы знать свой закон, и что он по­этому в действительности может повиноваться только такому осознанному закону, подобно тому, как и его закон только как сознавае­мый им закон может быть законом справедливым; в противном же случае он уже по существу своего содержания представляет собой случайность и произвол или по меньшей мере необходимо смешан с этими элементами и загрязнен ими.

То же самое пустое требование совершенства применяется так­же и в смысле, противоположном вышеуказанному, именно для под­тверждения мнения о невозможности и нецелесообразности кодекса законов. При этом обнаруживается еще дальнейший изъян мысли, со­стоящий в том, что существенные и всеобщие определения помещаю­тся в один ряд с частными деталями. Конечный материал можно определить самым разнообразным способом в направлении дурной бесконечности, но этот дальнейший ход определения не есть, как его представляют себе, например, в пространстве, порождение прост­ранственных определений того же качества, как и предыдущие, но прогресс в сфере все более и более специального на основе проница­тельности анализирующего рассудка, изобретающего новые различе­ния, делающие необходимыми и новые решения. Если определения этого рода точно так же получают название новых решений или новых законов, то в отношении дальнейшего продвижения этого развития интерес и содержание этих определений постепенно убывают. Они вхо­дят в границы уже существующих субстанциальных всеобщих законов, подобно тому как починки пола, дверей и т. п. происходят внутри до­ма и, конечно, представляют собой нечто новое, но не являются до­мом. Если законодательство при каком-либо неразвитом состоянии общества начало с единичных определений и эти определения, соот­ветственно их природе, постоянно все больше умножало, то в даль­нейшем продвижении вперед этого множества определений, напро­тив, возникает потребность более простого свода законов, т. е. сведения упомянутого множества частностей к их всеобщим определениям, уме­ние найти которые и их высказать отвечает уму и образованности на­рода. Так, в Англии такое сведéние частностей к всеобщим формам, которое одно только и заслуживает названия законов, недавно было отчасти предпринято министром Пилем, заслужившим себе за это благодарность и даже восхищение соотечественников.

 

§530

2) Выразить и сделать общеизвестной положительную форму за­конов как таковых является условием внешнего обязательства в отно­шении к ним, поскольку они как законы строгого права касаются только абстрактной (т. е. в себе внешней), а не моральной или нравственной воли. Субъективность, на которую воля с этой стороны имеет право, состоит здесь только в том, что нечто становится известным. Это субъективное наличное бытие как наличное бытие в себе-и-для-себя-сущего в этой сфере, — права, — есть в то же время с внешней стороны объективное наличное бытие как всеобщая зна­чимость и необходимость.

Правовая сторона собственности и частных имущественных сделок, ее касающихся, получает, согласно определению, что пра­вовое есть положенное, признанное и в силу этого значимое, — свою всеобщую гарантию посредством соблюдения формальностей.

 

 

§531

3) Необходимость, к которой определяет себя объективное на­личное бытие, получает правовое начало в судопроизводстве. Право-в-себе должно представить себя суду, индивидуализированному праву как доказанное, причем право-в-себе может быть отличным от права, допускающего доказательство. Суд разбирает дело и дейст­вует в интересах права как такового, отнимает у его существования его случайность и в особенности превращает это существование, как оно обнаруживается в мести, в наказание (§ 500).

Примечание. Сравнение обоих видов или скорее моментов убеждения в составе преступления в отношении к обвиняемому — в силу ли одних только обстоятельств и свидетельств других лиц, вследствие ли присоединения к этому требуемого в дальнейшем соб­ственного признания подсудимого — является решающим в вопросе о так называемых судах присяжных. Существенным определением яв­ляется то, что обе составные части судебного приговора — суждение о фактическом составе преступления и суждение как применение закона к данному случаю — осуществляются как различные функции в силу то­го, что они представляют собой различные стороны приговора. Тем самым они даже переданы коллегиям разной квалификации; из цих одна совершенно определенно должна состоять из индивидуумов, не принадлежащих по своей профессии к числу должностных судей. Доведение упомянутого различия функций до такого разделения их в судах основывается большей частью на посторонних соображени­ях; главным является только обособленное осуществление упомяну­тых сторон, которые сами по себе различны.

