Ф. Ницше.

Воля к власти

 

Фридрих Ницше (1844-1900) - выдающийся немецкий фило­соф. Его успешной карьере университетского профессора помешала тя­желая, неизлечимая болезнь, завершившаяся безумием. В своих сочине­ниях «Так говорил Заратустра», «Антихристианин», «По ту сторо­ну добра и зла», «Генеалогия морали» Ницше стремился осуществить радикальную переоценку ценностей, реформировать гуманистические принципы европейской цивилизации. Он полагал, что с тех пор, как древнее «право сильного» начало вытесняться действенными механиз­мами религиозной, моральной и правовой регуляции человеческих от­ношений, идет процесс «порчи человеческой породы». Чтобы приоста­новить его, необходимо вернуться к архаическому идеалу человеческого существа, наделенного огромной витальной энергией и способного обхо­диться без религиозных представлений, действовать, невзирая ни на какие морально-правовые ограничения. Основной жизненный стимул подобного существа, именуемого «сверхчеловеком», это воля к власти.

 

 

Книга первая

Европейский нигилизм

1

К плану

1. Нигилизм стоит за дверями. Откуда идет к нам этот самый жуткий из всех гостей? Исходная точка: заблуждение— указывать на «бедственное состояние общества» или «физиологическое вырож­дение», или, пожалуй, еще на испорченность, как на причины ниги­лизма. Это — наичестнейшая и сострадательнейшая эпоха. Нужда, душевная, телесная, интеллектуальная нужда сама по себе реши­тельно не способна породить нигилизма (т. е. радикальное откло­нение ценности, смысла, желательности). Эти нужды допускают все еще самые разнообразные истолкования. Напротив, в одном вполне определенном толковании, христианско-моральном, заложен корень нигилизма.

2. Гибель христианства — от его морали (она неотделима); эта мораль обращается против христианского Бога (чувство правдивос­ти, высоко развитое христианством, начинает испытывать отвра­щение к фальши и изолганности всех христианских толкований ми­ра и истории. Резкий поворот назад от «Бог есть истина» к фанати­ческой вере «Все ложно». Буддизм дела...).

3.  Скепсис по отношению к морали является решающим. Па­дение морального мироистолкования, не находящего себе более сан­кции, после того как им была сделана попытка найти убежище в не­которой потусторонности: в последнем счете — нигилизм. «Все ли­шено смысла» (невозможность провести до конца толкование ми­ра, на которое была потрачена огромная сила, вызывает сомнение, не ложны ли все вообще истолкования мира), Буддистская черта, стремление в ничто. (Индийский буддизм не имеет за собой корен­ного морального развития, поэтому в его нигилизме является толь­ко непреодоленная мораль: бытие как наказание, комбинирован­ное с бытием как заблуждением, следовательно, заблуждение как наказание — моральная оценка). Философские попытки преодолеть «морального Бога»  (Гегель, пантеизм). Преодоление народных идеалов: мудрец, святой, поэт. Антагонизм «истинного» и «прекрас­ного», и «доброго».

4.  Против «бессмысленности», с одной стороны, против мо­ральных оценок, с другой стороны: в какой мере вся наука и фило­софия были до сих пор под властью моральных суждений? И не получается ли тут в придачу вражда со стороны науки или антинауч­ности? Критика спинозизма. В социалистических и позитивисти-ческих системах везде задержавшиеся христианские оценки. Недо­стает критики христианской морали.

5. Нигилистические следствия современного естествознания (рядом с попытками бегства в потустороннее). Как следствие заня­тия им — в конце концов саморазложение, поворот против себя, ан­тинаучность. С Коперника человек катится от центра в х.

6. Нигилистические следствия политического и экономичес­кого образа мыслей, где все «принципы» прямо могут быть отнесе­ны к актерству: веяние посредственности, ничтожества, неискрен­ности и т. д. Национализм. Анархизм и т. д. Наказание. Недостает искупляющего сословия и человека, оправдывателей.

7. Нигилистические выводы «истории» и «практических исто­риков», т. е. романтиков. Положение искусства: абсолютная не ори­гинальность его положения в современном мире. Его помрачение. Так называемое олимпийство Гёте.

8. Искусство и приуготовление нигилизма: романтика (вагнеровское заключение Нибелунгов).

 

I. Нигилизм

 

1. Нигилизм кaк следствие бывшего до сих пор в ходу толкования ценности бытия

2

Что обозначает нигилизм? То, что высшие ценности теряют свою ценность. Нет цели. Нет ответа на вопрос «зачем»?

3

Радикальный нигилизм есть убеждение в абсолютной несостоя­тельности мира,по отношению к высшим из признаваемых ценнос­тей; к этому присоединяется сознание, что мы не имеем ни малейше­го права признать какую-либо потусторонность или существование вещей в себе, которое было бы «божественным», воплощенной мо­ралью.

Это сознание есть следствие возвращенной «правдивости»; следовательно, само оно — результат веры в мораль.

4

Какие преимущества представляла христианская моральная гипотеза?

1)  Она придавала человеку абсолютную ценность, в противо­положность его малости и случайности в потоке становления и ис­чезновения;

2) она служила адвокатом Бога, оставляя за миром, несмотря на страдание и зло, характер совершенства, включая сюда и «свобо­ду» — зло являлось полным смысла;

3)  она полагала в человеке знание абсолютных ценностей и тем давала ему именно для важнейшего адекватное познание;

4) она охраняла человека от презрения к себе, как к человеку, от восстания с его стороны на жизнь, от отчаяния в познании. Она была средством сохранения.

In summa: мораль была великим средством для противодействия практическому и теоретическому нигилизму.

5

Но среди тех сил, которые взрастила мораль, была правди­вость: эта последняя в конце концов обращается против морали, от­крывает ее телеологию, ее корыстное рассмотрение вещей, — и теперь постижение этой издавна вошедшей в плоть и кровь изолганности, от которой уже отчаивались отделаться, действует прямо как сти­мул. Мы констатируем теперь в себе потребности, насажденные дол­гой моральной интерпретацией, потребности, представляющиеся нам теперь потребностью в неправде; с другой стороны, это те са­мые потребности, с которыми, по-видимому, связана ценность, ради которой мы выносим жизнь. Этот антагонизм — не ценить того, что мы познаем, и не быть более вправе ценить ту ложь, в которой мы хо­тели бы себя уверить, — вызывает процесс разложения.

 

6

Антиномия вот в чем: поскольку мы верим в мораль, мы осужда­ем бытие.

7

Высшие ценности, в служении которым должна была бы состо­ять жизнь человека, в особенности тогда, когда они предъявляют к нему самые тяжелые и дорого обходящиеся требования, эти соци­альные ценности — дабы усилить их значение, как неких велений Божьих, — были воздвигнуты над человеком как «реальность», как «истинный» мир, как надежда и грядущий мир. Теперь, когда выяс­няется низменный источник этих ценностей, тем самым и вселен­ная представляется нам обесцененной, «бессмысленной»... но это только переходное состояние.