Более существенно — следует или не следует делать условием присуждения к наказанию признание лица, обвиненного в совер­шении преступления. Институт суда присяжных отвлекается от этого условия. Он исходит из того, что при таком порядке уверен­ность присяжных целиком неотделима от истины; признание же следует рассматривать как высшую точку убежденности, по своей природе являющейся субъективной; последнее решение заключает­ся поэтому в признании; в этом пункте подсудимый имеет поэтому абсолютное право требовать, чтобы его признание считалось окончательным доказательством, которым должны быть убеждены судьи. Этот момент недостаточен, потому что он только момент, но еще менее совершенным является другой момент, взятый столь же абстрактно, а именно доказательство, основывающееся на одних только обстоятельствах дела и свидетельских показаниях, а ведь присяжные по существу являются судьями и выносят приговор. По­скольку присяжные должны руководствоваться такими объектив­ными доказательствами, но в то же время допускается неполная уверенность, так как она есть только в них, постольку суд присяж­ных содержит в себе (собственно говоря, относящееся к варварс­ким временам) смешение и подмену объективных доказательств субъективными, так называемым моральным убеждением. Объяв­лять чрезвычайные наказания бессмыслицей легко, однако очень плоско придавать такое большое значение одним названиям. По су­ществу это определение содержит в себе различие в характере объективных доказательств, в соединении с моментом абсолютной удостоверенности, заключающейся в признании, или без него.

 

§532

Назначение судопроизводства — довести в гражданском обще­стве до необходимости только абстрактную сторону свободы лица. Но это доведение в первую очередь основывается на частной субъективности судьи, поскольку здесь еще нет налицо необходи­мого единства этой субъективности с правом-в-себе. Наоборот, сле­пая необходимость системы потребностей не поднялась здесь еще до сознания всеобщего и не осуществлена в действии, исходящем из этого всеобщего.

 

 

с. Полиция и корпорация

§533

Судопроизводство уже само собой исключает то, что относит­ся только к особенности поступков и интересов, и предоставляет случайности как самый факт совершения преступлений, так и сооб­ражение об общественном благе. В гражданском обществе удовлет­ворение потребности, и притом удовлетворение ее в то же время как потребности человека, осуществляется строго определенным всеобщим образом, т. е. является обеспечением этого удовлетворения, целью. Но в механизме общественной необходимости случайность этого удовлетворения проявляется многообразнейшим способом как в смысле изменчивости самих потребностей, в которых мнение и субъективная прихоть играют такую большую роль, так и вследст­вие местных условий, международных отношений, ошибок и заблу­ждений, которые могут быть внесены в отдельные части целого ме­ханизма и привести его в беспорядок, а также в особенности вслед­ствие обусловленной выше возможности для каждого лица приобре­тать что-либо для себя из означенного общего имущества. В то же время процесс только что упомянутой необходимости жертвует все­ми теми особенностями, которыми он обусловлен, не содержит для себя утвердительной цели обеспечения благосостояния отдельных лиц, но может как способствовать ему, так и не способствовать; а от­дельные лица являются здесь морально оправданной целью.

 

§534

Сознание существенной цели, знакомство со способом дейст­вия сил и изменчивых ингредиентов, из которых слагается упомя­нутая необходимость, а также упорное преследование означенной цели в ней и против нее, имеет как конкретное содержание граж­данского общества, с одной стороны, отношение внешней всеобщнос­ти. Этот порядок как, деятельная сила есть внешнее государство, ко­торое, поскольку оно коренится в высшем, субстанциальном госу­дарстве, проявляется в форме государственной полиции. С другой стороны, в этой сфере обособленности цель субстанциальной всеобщ­ности и ее осуществления в действии остается ограниченной заня­тием и интересами в особых областях. Так возникает корпорация, в которой отдельный гражданин как частное лицо находит гарантию своего имущества, а также выходит в ней из области своего обособ­ленного частного интереса и для осуществления относительно-все­общей цели пользуется сознательной деятельностью, подобно то­му как в сфере обязанностей, определяемых правом и возлагаемых на него принадлежностью к известному сословию, он руководится своей нравственностью.

 

СС. Государство

§535

Государство есть обладающая самосознанием нравственная суб­станция — соединение принципа семьи и гражданского общества; то самое единство, которое в семье проявляется как чувство люб­ви, есть его сущность, получающая, однако, посредством второго принципа знающего и из себя деятельного воления форму опознан­ной всеобщности, которая — равно как и ее в знании развивающиеся определения — имеет обладающую знанием субъективность сво­им содержанием и абсолютной целью, так что эта субъективность стремится к этому разумному.

 

§536

Государство есть а) прежде всего его внутренняя форма, к са­мому себе относящееся развитие, — внутреннее государственное право, или конституция; оно есть β) отдельный индивидуум в его отноше­нии к другим отдельным индивидуумам — внешнее государственное право; у) но эти отдельные духи суть только моменты развития все­общей идеи духа в его действительности — во всемирной истории.

α) Внутреннее государственное право

 §537

Сущность государства есть в-себе-и для себя всеобщее, есть ра­зумность воли, но как само себя знающее и проявляющееся в дейст­вии это всеобщее есть безусловная субъективность и как действитель­ность — отдельный индивидуум. Его дело вообще сводится в отноше­нии к крайности единичности как множества индивидуумов к двум моментам: во-первых, к тому, чтобы сохранить эти индивидуумы в ка­честве лиц и тем самым сделать право необходимой действительно­стью, и затем к тому, чтобы содействовать их благу, в котором каж­дый прежде всего заботится о себе, но которое имеет, однако, так­же и безусловно всеобщую сторону — охранять семью и руководить гражданским обществом; во-вторых, в том, чтобы и право, и благо, и весь образ мыслей, и деятельность единичного существа, стремя­щегося стать центром для себя, снова свести к жизни всеобщей суб­станции и в этом смысле в качестве свободной мощи положить пре­дел развитию упомянутых подчиненных ей сфер и удержать их в субстанциальной имманентности.

 

§538

Законы выражают определения содержания объективной сво­боды. Во-первых, для непосредственного субъекта, для его самостоя­тельного произвола и особого интереса они являются ограничени­ями. Но они есть, во-вторых, абсолютная конечная цель и всеобщее де­ло; они порождаются, таким образом, функциями различных, из всеобщего обособления все далее дифференцирующихся сословий, а также деятельностью и частной заботой отдельных лиц; и, в-третьих, они составляют субстанцию свободного воления отдельных лиц и их образа мыслей как обязательных нравственным правил.

 

 

§539

Государство как живой дух существует безусловно только как организованное целое, расчлененное на особые функции, кото­рые, исходя из единого понятия разумной воли, хотя и не познан­ного еще как понятие, непрерывно порождают это понятие как их результат. Конституция есть расчлененность функций государствен­ной власти. Она содержит в себе определения того, каким способом разумная воля, поскольку в индивидуумах она всеобща только в себе, частично доходит до сознания и понимания самой себя и находит самое себя, частично же, будучи приведена к действительности де­ятельностью правительства и его особых отраслей, сохраняется в нем и ограждается в одинаковой мере как от случайной субъектив­ности этих отраслей, так и от субъективности отдельных лиц. Она есть существующая справедливость как действительность свободы в развитии ее разумных определений.

Примечание. Свобода и равенство суть простые категории, в кото­рых часто объединяли то, что должно составлять основное определе­ние, а также последнюю цель и результат конституции. Но в той же мере, в какой это истинно, недостаточной стороной этих определе­ний является прежде всего то, что они совершенно абстрактны. Проч­но удерживаемые в этой форме абстракции, они суть как раз те опреде­ления, которые вообще не дают возникнуть конкретному, т. е. расчле­нению государства, или, что то же, государственному устройству и пра­вительству, или их разрушают. Вместе с государством наступает неравенство, различие правящих властей и управляемых лиц, разли­чие начальствующих лиц, административных учреждений, руководя­щих органов и т. п. Последовательный принцип равенства отвергает все различия и таким образом не дает существовать никакому виду го­сударственного состояния. Упомянутые определения представляют собой, правда, основания этой сферы, но как самые абстрактные определения они являются в то же время и наиболее поверхностны­ми, и именно потому часто наиболее распространенными; интересно поэтому рассмотреть их еще несколько подробнее.

Что касается прежде всего равенства, то общеизвестное поло­жение, что все люди от природы равны, содержит в себе недоразуме­ние, по которому природное смешивается с понятием; следует ска­зать, напротив, что по своей природе люди бывают только неравны. Но понятие свободы в той его форме, как оно выступает без даль­нейшего определения и развития, прежде всего как таковое, есть абстрактная субъективность лица, способного иметь собствен­ность (§ 488); это единственное абстрактное определение личнос­ти составляет действительное равенство людей. Но что это равенство имеется, что именно человек есть то (а не так, как в Греции и Ри­ме и т д., только некоторые люди), что признается за личность и имеет значение таковой по закону, — это до такой степени мало су­ществует от природы, что является скорее лишь продуктом и ре­зультатом сознания наиболее глубокого принципа духа, а также всеобщности культуры этого сознания. То, что граждане перед зако­ном равны, содержит в себе высокую истину, которая, однако, буду­чи выражена таким образом, есть тавтология; ибо этим высказано только то, что вообще в государстве имеет силу законным порядок, господствуют законы. Но в отношении к конкретному граждане, помимо того, что они представляют собой как личность, равны пе­ред законом только в том, в чем они и вообще равны вне его. Только существующее каким бы там ни было образом, случайное равенство имущества, возраста, физической силы, таланта, умения и т. д. или также преступлений и т. п. может и должно сделать конкретно воз­можным обращаться со всеми гражданами одинаково перед лицом закона в отношении податей, воинской повинности, допущения к государственной службе и т. д., наказаний и т д. Сами законы, по­скольку они не касаются упомянутой узкой сферы личности, пред­полагают состояния неравенства и определяют проистекающие от­сюда неодинаковые юридические полномочия и обязанности.