8

Нигилистический вывод (вера в отсутствие ценностей) как следствие моральной оценки — эгоистическое ненавистно нам (даже при сознании невозможности неэгоистического); необходимость нам ненавистна (даже при сознании невозможности liberum arbitrium'a и «умопостигаемой свободы»). Мы видим, что не дости­гаем той сферы, в которую мы вложили свои ценности, но тем са­мым та другая сфера, в которой мы живем, еще ни мало не выиграла в ценности: напротив того, мы устали, ибо потеряли главное наше побуждение. «Доселе напрасно!»

9

Пессимизм как форма, предшествующая нигилизму.

10

A. Пессимизм как сила— в чем? В энергии его логики, как анар­хизм и нигилизм, как аналитика.

B.  Пессимизм как упадок — в чем? Как изнеженность, как кос­мополитическая сочувственность, как «tout comprendre» и исто­ризм.

Критическая напряженность: крайности выступают вперед и получают перевес.

Логика пессимизма, что влечет ее к крайнему нигилизму. — Поня­тие отсутствия ценности, отсутствия смысла, поскольку моральные оценки скрываются за всеми другими высокими ценностями.

— Результат: моральные оценки суть обвинительные приговоры, отрицания, мораль есть отвращение от воли к бытию...

12

Падение космологических ценностей

А

Нигилизм как психологическое состояние должен будет наступить, во-первых, после поисков во всем совершающемся «смысла», кото­рого в нем нет: ищущий в конце концов падает духом. Нигилизм яв­ляется тогда осознанием долгого расточения сил, мукой «тщетнос­ти», неуверенностью, отсутствием возможности как-нибудь отдох­нуть, на чем-нибудь еще успокоиться — стыдом перед самим собою, как будто самого себя слишком долго обманывал... Искомый смысл мог бы заключаться в следующем: «Осуществление» некоего выс­шего нравственного канона во всем совершающемся, нравствен­ный миропорядок; или рост любви и гармонии в отношениях жи­вых существ; или приближение к состоянию всеобщего счастья; или хотя бы устремление к состоянию всеобщего «ничто» — цель сама по себе есть уже некоторый смысл. Общее всем этим родам представлений — предположение, что нечто должно быть достигну­то самим процессом: — и вот наступает сознание, что становлением ничего не достигается, ничего не обретается... Следовательно, разо­чарование в кажущейся цели становления как причина нигилизма: разочарование по отношению к вполне определенной цели или во­обще сознание несостоятельности всех доныне существующих ги­потез цели, обнимающих собой весь путь «развития»(—человек бо­лее не сотрудник и менее всего средоточие всякого становления).

Нигилизм как психологическое состояние наступает, во-вто­рых, тогда, когда во всем совершающемся и подо всем совершаю­щимся предполагается некая цельность, система, даже организация: так что душа, жаждущая восхищения и благоговения, упивается об­щим представлением некоторой высшей формы власти и управле­ния (— если это душа логика, то достаточно уже абсолютной после­довательности и реальной диалектики, чтобы примирить ее со всем... ). Какое-либо единство, какая-либо форма «монизма»: и как последствие этой веры — человек, чувствующий себя в тесной свя­зи и глубокой зависимости от некоего бесконечно превышающего его целого, — как бы modus божества... «Благо целого требует само­пожертвования отдельного»... и вдруг — такого «целого» нет! В сущ­ности человек теряет веру в свою ценность, если через него не дей­ствует бесконечно ценное целое: иначе говоря, он создал такое це­лое, чтобы иметь возможность веровать в свою собственную ценность. Нигилизм как психологическое состояние имеет еще третью и по­следнюю форму. Если принять те два положения, что путем становле­ния ничего не достигается и что подо всем становлением нет тако­го великого единства, в котором индивид мог бы окончательно по­тонуть, как в стихии высшей ценности, то единственным исходом остается возможность осудить весь этот мир становления как маре­во и измыслить в качестве истинного мира новый мир, потусторон­ний нашему. Но как только человек распознает, что этот новый мир создан им только из психологических потребностей и что он на это не имел решительно никакого права, возникает последняя форма нигилизма, заключающая в себе неверие в метафизический мир, — запрещающая себе веру в истинный мир. С этой точки зре­ния реальность становления признается единственной реальностью и воспрещаются всякого рода окольные пути к скрытым мирам и ложным божествам — но, с другой стороны, этот мир, отрицать ко­торый уже более не хотят, становится невыносимым...

— Что же в сущности произошло? Сознание отсутствия всякой ценности было достигнуто, когда стало ясным, что ни понятием «це­ли», ни понятием «единства», ни понятием «истины» не может быть истолкован общий характер бытия. Ничего этим не достигается и не приобретается; недостает всеобъемлющего единства во множес­тве совершающегося: характер бытия не «истинен», а ложен... в конце концов нет более основания убеждать себя в бытии истинно­го мира... Коротко говоря: категории «цели», «единства», «бытия», посредством которых мы сообщили миру ценность, снова изъемлются нами — и мир кажется обесцененным...

Положим, мы осознали, в какой мере нельзя более истолковы­вать мир посредством этих трех категорий и что вслед за этим при­знанием мир начинает утрачивать для нас свою ценность, — в таком случае мы должны спросить себя, откуда берет начало наша вера в эти три категории: — попытаемся, нельзя ли отказать и им в нашем доверии! Если нам удастся обесценить эти три категории, то дока­занная неприложимость их к целому перестанет быть основанием к тому, чтобы обесценивать это целое.

— Результат: вера в категории разума есть причина нигилизма, — мы измеряли ценность мира категориями, которые относятся к чис­то вымышленному миру.

—  Конечный результат: все ценности, посредством которых мы доныне сперва пытались сообщить миру ценность, а затем в ви­ду их неприменимости к нему обесценивали его — все эти ценности, рассматриваемые психологически, суть результаты определенных утилитарных перспектив, имеющих в виду поддержание и усиле­ние идеи человеческой власти, и только ложно проецированы нами в существо вещей. Это все та же гиперболическая наивность человека: полагать себя смыслом и мерой ценности вещей...

 

13

Нигилизм представляет собой патологическое промежуточное состояние (— патологична огромность обобщения, заключение к полному отсутствию смысла—): в данном случае либо продуктивные силы не имеют еще надлежащей мощи, либо декаданс еще медлит и его вспомогательные средства еще не изобретены им.

Предпосылка этой гипотезы: нет никакой истины; нет абсолют­ных свойств вещей, нет «вещи в себе». Это само по себе только ниги­лизм, и притом крайний. Он видит ценность вещей именно в том, что этим ценностям не соответствует и не соответствовало никакой ре­альности, но что они представляют лишь симптом силы на стороне устанавливающих ценности, упрощения в целях жизни.