Что касается свободы, то последняя прежде всего рассматрива­ется отчасти в отрицательном смысле по отношению к чужому про­изволу и беззаконному обращению, отчасти же в утвердительном смысле субъективной свободы. Этой свободе предоставляется, одна­ко, большой простор как по отношению к собственному произволу и деятельности для своих особенных целей, так и по отношению к притязаниям на собственное разумение, на деятельность и участие в общих делах. В былое время определенные законом права — как частные, так и публичные права нации, города и т. д. — назывались их свободами. И действительно, каждый истинный закон есть свобо­да, ибо он заключает в себе разумное определение объективного духа и тем самым содержание свободы. Между тем нет ничего более распространенного, чем представления, что каждый должен огра­ничивать свою свободу в отношении свободы других, что государство есть состояние этого взаимного ограничения и законы суть сами эти ограничения. В таких представлениях свобода понимается только как случайная прихоть и произвол. В этом смысле утвержда­ли, что народы нового времени исключительно, или в большей ме­ре, способны к равенству, чем к свободе, и притом именно на том осно­вании, что, согласно принятому определению свободы (понятой главным образом в смысле участия всех в делах и действиях государства), ее невозможно было осуществить в действительности, ибо эта последняя разумнее и в то же время могущественнее абст­рактных предположений.

Наоборот, следует сказать, что как раз высокое развитие и культура новейших государств порождают в действительности ве­личайшее конкретное неравенство индивидуумов, обусловливая, на­против, более глубокой разумностью законов и упрочением сооб­разного с законами состояния тем большую и тем более обоснован­ную свободу, которую оно, это состояние, допускает и с которой оно может уживаться. Уже то поверхностное различение, которое содержится в словах «свобода и равенство», указывает на то, что первая имеет дело с неравенством; обычные же понятия свободы, наоборот, имеют в виду исключительно равенство. Но чем более упрочивается свобода как гарантия собственности, как возмож­ность развивать свои таланты и добрые свойства и обеспечивать за ними их значение и т. д., тем более она начинает казаться сама собой разумеющейся. Сознание и оценка свободы определяются тогда пре­имущественно ее субъективным смыслом. Эта субъективная свобода деятельности, пытающейся раскрыть себя во всех направлениях и по собственной охоте проявляющей себя в осуществлении как част­ных, так и общих духовных интересов, независимость индивиду­альной обособленности и внутренняя свобода, на основе которой субъект обладает принципами, имеет собственные взгляды и убеж­дения и в силу этого приобретает моральную самостоятельность, — отчасти уже сама по себе подразумевает весьма высокое развитие тех своеобразных качеств, в отношении к которым люди оказывают­ся неравными и в которых они посредством этого развития дела­ют себя еще более неравными, отчасти же вырастает только при условии упомянутой объективной свободы и существует, и могла вырасти до такой высоты только в государствах новейшего време­ни. Если вместе с этим развитием своеобразия людей безмерно увеличивается также и множество их потребностей, и трудность их удовлетворения, резонирование, недовольство существующим строем, и связанное с этим неудовлетворенное тщеславие, то все это относится к предоставленной на произвол судьбы обособлен­ности, которая порождает в своей сфере всевозможные запутан­ные положения и находит выход из них. Правда, эта сфера являет­ся тогда и областью ограничений, ибо свобода остается здесь во власти условий природы, каприза и произвола и, следовательно, подлежит самоограничению, и притом отчасти, конечно, соответственно природным условиям, прихоти и произволу других людей, но преимущественно согласно существу разумной свободы.

Что же касается политической свободы в смысле формального участия воли и занятости общественными делами государства так­же и тех индивидуумов, которые, вообще говоря, своим главным назначением считают частные цели и дела в гражданском общест­ве, то в известной мере стало обычным называть конституцией только ту сторону государства, которая имеет в виду такое участие индивидуумов в общественных делах, а то государство, в котором такое участие в формальном смысле не имеет места, принято рас­сматривать как государство, не имеющее конституции. По поводу этого значения нужно прежде всего сказать лишь то, что под конс­титуцией следует понимать определение прав, т. е. свобод вообще, а также организацию их осуществления, и что политическая свобода во всяком случае составляет лишь их часть; об этой свободе речь бу­дет идти в следующих параграфах.

 

§540

Гарантия конституции, т. е. необходимость того, чтобы зако­ны были разумны и их осуществление было обеспечено, заключает­ся в духе всего народа, именно в той, определенности, соответст­венно которой народ имеет самосознание своего разума (религия и есть это сознание в его абсолютной субстанциальности), — и в то же время также в соответствующей этому духу действительной организации как развитии упомянутого принципа. Конституция предпо­лагает упомянутое сознание духа, и, наоборот, дух этот предполага­ет конституцию. Ибо действительный дух сам обладает определен­ным сознанием своих принципов лишь постольку, поскольку они имеются для него налицо в качестве существующих.

Примечание. Вопрос о том, кому, какому и как организованно­му авторитету присуща сила создавать конституцию, совпадает с во­просом, кто должен создавать дух народа. Если представление о го­сударственном строе отделить от представления о духе так, как буд­то этот последний существует или существовал, не обладая соот­ветствующим ему государственным устройством, то такое мнение доказывает только поверхностность мысли о связи духа, его созна­ния о себе, с его действительностью. Что в этом смысле называется созданием конституции, то вследствие этой неразрывности ее с ду­хом никогда не существовало в истории, как никогда не существова­ло в этом смысле также и создание свода законов. Конституция раз­вилась из духа только как нечто тождественное с его собственным развитием и одновременно прошла необходимые по понятию ступени образования и изменения. Только внутренне присущий госу­дарственному устройству дух и история, — а история при этом есть только его история, — суть то, посредством чего конституции были созданы и продолжают создаваться.

 

§541

Живая тотальность, сохранение, т. е. непрерывное созидание государства вообще и его конституции, есть правительство. Естест­венно необходимая организация есть возникновение семьи и сосло­вий гражданского общества. Правительство есть (все)общая часть го­сударственного устройства, т. е. та часть ее, которая имеет своей соз­нательно преследуемой целью сохранность означенных частей, но ь то же время имеет в виду и осуществляет в действии также и всеоб­щие цели, стоящие выше назначения семьи и гражданского общест­ва. Организация правительства есть в то же время его различение на отдельные власти, своеобразные черты которых определены со­ответственно понятию о них, но в субъективности этого понятия взаимно проникают друг друга до действительного единства.

Примечание. Так как ближайшими категориями понятия являют­ся категории всеобщности и единичности и их взаимоотношение есть отношение подведения единичности под всеобщность, то отсюда и произошло то, что в государстве стали различать законодательную и исполнительную власть, но притом так, что первая существует сама по себе как безусловно высшая, последняя же в свою очередь распадает­ся на правительственную, или административную, власть и на судебную соответственно применению законов ко (все общим делам или к де­лам частных лиц. Как имеющее существенное значение, разделение властей рассматривалось в смысле независимости их друг от друга со стороны их существования, но в то же время и как такое, в котором имеется налицо упомянутая выше связь подведения власти отдель­ных лиц под власть всеобщего. В этих определениях нельзя не рас­познать элементов понятия, но рассудком эти элементы вместо от­ношения внутренней согласованности живого духа с самим собой поставлены в отношение, противное природе разума. Что опера­ции, выражающие собой общие интересы государства в их необхо­димом различии друг от друга, получают также и отличные одна от другой организации, — это разделение есть некий абсолютный мо­мент глубины и действительности свободы. Ибо эта последняя толь­ко постольку обладает глубиной, поскольку развивается в свои раз­личия и достигает их осуществления. Сделать же дело законодатель­ства (в особенности связанное с представлением, будто когда-либо конституция и основные законы должны быть впервые созданы в таком состоянии, в котором уже полагается наличное развитие разли­чий) самостоятельной властью, и притом первой, с ближайшим на­значением участия в ней всех, а правительственную власть от нее за­висимой, только исполнительной, — это предполагает недостаток познания о том, что истинная идея и тем самым живая и духовная действительность есть само с собой согласующееся понятие и, сле­довательно, такая субъективность, которая содержит в себе всеобщ­ность лишь как один из своих моментов. Индивидуальность есть первое и высшее всепроникающее определение в организации государст­ва. Только благодаря правительственной власти, а также вследствие того, что она объединяет в себе особые операции (куда относится также и особое, само по себе абстрактное дело законодательства), госу­дарство является единым. Столь же существенным и единственно ис­тинным является здесь также и разумное отношение логического, по сравнению его с внешним отношением рассудка, ограничиваю­щегося только подведением единичного и особенного под всеоб­щее. Что дезорганизует единство логически разумного, дезорганизу­ет в такой же мере и действительность.