14

Ценности и их изменения стоят в связи с возрастанием силы лица, устанавливающего ценности.

Степень неверия и допускаемой свободы духа как мерило возрас­тания силы.

«Нигилизм» как идеал высшего могущества ума, избытка жизни, частью — разрушительный, частью — иронический.

15

Что есть верование? Как возникает оно? Всякое верование есть признание чего-либо за истинное.

Крайней формой нигилизма был бы тот взгляд, что всякое ве­рование, всякое признание чего-либо за истинное неизбежно лож но, ибо вовсе не существует истинного мира. Следовательно — это иллюзия перспективы, источник которой заключен в нас самих (поскольку мы постоянно нуждаемся в более узком, сокращенном, упрощенном мире). А затем, что мерилом наших сил служит то, в ка­кой мере можем мы, не погибая от этого, признать эту иллюзорность и эту необходимость лжи.

Такой нигилизм как отрицание истинного мира, бытия мог бы быть божественным образом мысли.

16

Если мы и «разочарованные», то не по отношению к жизни, — у нас лишь открылись глаза на «желательности» всех видов. С на­смешливой злобой смотрим мы на то, что называется «идеалами»; мы презираем себя лишь за то, что не всегда можем подавить в себе то нелепое движение чувства, которое называется идеализмом. Дурная привычка сильнее, нежели гнев разочаровавшегося.

17

В какой мере нигилизм Шопенгауэра все еще является следствием то­го же идеала, который создал христианский теизм. — Степень уверен­ности по отношению к высшим объектам желаний, высшим ценно­стям, высшему совершенству была так велика, что философы исхо­дили из нее aŷ priori, как из абсолютной уверенности. «Бог» — на вер­шине, как данная истина. «Уподобиться Богу», «слиться с Богом» — в продолжение тысячелетий это были самые наивные и убеди­тельнейшие объекты желаний (— но то, что убеждает, тем самым еще не становится истинным: оно только убедительно. Примечание для ослов).

Мы разучились признавать за этим строем идеалов также и ре­альность лица: мы стали атеистами. Но разве мы отреклись от само­го идеала? — Последние метафизики, по существу дела, все еще именно в нем ищут истинную «реальность», «вещь в себе», по отно­шению к которой все остальное имеет лишь кажущееся существова­ние. Но догматом их осталось то положение, что в виду явного несо­ответствия нашего мира явлений сказанному идеалу, — мир этот не есть «истинный» — и даже в основе своей не восходит к тому мета­физическому миру, как к своей причине. Безусловное, поскольку оно есть высшее совершенство, не может служить основой для все­го условного. Шопенгауэру, который стремился доказать обратное, нужно было мыслить эту метафизическую основу как нечто проти­воположное идеалу, как «злую, слепую волю»; как таковая, она мог­ла затем стать тем «являющимся», которое открывается в мире явлений. Но и этим путем он еще не отрекался от абсолютности идеа­ла, он только нашел лазейку...

(Канту казалась необходимой гипотеза «умопостигаемой сво­боды», чтобы снять с ens perfectum ответственность за данный ха­рактер этого мира, — одним словом, чтобы объяснить зло и грех: ло­гика скандальная — для философа...)

18

Самый общий признак современной эпохи: невероятная убыль до­стоинства человека в его собственных глазах. Долгое время он во­обще — сосредоточие и трагический герой бытия; затем он озабочен по меньшей мере тем, чтоб установить свое родство с решающей и ценной в себе стороной бытия; — так поступают все метафизики, желающие удержать достоинство человека верою в то, что мораль­ные ценности суть кардинальные ценности. Кто расстается с Бо­гом, тот тем крепче держится за веру в мораль.

19

Всякая исключительно моральная система ценностей (напр. буддийская) приводит к нигилизму: это грозит Европе! Думают обой­тись одним морализмом, без религиозной основы: но это неизбеж­ный путь к нигилизму. — В религии отсутствует необходимость смо­треть на нас самих как на творцов ценностей.

20

Вопрос нигилизма «зачем?» ведет происхождение от нашей дав­ней привычки, в силу которой цель казалась установленной, дан­ной извне, как требование, — именно неким сверхчеловеческим автори­тетом. После того, как мы уже разучились верить в этот авторитет, мы все еще по старой привычке ищем иного авторитета, который мог бы говорить с безусловностью и мог бы предписывать нам задачи и цели. Авторитет совести выступает теперь на первый план (чем мораль свободнее от богословия, тем она становится повелительнее), как возмещение утраты личного авторитета. Или же авторитет разу­ма. Иди общественный инстинкт (стадо). Или, наконец, «история» с неким имманентным духом, — история, имеющая цель в себе и ко­торой можно свободно отдаться. Мы хотели бы избегнуть необходи­мости воли, воления цели, риска самим ставить себе цель, хотели бы сложить с себя ответственность (мы приняли бы фатализм). В кон­це концов: счастье и, с некоторой долей тартюфства, — счастье боль­шинства. Мы говорим себе:

1) определенная цель вовсе не нужна;

2) предусмотреть ее невозможно.

Как раз теперь, когда нужна воля в высшей мере ее силы — она все­го слабее и малодушнее. Абсолютное недоверие к организующей способнос­ти воли для целого.

21

Совершенный нигилист. — Глаз нигилиста идеализирует в сторону безобразия, творит предательство по отношению к собственным вос­поминаниям: он пренебрегает ими, дает им поникнуть, осыпаться, он не ограждает их от той мертвенно-бледной окраски, которую бессилие разливает на все далекое и прошедшее. И то, чего он не делает по отношению к себе самому, не делает он и по отношению к прошлому всего человечества: он пренебрегает им.

22

Нигилизм. Он может иметь двоякое значение:

А, Нигилизм как знак повышенной мощи духа: активный нигилизм.

В. Нигилизм как падение и регресс мощи духа: пассивный нигилизм.

23

Нигилизм — естественное состояние.

Он может быть показателем силы: мощь духа может так возрас­ти, что ныне существующие цели («убеждения», символы веры) перестанут соответствовать ей (верование в общем именно и выра­жает собой принудительность некоторых условий существования, подчинение авторитету таких условий, при которых человеческое существо благоденствует, растет, приобретает власть...); с другой сто­роны, нигилизм — показатель недостатка силы, способности вновь творчески поставить себе некую цель, некое «зачем», — новую веру.

Максимума относительной силы он достигает как насилие, направ­ленное на разрушение: как активный нигилизм.

Противоположностью его был бы усталый нигилизм, утратив­ший наступательность; его знаменитейшая форма — буддизм, как пассивный нигилизм, как знамение слабости: сила духа может быть так утомлена, истощена, что все дотоле существовавшие цели и ценно­сти более не соответствуют ей и уже не вызывают веры к себе, — что синтез ценностей и целей (на котором покоится всякая мощ­ная культура) распадается и отдельные ценности восстают одна на Другую (разложение), — что только все утешающее, целящее, успока­ивающее, заглушающее выступает на передний план под разнооб­разными масками: религиозной или моральной, или политичес­кой, или эстетической и т. д.

24

Нигилизм есть не только размышление над «тщетностью!» и не только вера в то, что все достойно гибели: он сам помогает делу, сам губит. Это, пожалуй, и не логично, но нигилист не верит в необходимость быть логичным... Это — состояние сильных умов и волей: таковым же невозможно остановиться на нет, как на отвле­ченном приговоре, — нет как деяние вытекает из их природы. То, что приговором объявляется не имеющим права на существование, вслед за тем действием приводится к несуществованию.

25

К генезису нигилиста: — Лишь поздно является мужество при­знать то, что, собственно говоря, уже знаешь.

Только недавно признался я себе в том, что я до сих пор был в корне нигилистом: та энергия и беззаботность, с которой я успеш­но продвигался в своем нигилизме, заслоняла передо мной этот ос­новной факт. Когда идешь к какой-нибудь цели, то кажется невозможным, чтобы «бесцельность как таковая» была твоим основным догматом.

 

26

Пессимизм людей анергии: «Зачем?», являющееся после страш­ной борьбы, даже победы. Есть нечто, в тысячу раз более важное, чем вопрос о том, хорошо ли нам или плохо — таков основной инстинкт всех сильных натур — а отсюда и отношение к вопросу о том, хоро­шо ли или плохо другим. Одним словом, возможна некая цель, ради которой без колебания приносят человеческие жертвы, идут на все опасности, берут на себя все дурное, даже худшее: великая страсть.

 

2. Дальнейшие причины нигилизма

27

Причины нигилизма: 1) нет высшего вида человека, т. е. того, неис­черпаемая плодотворность и мощь которого поддерживала в чело­вечестве веру в человека. (Достаточно припомнить, чем мы обяза­ны Наполеону: почти всеми высшими надеждами этого столетия.)

2) Низший вид («стадо», «масса», «общество») разучился скром­ности и раздувает свои потребности до размеров космических и ме­тафизических ценностей. Этим вся жизнь вульгаризируется: посколь­ку властвует именно масса, она тиранизирует исключения, так что эти последние теряют веру в себя и становятся нигилистами.

Все попытки измыслить более высокие типы потерпели неудачу («романтика»; художник, философ; против попытки Карлейля при­дать им высшие моральные ценности).

Противоборство высшим типам как результат.

Падение и ненадежность всех высших типов. Борьба против ге­ния («народная поэзия» и т. д. ). Сострадание к низшим и стражду­щим как масштаб величия души.

Нет философа, толкователя дела, не только излагателя его в дру­гой форме.

 

28

Неполный нигилизм, его формы: мы живем среди них. Попыт­ки избегнуть нигилизма, не переоценивая бывших до сего времени в ходу ценностей; они приводят к обратному результату, обостряют проблему.

29

Способы одурманивать себя. — В глубине сердца не знать, где ис­ход? Пустота. Попытка преодолеть это состояние опьянением; опьянение как музыка, опьянение как жестокость в трагическом са­моуслаждении гибелью благороднейшего, опьянение как слепое и мечтательное увлечение отдельными личностями и эпохами (как не­нависть и т. д. ). - Попытка работать, не задумываясь, как орудие науки; уметь находить себе ряд маленьких наслаждений, между про­чим и в деле познания (скромность по отношению к самому себе); отказ от обобщений, относящихся к самому себе, возвышающийся до некоторого пафоса; мистика, сладострастное наслаждение веч­ной пустотой; искусство «ради него самого» («le fait»), «чистое по­знание» как наркотики против отвращения к самому себе; кое-ка­кая постоянная работа, какой-нибудь маленький глупый фанатизм; все средства вперемежку, болезнь, вызванная общей неумереннос­тью (распутство убивает удовольствие).

1) Слабость воли как результат.

2)  Крайняя гордость и унижение от сознания своих мелких слабостей, ощущаемые благодаря контрасту.

 

 

30

Близится время, когда нам придется расплатиться за то, что целых два тысячелетия мы были христианами: мы потеряли устой­чивость, которая давала нам возможность жить, — мы некоторое время не в силах сообразить, куда нам направиться. Мы стремглав бросаемся в самые противоположные оценки с той степенью энергии, какую всегда возбуждала в человеке такая крайняя переоценка человека.

Теперь все насквозь лживо, все — «слово», все спутано — или слабо, или чрезмерно:

a) делается попытка некоторого рода земного решения вопроса, но в том же смысле, — в смысле конечного торжества истины, любви, справедливости (социализм: «равенство личности»);

b) равным образом делается попытка удержать моральный иде­ал (с предоставлением первого места неэгоистическому, самоотре­чению, отказу от воли);

c) делается даже попытка удержать «потустороннее»,хотя бы только как антилогический х; но оно немедленно же истолковывает­ся так, чтобы из него могло быть извлечено некоторого рода мета­физическое утешение в старом стиле;

d) пытаются вывести из совершающегося наличность божест­венного водительства в старом стиле, награждающего, карающего, вос­питывающего, ведущего к лучшему порядку вещей;

e)  как и прежде верят в добро и зло, так что победа добра и уничтожение зла воспринимается как задача (— это характерно для англичан: типичный случай — плоский ум Джона Стюарта Милля);

f) презрение к «естественности», к вожделению, к ego; попыт­ка понять даже высшую духовность и искусство как следствие отре­чения от своей личности и как deŷsin teŷressement;

g) церкви предоставляется право все еще вторгаться во все су­щественные переживания и главные моменты в жизни отдельного лица, чтобы дать им освящение, высший смысл: мы все еще имеем «христианское государство», «христианский брак».

31

Бывали более мыслящие и более растворенные мыслью вре­мена, чем наше, как например то время, когда выступил Будда; тог­да сам народ, после столетий старых споров между сектами, в кон­це концов столь же глубоко заблудился в ущельях философских мнений и учений, как некогда европейские народы в тонкостях ре­лигиозной догмы. «Литература» и пресса всего менее могут соблаз­нить нас быть высокого мнения о «духе» нашего времени: миллио­ны спиритов и христианство с гимнастическими упражнениями, ужасающими по своему безобразию, характерному для всех англий­ских изобретений, дают нам лучшие точки зрения.