 

§542

В правительстве как органической тотальности заключается а) субъективность в качестве содержащегося в развитии понятия бес­конечного единства его с самим собой, все в себе содержащая и замыка­ющая воля государства, его кульминационный пункт, все собой про­никающее единство, — правительственная власть князя. В совершен­ной форме государства, в которой все моменты понятия достигли своего свободного существования, эта субъективность не есть так называемая моральная личность, или решение, определяемое большинст­вом, — формы, в которых единство принимающей решение воли не имеет действительного существования, но в качестве действительной индивидуальности, в качестве воли одного принимающего решение индивидуума, — монархия. Монархическая конституция есть поэтому конституция развитого разума; все другие конституции принадлежат более низким ступеням развития и реализации разума.

Примечание. Объединение всех конкретных государственных властей, в единое существование — как это имеет место в патриар­хальном состоянии или как это бывает в демократической консти­туции, когда все граждане участвуют во всех делах государства, — противоречит само по себе принципу разделения властей, т. е. развив­шейся свободе моментов идеи. Но в равной мере это разделение властей, достигшее свободной внутренней тотальности выявления моментов, должно быть сведено обратно к идеальному единству, т. е. субъективности. Развитая различенность, реализация идеи, содер­жит по существу то, что эта субъективность в качество реального мо­мента созревает до действительного существования, и эта действитель­ность есть всецело только индивидуальность монарха, — в едином лице существующая субъективность абстрактного, последнего ре­шения. Всем упомянутым формам общего решения и изъявления во­ли, долженствующим проистекать демократически или аристокра­тически из атомистической раздробленности единичных воль и определяться путем подсчета, присуща недействительность чего-то абстрактного. Во внимание надо принять только два определе­ния: необходимость некоторого момента понятия и форму действитель­ности. Только спекулятивная природа понятия способна поистине уразуметь эти моменты. Упомянутая субъективность, являясь мо­ментом абстрактного решения вообще, отчасти определяется в дальнейшем так, что имя монарха является внешней связью и санк­цией, освещающей все, что делается в правительстве; отчасти же в качестве простого отношения к себе самой в себе же самой облада­ет определением непосредственности и тем самым природы, чем именно и устанавливается подчинение индивидуума достоинству княжеской власти через посредство наследственности.

 

§543

b)  В сфере специальной правительственной власти, с одной стороны, обнаруживается разделение функций государства на его уже определенные отрасли, законодательную власть, правосудие, или судебную власть, полицейскую власть и т. д. и тем самым распре­деление этих властей по особым учреждениям, приуроченным в от­ношении своих дел к определенным законам и в такой же мере об­ладающим для этого и вследствие этого независимостью в своих действиях, как и стоящим в то же время под высшим надзором; с другой ~ получает реальное значение участие многих лиц в деле управления государством, каковые лица все вместе образуют тогда одно общее сословие (§ 528), поскольку существенным определе­нием их частной жизни становится дело осуществления всеобщих целей, дальнейшим же условием возможности индивидуального участия в нем является надлежащее образование и умение.

 

§544

c)  Сословная администрация есть учреждение, в котором все те, кто вообще принадлежит к гражданскому обществу и в этом смысле является частным лицом, участвуют в правительственной власти, и притом в законодательстве, а именно в сфере тех всеоб­щих интересов, которые не касаются выступления и действий государства в качестве индивидуума (война и мир) и не принадлежат поэтому исключительно к природе княжеской власти. Благодаря этому участию субъективная свобода, а также преувеличенная оценка себя и общественное мнение могут проявиться в реальной действительности и получить удовлетворение от сознания, что они имеют известное значение.

Примечание. Разделение форм государственного устройства на демократию, аристократию и монархию все еще дает нам наиболее определенное указание на их различие в отношении государствен­ной власти. В то же время они должны быть рассматриваемы как необходимые формы в ходе развития, следовательно, в истории го­сударства. Поэтому было бы поверхностно и нелепо представлять их себе как предмет выбора. Чистые формы их необходимости, буду­чи конечными и преходящими, находятся отчасти в связи с форма­ми их вырождения, охлократией и т. д., отчасти же с более ранни­ми переходными формами; причем оба этих рода форм не следует смешивать с упомянутыми истинными формами государственного устройства. Так, например, восточный деспотизм подводят под не­определенное название монархии на основе того сходства, что во­ля одного индивидуума поставлена во главе государства, как в та­ком же смысле говорят и о феодальной монархии, которой нельзя отказать даже в популярном названии конституционной монархии. Подлинное отличие этих форм от истинной монархии основывает­ся на содержании господствующих правовых принципов, которые на­ходят в государственной власти свою действительность и гаран­тию. Эти принципы суть развитые в предшествующих сферах дея­тельности принципы свободы собственности и, сверх того, лич­ной свободы, гражданского общества, его промышленности и его общин, наконец, урегулированной, подчиненной законам деятель­ности специальных ведомств.