Европейский пессимизм еще только при своем начале — свиде­тельство против него самого: — в нем еще нет той необычайной, ис­полненной тоски и стремления неподвижности взора, отражающего Ничто, которую он имел когда-то в Индии; в нем еще слишком много «деланного», а не «сделавшегося», слишком много пессимиз­ма ученых и поэтов; мне кажется, что добрая часть в нем придумана и присочинена; «создана», но не есть «первооснова».

32

Критика бывшего до сих пор пессимизма. Отклонение эвдемонологических точек зрения как окончательного сведения к вопро­су: какой это имеет смысл?— Редукция омрачения.

Наш пессимизм: мир не имеет всей той ценности, которую мы в нем полагали, — сама наша вера так повысила наши стремления к познанию, что мы не можем теперь не высказать этого. Прежде все­го он является таким образом менее ценным: таким мы ощущаем его ближайшим образом, — только в этом смысле мы пессимисты, то есть поскольку мы твердо решили без всяких изворотов признаться се­бе в этой переоценке и перестать на старый лад успокаивать себя разными песнями и лгать себе всякую всячину.

Именно этим путем мы и обретаем тот пафос, который влечет нас на поиски новых ценностей. In summa: мир имеет, быть может, несравненно бóльшую ценность, чем мы полагали, — мы должны убедиться в наивности наших идеалов и открыть, что мы, быть мо­жет, в сознании, что даем миру наивысшее истолкование, не прида­ли нашему человеческому существованию даже и умеренно соот­ветствующей ему ценности.

Что было обожествлено?— Инстинкты ценности, господство­вавшие в общине (то, что делало возможным ее дальнейшее сущест­вование).

Что было оклеветано?— То, что обособляло высших людей от низ­ших, стремления, разверзающие пропасти.

33

Причины появления пессимизма:

1) то, что самые могущественные и чреватые будущим инстинк­ты жизни до сих пор были оклеветаны, вследствие чего над жизнью нависло проклятие;

2) то, что возрастающая храбрость и все более смелое недове­рие человека постигают неотделимость этих инстинктов от жизни и становятся лицом к лицу с жизнью;

3) то, что процветают только посредственности, вовсе не сознающие этого конфликта, что более одаренные, напротив, вырождают­ся, и как продукт вырождения восстанавливают против себя, — что, с другой стороны, посредственность, выставляя себя как цель и смысл жизни, вызывает негодование (— что никто не может больше ответить на вопрос: зачем?);

4) то, что измельчание, чувствительность к страданию, беспо­койство, торопливость, суета постоянно возрастают, — что пред­ставление себе всей этой сутолоки, так называемой «Цивилизации», становится все легче, что единичные личности пред лицом этой ужасающей машины приходят в уныние и покоряются.

 

34

Современный пессимизм есть выражение бесполезности сов­ременного мира, — не мира и бытия вообще.

35

«Преобладание страдания над удовольствием» или обратное (ге­донизм ): оба эти учения уже сами по себе указуют путь к нигилизму... Ибо здесь в обоих случаях не предполагается какого-либо иного последнего смысла, кроме явлений удовольствия или неудо­вольствия.

Но так говорит порода людей, уже не решающаяся более утверждать некую волю, намерение или смысл, — для всякого более здорового рода людей вся ценность жизни не определяется одною лишь мерою этих второстепенных явлений. Возможен был бы пере­вес страдания — и несмотря на это — могучая воля, утверждение жиз­ни, потребность в этом перевесе.

«Не стоит жить», «покорность»; «какую цель имеют эти сле­зы?» — вот бессильный и сентиментальный образ мышления. «Un monstre gai vaut mieux qu'un sentimental ennuyeux».

36

Нигилист-философ убежден, что все совершающееся — бесс­мысленно и напрасно; между тем не должно быть бессмысленному и напрасному бытию. Но откуда это «не должно »? Откуда берется этот «смысл», эта мера? — В сущности нигилист полагает, что ли­цезрение такого бесполезного, бесплодного бытия должно приво­дить философа в состояние неудовлетворенности, вызывать в нем чувство душевной пустоты и отчаяния. Такой вывод противоречит нашей утонченнейшей чувствительности, как философов. Это сво­дится в конце концов к следующей нелепой оценке: характер бы­тия должен доставлять удовольствие философу, раз это бытие желает быть таковым по праву...

Однако легко понять, что в пределах совершающегося удо­вольствие и неудовольствие могут иметь лишь смысл средств, — не говоря уже о том, что неизвестно еще, можем ли мы вообще усматривать «смысл», «цель», и не остается ли для нас неразрешимым во­прос о «бессмыслии» — и о противоположности ему.

37

Развитие пессимизма в нигилизме. — Извращение ценностей. Схо­ластика ценностей. Отрешенные, идеалистические ценности, вмес­то того, чтобы господствовать над действиями и руководить ими, обращаются с осуждением против действия.

Противопоставления, занявшие место естественных ступе­ней и рангов. Ненависть к иерархизму. Противопоставления соот­ветствуют эпохе господства черни, ибо они общедоступней.

Отвергнутый мир противопоставляется искусственно воздвиг­нутому «истинному, ценному». — Наконец: делается открытие, из какого материала был построен «истинный мир»; и нам остается один только «отвергнутый» мир, и это высшее разочарование ставит­ся ему в счет его негодности.

Таким образом, налицо нигилизм: остались одни осуждающие

оценки—и ничего больше!

Из этого вытекает проблема силы и слабости:

1) Слабые гибнут от этого.

2) Более сильные уничтожают то, что еще оставалось целым.

3) Сильнейшие преодолевают осуждающие оценки.

Все это вместе взятое и составляет трагическую эпоху.

 

3. Нигилистическое движение как выражение декаданса.

38

В последнее время много злоупотребляли случайным и во всех отношениях не подходящим словом: везде говорят о «пессимиз­ме», идет борьба вокруг вопроса, на который должны найтись отве­ты, кто прав — пессимизм или оптимизм.

Не было понято то, что, казалось, лежало как на ладони; а именно — что пессимизм не проблема, а симптом, — что это назва­ние следует заменить «нигилизмом», — что вопрос о том, что луч­ше, — бытие или небытие, сам по себе уже болезнь, признак паде­ния, идиосинкразия.

Нигилистическое движение есть лишь выражение физиоло­гического декаданса.

 

39

Следует понять. Что всякого рода упадок и заболевание непре­станно принимали участие в работе создания общих оценок; что в получивших господство оценках декаданс достиг даже некоторого перевеса; что нам приходится бороться не только против реаль­ных последствий всяческого современного ужаса вырождения, но что и весь дотоле проявившийся декаданс еще не сыграл своей роли, то есть продолжает жить. Подобное общее отклонение человечес­тва от своих коренных инстинктов, подобный общий декаданс в де­ле установления ценностей есть вопрос par excellence, основная за­гадка, которую задает философу животное — «человек».

40

Понятие «декаданса». Отпадение отдельных частей, упадок, отброс сами по себе еще не заслуживают осуждения: это необходимое следствие жизни, жизненного роста. Появление декаданса так же необходимо, как любое восхождение и поступательное движение в жизни: не в нашей власти устранить его. Разум хочет напротив — чтобы за ним было признано его право.

Позор для всех социалистических систематиков, что они думают, будто возможны условия и общественные группировки, при которых не будут больше расти пороки, болезни, преступления, проституция, нужда... Но ведь это значит осудить жизнь... Не в воле общества оставаться молодым. И даже в полном своем расцвете оно выделяет всякую нечистоту и отбросы. Чем решительнее и отважнее действует общество, тем богаче оно неудачами и неудачниками, тем ближе оно к своему падению... От старости не спа­сешься учреждениями. И от болезни также. И от порока.

 

41

Основной взгляд на существо декаданса: то, в чем донине видели его причины, представляет его следствия.

Это изменяет всю перспективу моральной проблемы.

Вся этическая борьба против порока, роскоши, преступле­ния, даже против болезни представляется наивностью, оказывает­ся излишней: — нет «исправления» (против раскаяния).                  

Сам декаданс не есть что-то, с чем нужно бороться: он абсолют­но необходим и присущ всякому народу и всякой эпохе. С чем нуж­но всеми силами бороться, это с занесением заразы в здоровые час­ти организма.

Делается ли это? Делается как раз противоположное. Гуман­ность об этом только и заботится.

— В каком отношении к этому основному биологическому вопро­су стоят нынешние высшие ценности? Философия, религия, искусст­во и т. д.

(Средства лечения: напр., милитаризм, начиная с Наполеона, который в цивилизации видел своего естественного врага.)

42

То, что доныне считалось причиною вырождения, есть следствие его.

Но также и то, что почиталось лекарством против вырожде­ния, — только паллиатив против некоторых действий его: излечив­шиеся суть только особый тип выродившихся.

Следствие декаданса: порок — порочность; болезнь — болезнен­ность; преступление — преступность; целибат — бесплодие; исте­рия — ослабление воли; алкоголизм; пессимизм; анархизм; распутс­тво (также и духовное); клеветники; люди, роющие подкопы; сомне­вающиеся во всем; разрушители.

43

К  понятию «декаданса».

1) Скепсис есть одно из следствий декаданса; также и распутс­тво мысли.

2) Порча нравов есть следствие декаданса (слабость воли, по­требность сильных возбудительных средств...)

3)  Методы лечения, психологические и моральные, не меня­ют хода декаданса, не задерживают его; действие их физиологичес­ки сводится к нулю: сознание величайшей ничтожности этих мнимых «реактивов»; они суть формы наркоза против некоторых роковых явлений — следствий; они не изгоняют тлетворный элемент; часто они являются геройскими попытками свести к нулю декадента, до­вести до minimum'a приносимый им вред.

4) Нигилизм не есть причина, а лишь логика декаданса.

5) «Хороший» и «дурной» суть только два типа декаданса: они неразрывны во всех основных феноменах.

6)  Социальный вопрос есть следствие декаданса.

7) Болезни, и прежде всего болезни нервов и головы, суть по­казатели того, что отсутствует сила самосохранения, свойственная сильной натуре; об этом говорит и крайняя возбудимость, вследст­вие которой удовольствие и неудовольствие становятся первенствую­щей проблемою.

44

Наиболее распространенные типы декаданса:

1) веря, что берут лекарства, избирают то, что ускоряет про­цесс истощения; — сюда относится христианство (чтоб назвать самый примечательный случай ошибки инстинкта); сюда же относит­ся  и  «прогресс»;

2)  утрачивается сила сопротивления раздражениям, — случай определяет собою все: переживания огрубляются, преувеличивают­ся до «чудовищных размеров»... «обезличивание», разложение во­ли; — сюда относится целый род морали, — альтруистическая мо­раль, та, которая толкует о сострадании; наиболее существенное в ней слабость личности, вследствие чего эта личность созвучна и по­добно чрезмерно натянутой струне дрожит непрерывно...

3)  смешиваются причина и следствие: в декадансе не видят физиологического феномена, и в его следствиях усматривают ис­тинную причину плохого самочувствия; — сюда относится вся рели­гиозная мораль...

4) жаждут такого состояния, в котором нет больше страдания: жизнь фактически воспринимается как причина всякого ала, - бессо­знательные состояния (сон, потеря сознания) оцениваются несрав­ненно выше сознательных; отсюда некоторая методика...

45

К гигиене «слабых». — Все, что делается в состоянии слабости, терпит неудачу. Мораль: ничего не делать. Но в том-то и беда, что именно сила отложить всякое делание, нереагировать, под влияни­ем слабости пришла в наиболее болезненное состояние; что мы всего скорее, всего слепее реагируем именно тогда, когда совсем не следовало бы реагировать...

Сила какой-либо натуры сказывается в задерживании реак­ции, в некоторой отсрочке ее; известного αδιαφορια так же свойст­венна такой натуре, как слабости — связанность противодействия, внезапность, незадерживаемость «действия»... Воля слаба: и ре­цепт, как охранить себя от глупостей, был бы — иметь сильную во­лю и ничего не делать — contradictio. Тут — известное саморазруше­ние, инстинкт сохранения скомпрометирован... Слабый вредит сам себе... Это — тип декаданса.

Действительно мы встречаем огромное размышление над практическими приемами усвоения бесстрастия. Инстинкт в даном случае на верном пути, поскольку ничего не делать полезнее чем делать что попало...

Вся практика орденов, отшельников философов, факиров внушена той правильной оценкой, что известный род людей при­носит себе, пожалуй, больше всего пользы, когда ставит себе возмож­но большие препятствия к действию.

Облегчающие меры: абсолютное послушание, машинальная дея­тельность, разобщение с людьми и вещами, вызывающими к немед­ленной решимости и действию.

46

Слабость воли: тут — сравнение, которое может ввести в заблу­ждение. Ибо нет никакой воли и, следовательно, нет ни сильной, ни слабой воли. Множественность и разорванность инстинктов, недостаток объединяющей их системы проявляется как «слабая во­ля»; координация же их под властью одного из них действует как «сильная воля»; в первом случае — колебание и недостаток устойчи­вости; во втором — ясность и определенность направления.

47

Наследственна не болезнь, а болезненность: бессилие в сопро­тивлении опасным и вредным нашествиям и т. д.; надломленная си­ла противодействия; выражаясь морально: покорность и смирение перед врагом.

Я спрашивал себя, нельзя ли сравнять все эти высшие ценнос­ти бывшей доныне в ходу философии, морали и религии с ценнос­тями ослабших, душевнобольных и неврастеников: они являют, хотя и в более слабой степени, то же зло...