Вопрос, который всего больше подвергся обсуждению, — это, в каком смысле следует понимать участие частных лиц в государст­венных делах. Ибо члены сословных собраний должны быть преж­де всего рассматриваемы как частные лица, — все равно, будут ли они иметь значение как индивидуумы сами по себе, или выступать в качестве представителей многих или всего народа. Дело в том, что агрегат частных лиц часто называют народом; но в качестве такого агрегата он есть, однако, vulgus, а не populus; и в этом отношении единственной целью государства является то, чтобы народ не полу­чал существования, не достигал власти и не совершал действий в качестве такого агрегата. Такое состояние народа есть состояние бесправности, безнравственности и неразумия вообще; в таком состо­янии народ представлял бы собой только аморфную, беспорядоч­ную, слепую силу, подобную силе взбаламученного стихийного мо­ря, которое, однако, не разрушает себя, как это произошло бы с на­родом как духовной стихией. Часто можно было слышать, как такое состояние представляли как состояние истинной свободы. Чтобы имело какой-либо смысл входить в рассмотрение вопроса об участии частных лиц во всеобщих делах государства, надлежит предположить не существование чего-то неразумного, но уже орга­низованный народ, т. е. такой, у которого существует правительст­венная власть. Значение такого участия следует, однако, усматри­вать не в преимуществе особого разумения, которым частные лица будто бы обладают в большей мере, чем государственные чиновни­ки, — тогда как дело обстоит совершенно иначе, — и не в преимуще­стве доброй воли, направленной на всеобщее благо, членами граж­данского общества будут скорее такие лица, которые свой особый интерес и (как это особенно имеет место в феодальном состоянии) интерес своей привилегированной корпорации делают своим бли­жайшим назначением. Так, например, если говорить об Англии, конституция которой считается наиболее свободной, ибо частные лица имеют здесь преобладающее участие в делах государства, то опыт показывает, что страна эта в гражданском и уголовном за­конодательстве, в отношении права и свободы собственности, во всех учреждениях, касающихся искусства и науки и т. д., оказывает­ся по сравнению с другими культурными государствами Европы страной наиболее отсталой, и объективная свобода, т. е. согласное с разумом право, скорее приносится здесь в жертву формальной сво­боде и частному интересу (и это даже в учреждениях и владениях, долженствующих быть посвященными религии). Значение участия частных лиц в общественных делах следует отчасти полагать в бо­лее конкретном и потому более настоятельном осознании всеоб­щих потребностей; существенным же образом — в праве, согласно которому общий дух достигает также и проявления внешней всеобщей воли в упорядоченной, отчетливо выраженной действенности в ве­дении общественных дел; и посредством этого удовлетворения ин­терес этот в такой же степени сам по себе оживляется, в какой ожив­ление распространяется и на административные учреждения, ко­торые благодаря этому непосредственно сознают, что в той же ме­ре, в какой они требуют исполнения обязанностей, они должны считаться и с правами. Граждане в государстве представляют собой несоразмерно большое множество, и притом множество таких людей, которые признаны в качестве лиц. Болящий разум раскрывает поэтому свое существование в них в форме множества свободных людей, или рефлективной всеобщности, действительность кото­рой обеспечивается участием в государственной власти. Но в каче­стве момента гражданского общества уже было отмечено (§§ 527, 534), что отдельные граждане возвышаются над внешней всеобщ­ностью, поднимаясь до всеобщности субстанциальной, именно в качестве особого рода — сословий; и делаются причастными к ней не в неорганической форме отдельных граждан как таковых (по демо­кратическому способу избрания), но как органические моменты — в качестве сословий. Власть или деятельность в государстве никогда не должна проявляться и действовать в бесформенном неоргани­ческом виде, т. е. по принципу множества и массы.