Ценность всех болезненных состояний заключается в том, что они показывают как бы в увеличительное стекло известные нормальные, но в нормальном виде плохо различимые состояния.

Здоровье и болезнь не разнятся одно от другого по существу, как думают древние врачи и теперь еще некоторые современные прак­тиканты. Не следует делать из них различные принципы и сущнос­ти, которые ссорились бы из-за живого организма и делали бы его местом своей борьбы. Это — глупость и пустая болтовня, ни к чему не пригодная. Фактически между этими двумя родами существова­ния есть только различие в степени: преувеличение, диспропорция, дисгармония в соотношениях нормальных феноменов и пред­ставляет болезненное состояние (Клод-Бернар).

 Поскольку «зло» может быть рассматриваемо как преувеличе­ние, дисгармония, диспропорция, постольку «добро» может быть предохраняющей диетой против опасности впасть в преувеличение, дисгармонию и нарушение пропорций.

Наследственная слабость как господствующее чувство; причина высших ценностей.

 NB. Слабости желают: почему? В большинстве случаев потому, что слабы в силу необходимости.

— Ослабление как задача: ослабление желаний, ощущений радости и неудовольствия, воли к власти, к чувству гордости, к желанию иметь, и иметь как можно больше, ослабление как смирение; ослабле­ние как вера, ослабление как отвращение и стыд перед всем естест­венным; как отрицание жизни, как болезнь и обычная слабость... ослабление как отказ от мести, от сопротивления, от вражды и гнева.

Неверный прием в лечении: стремятся победить слабость не по­средством systéme fortifiant, но посредством какого-то оправдыва­ния и морализирования: т. е. какого-то толкования...

Смешивание двух совершенно разных состояний: напр., спокой­ствия сили, которое в сущности есть воздержание от реакций (тип богов, которых ничто не трогает), — и спокойствие истощения, — тупость, доходящая до анестезии Все философско-аскетические при­емы стремятся ко второму, но подразумевают в сущности первое; ибо они приписывают достигнутому состоянию такие свойства, как если б было достигнуто божественное состояние.

48

Опаснейшее недоразумение. Существует понятие, которое, по­-видимому, не допускает смешивания, двоякого толкования: это ис­тощение Оно может быть благоприобретено; оно может быть на­следственно, — и в том и в другом случае оно меняет аспект вещей, ценность вещей...

В противоположность тому, кто из обилия, которое он являет собою и сам ощущает, помимо воли своей отдает вещам, и видит их полнее, могущественнее, чреватее будущим, тому, кто во всяком случае может дарить, — истощенный умаляет, загрязняет все, что он видит, — он роняет ценность: он вреден...

Относительно этого, кажется, не может быть ошибки; между тем в истории мы видим тот ужасающий факт, что истощенных все­гда смешивали с преисполненными жизнью, а преисполненных жиз­нью — с вреднейшими

Оскудевший жизнью, слабый, еще более обедняет жизнь; бо­гатый жизнью, сильный, обогащает ее. Первый является парази­том ее, второй — одаряет ее... Как же тут возможно смешивание?..

Когда истощенный выступал с видом высшей активности и энергии (в моменты, когда вырождение вызывало эксцесс духовно­го или нервного разряжения), тогда его смешивали с богатым... Он возбуждал страх .. Культ слабоумного совпадает всегда с культом бо­гатого жизнью, могучего. Фанатик, одержимый, религиозный эпи­лептик, все эксцентричные воспринимались как высшие типы мо­гущества, как боговдохновенные.

Такого рода сила, которая возбуждает страх, почиталась по преимуществу божественной: здесь был источник авторитета, ее истолковывали как мудрость, в ней видели, искали мудрость... Из этого развилась, почти везде, воля к «обожествлению», т. е. к типич­ному вырождению духа, тела и нервов: попытка найти путь к выс­шему виду бытия. Довести себя до болезни, до безумия, вызвать симптомы расстройства — это значило стать сильнее, сверхчелове­чнее, ужаснее, мудрее. Воображали себя, благодаря этому, настоль­ко богатыми мощью, чтобы отдавать часть ее. Повсюду, где люди боготворили, они искали кого-нибудь, кто мог бы отдавать.

В этом случае источником заблуждения является хорошо из­вестное состояние опьянения. Это последнее в высшей степени уве­личивает чувство мощи, а, следовательно, рассуждая наивно, и са­мую мощь. На высшей ступени власти должен был стоять самый опья­ненный, экстатик (есть две исходные точки опьянения: необычайная полнота жизни и состояние болезненного питания мозга).

49

Приобретенное, а не унаследованное истощение: 1) недостаточ­ность питания, часто от неведения в этом вопросе, напр., у ученых; 2) преждевременное эротическое развитие: по преимуществу бич фран­цузской молодежи, особенно парижан, вступающих из лицеев в жизнь уже развращенными и загрязненными и уже не могущих вы­рваться из цепи позорных склонностей, жалких и презренных в соб­ственных своих глазах — невольников галеры при всей их утончен­ности (впрочем, в большинстве случаев это уже симптом расового и фамильного декаданса, как всякая гипертрофированная чувствитель­ность; сюда же следует отнести заразу, исходящую от среды; слепое подчинение влиянию среды также относится к декадансу); 3) алкого­лизм, не как инстинкт, а как привычка, тупое подражание, трусли­вое или тщеславное приспособление к царящему режиму. Какое бла­годеяние — еврей среди немцев! О, сколько тупости, о эти льняные головы, эти голубые глаза; отсутствие esprit в лице, словах, манерах; это ленивое потягивание, эта немецкая потребность в отдыхе, про­исходящая не от переутомления в работе, а от отвратительной воз­бужденности и перевозбужденности алкоголем..."

 

 

50

Теория истощения. Порок, душевные больные (ср. артистов...), преступники, анархисты - все это не угнетенные классы, но отбросы всех классов бывшего до сих пор общества...

Усмотрев, что все наши сословия и состояния проникнуты этими элементами, мы поняли, что современное общество— не «обще­ство», не «тело», но больной конгломерат чандалы, — общество, утратившее силу извергать из себя вредные ему элементы.

Насколько от совместной жизни в течение долгих столетий болезненность проникает все глубже:

 

 

современная добродетель

современная духовность              как формы болезни.

наша наука           

 

51

Состояние испорченности. Понять взаимную связь всех форти испорченности; и при этом не забыть христианской испорчен­ности (Паскаль как тип); равным образом социалистически-комму­нистической испорченности (она — следствие христианской: с ес­тественнонаучной точки зрения высшая концепция общества у со­циалистов представляется низшей в иерархии обществ); испорчен­ности «потусторонности», как будто кроме действительного мира, мира становления, есть еще мир сущего.