Сословные собрания уже потому были несправедливо назва­ны законодательной властью, что они составляют всего лишь одну отрасль этой власти, в которой особые правительственные учреж­дения принимают существенное участие, а княжеская власть имеет абсолютное участие в форме окончательного решения. Но и поми­мо этого законодательство в развитом государстве может быть только дальнейшим развитием существующих законов, и так назы­ваемые новые законы могут только уточнять детали и частности (ср. § 529, примечание), содержание которых уже подготовлено или даже предварительно определено судебной практикой. Так на­зываемый финансовый закон, поскольку он подвергается утверж­дению сословий, есть по существу дело правительства; законом он на­зывается лишь неточно, в том общем смысле, что он охватывает широкий круг и даже весь объем внешних средств правительства. Финансы, хотя и касаются комплекса потребностей, но по самой своей природе — только особенных, постоянно изменяющихся и все вновь нарождающихся потребностей. Если бы главная составная часть общего бюджета рассматривалась при этом как постоянная — каковой она, надо думать, и является, — то распределение ее имело бы в большей мере природу закона. Чтобы быть, однако, законом, это распределение должно было бы быть дано раз навсегда, а не да­ваться ежегодно или по истечении немногих лет. Изменяющаяся соответственно времени и обстоятельствам часть бюджета в дейст­вительности является наименьшей его частью, и ее распределение тем менее имеет характер закона; и, однако, только эта незначитель­ная изменяющаяся часть есть и может быть частью, подлежащей обсуждению и ежегодно меняющемуся определению, которое именно потому ошибочно носит громко звучащее название вотирования бюджета, т. е. финансов в целом. Закон, подлежащий изданию ежегодно и на год, со всей очевидностью не соответствует поня­тию закона даже и для обыкновенного человеческого рассудка, раз­личающего всеобщее в-себе-и для себя в качестве содержания ис­тинного закона от рефлективной всеобщности, по самой своей природе только внешним образом обнимающей многое. Название закона для ежегодного определения финансовой потребности слу­жит только к тому, чтобы, при сделанном предложении разделения власти на законодательную и исполнительную, поддерживать ил­люзию, будто это разделение имеет место в действительности, и за­маскировать тот факт, что на деле законодательная власть, по­скольку она принимает то или иное решение о финансах, занимает­ся в собственном смысле этого слова правительственным делом.

Но интерес, который связывается с правом (Fähigkeit) все снова и снова утверждать бюджет, а именно, что сословные собра­ния располагают благодаря этому принудительным средством против правительства и тем самым известной гарантией против несправед­ливости и актов насилия, — этот интерес, с одной стороны, есть лишь поверхностная видимость, поскольку необходимая для сохра­нения государства в целости организация финансов не может быть обусловливаема еще какими-нибудь другими обстоятельствами, кроме финансовых, и сохранность государства также не может под­вергаться ежегодному риску. Точно так же правительство не может устанавливать, что правосудие, например, будет действовать лишь ограниченный срок и, угрожая приостановить деятельность подо­бных учреждений и внушая частным лицам страх перед могущим наступить состоянием разбоя, удерживать в своих руках средства принуждения против частных лиц. Однако, с другой стороны, пре­дставления о таком отношении, при котором иметь в руках прину­дительные средства могло бы быть полезным и настоятельно нео­бходимым, основываются отчасти на ложном представлении о до­говорном отношении между правительством и народом, отчасти же предполагают возможность такого расхождения духа их обоих, при котором вообще немыслимы государственное устройство и правительство. Если представить отвлеченную возможность при­бегать к помощи такого принудительного средства осуществленной, то такая помощь была бы скорее расстройством и распадом госу­дарства, в котором не было бы уже более никакого правительства, а оставались бы лишь партии и где затруднение разрешалось бы на­силием и гнетом одной партии над другой. Представление об устройстве государства как чистчной конституции, т. е. как о механизме равновесия противоречащих друг другу по своему внутреннему существу внешних сил, не соответствует основной идее того, что есть государство.

 

 §545

Наконец, государство имеет еще и ту сторону, согласно кото­рой оно есть непосредственная действительность отдельного и по своим природным свойствам определенного народа. В качестве та­кого единичного индивидуума оно является исключающим в отно­шении других подобных же индивидуумов. В их взаимоотношениях друг с другом царят произвол и случайность, ибо всеобщая природа права вследствие автономной тотальности этих лиц должна иметь силу только в отношении к ним, но не имеет таковой в действительности. Эта независимость превращает спор между ними в вопрос о силе, в состояние войны, в котором общее для них всех положение предназначается для особой цели сохранения самостоятельности одного государства в противовес другому, и определяется как со­стояние храбрости.

 

§546

Это состояние показывает субстанцию государства как инди­видуальность, развивающуюся в абстрактную отрицательность, как мощь, в которой особая самостоятельность отдельных лиц и со­стояние их погруженности во внешнее наличное бытие владения, а также и в природную жизнь ощущается как нечто ничтожное; эта же мощь способствует сохранению всеобщей субстанции через образ мыслей этой всеобщей субстанции, благодаря которому отдельные лица жертвуют как чем-то суетным своим природным и обособлен­ным наличным бытием.

 

 

 

 

                      Гегель Г. В. Энциклопедия фи­лософских наук. — М., 1977. — Т.3.- С. 329-364.