Здесь не должно быть никакого соглашения: здесь надо вычи­щать, уничтожать, вести войну, нужно еще извлечь отовсюду христи­ански-нигилистический масштаб оценки и бороться с ним под вся­кой маской; так, например, из теперешнего пессимизма (все формы христианского идеала ценности).

Ли6о то, либо другое истинно; быть истинным значит в данном случае способствовать повышению типа «человек».

Священники, пастыри душ, как негодные, недостойные фор­мы существования. Все воспитание до сих пор беспомощно, не­устойчиво, лишено надлежащей опоры и веса, носит на себе следы противоречия ценностей.

52

Не природа безнравственна, когда она без сострадания отно­сится к дегенератам: наоборот, рост физиологического и мораль­ного зла в человеческом роде есть следствие болезненной и противоес­тественной морали. Чувствительность большинства людей болез­ненна и неестественна.

От чего зависит, что человечество испорчено в моральном и фи­зиологическом отношении? — Тело гибнет, когда поражен какой-либо орган. Право альтруизма нельзя сводить к физиологии; столь же мало можно это делать и по отношению к праву на помощь, на оди­наковую участь: это все премии для дегенератов и убогих.

Нет солидарности в обществе, где имеются неплодотворные, непродуктивные и разрушительные элементы, которые к тому же дадут еще более выродившееся, чем они сами, потомство.

53

Существует глубокое и совершенно неосознанное влияние де­каданса даже на идеалы науки: вся наша социология служит доказа­тельством этого положения. Ей можно поставить в упрек, что она знакома по опыту только с формой упадочного общества и неизбеж­но осуждена принимать свои собственные упадочные инстинкты за норму социологического суждения. Клонящаяся к упадку жизнь современной Европы формулирует в них свои общественные идеа­лы: и все они похожи на идеал старых, отживших рас.

Поэтому стадный инстинкт, завоевавший теперь верховенст­во, представляет нечто в корне отличное от инстинкта аристокра­тического общества: от ценности единиц зависит то иди другое зна­чение суммы... Вся наша социология не знает другого инстинкта, кроме инстинкта стада, т. е. суммированных нулей, — где каждый нуль имеет «одинаковые права», где считается добродетелью быть нулем...

Оценка, с которой в настоящее время подходят к различным формам общества, во всех отношениях сходна с той, по которой миру придается большая ценность, чем войне; но это суждение антибиологично, оно само порождение декаданса жизни... Жизнь есть результат войны, само общество - средство для войны... Господин Гер­берт Спенсер, как биолог, — декадент, таковым же он является и как моралист (он видит в победе альтруизма нечто желательное!!!).

 

 

54

Мне посчастливилось, после целых тысячелетий заблужде­ний и путаницы, снова найти дорогу, ведущую к некоторому да и не­которому нет.

Я учу говорить нет всему, что ослабляет, — что истощает... Я учу говорить да всему, что усиливает, что накопляет силы, что оправдывает чувство силы.

До сих пор никто не учил ни тому, ни другому: учили доброде­тели, самоотречению, состраданию, учили даже отрицанию жиз­ни. Все это суть ценности истощенных.

Долгое размышление над физиологией истощения обратило меня к вопросу о том, насколько суждения истощенных проникли в мир общих ценностей.

Достигнутый мною результат был до невероятности неожи­данным, даже для меня, успевшего освоиться уже не с одним чуж­дым миром: я открыл, что все высшие ценности, все, господствую­щие над человечеством, по крайней мере над укрощенным челове­чеством, — могут быть сведены к оценкам истощенных.

Из-под священных имен извлек я разрушительные тенден­ции: Богом назвали то, что ослабляет, учит слабости, заражает сла­бостью... Я открыл, что «хороший человек» есть форма самоутвер­ждения декаданса.

Ту добродетель, о которой еще Шопенгауэр учил как о выс­шей, единственной и основной добродетели, — именно ее (это со­страдание), признал я более опасною, нежели любой порок. Реши­тельно идти наперекор родовому подбору и очищению вида от эле­ментов упадка — вот что доныне считалось добродетелью par excellence...

Следует чтить рок, говорящий слабому: «погибни!.. »

Богом назвали — противление року, порчу и разложение чело­вечества... Не доŷлжно произносить всуе имя Божие...

Раса испорчена — не пороками своими, а неведением. Она ис­порчена потому, что она истощение восприняла не как истощение: ошибки в физиологии суть причины всех зол.

Добродетель есть наше великое недоразумение.

Проблема: как истощенные достигли того, чтоб стать зако­нодателями ценностей? Или иначе: как достигли власти те, кото­рые — последние? Как инстинкт зверя-человека стал вверх ногами?

 

4. Кризис: нигилизм и идея «возвращения»

55

Крайние позиции сменяются не более умеренными, а опять, же крайними, но обратными. Поэтому вера в абсолютную иммо­ральность природы, в бесцельность и бессмысленность —психоло­гически необходимый эффект, наступающий, когда утрачивается вера в Бога и нравственные основы миропорядка. Нигилизм возникает не потому, что отвращение к жизни теперь сильнее, чем было раньше, но потому, что вообще есть сомнение в том, чтобы зло или даже жизнь могли иметь какой-либо «смысл». Одна интерпретация погибла: но так как она считалась единственной интерпретацией, то нам и кажется ныне, будто нет никакого смысла в жизни вообще, будто все напрасно.

Однако остается еще доказать, что это «напрасно!» определя­ет характер нашего нынешнего нигилизма. Недоверие к нашей прежней оценке ценностей вырастает до вопроса: «не служат ли все «ценности» приманкой, затягивающей комедию, но ни в каком случае не приводящей ее к какому-либо разрешению?» Длитель­ность существования, при наличии этого «напрасно», без цели и без смысла — вот наиболее парализующая мысль, особенно тогда, ко­гда человек понимает, что над ним издеваются и все же не имеет си­лы оградить себя от этого.

Продумаем эту мысль в самой страшной ее форме: жизнь, как она есть, без смысла, без цели, но возвращающаяся неизбежно, без заключительного «ничто»: «вечный возврат».

Это самая крайняя форма нигилизма: «ничто» («бессмыслен­ное»)—вечно!

Европейская форма буддизма: энергия знания и силы принуж­дает к такой вере. Это самая научная из всех возможных гипотез. Мы отрицаем конечные цели: если бы существование имело такую цель, — она должна была бы быть уже достигнута.

Становится понятным, что здесь налицо стремление создать противоположность пантеизму, ибо: «все совершенно, божествен­но, вечно» также навязывает веру в «вечный возврат». Вопрос в том: стало ли невозможным вместе с моралью и это пантеистическое да, обращенное ко всем вещам? В сущности преодолен ведь только мо­ральный бог. Есть ли смысл представлять себе бога «по ту сторону добра и зла»? Возможен ли пантеизм в таком смысле? Можно ли, из­гнав из процесса представление цели, несмотря на это, все же гово­рить да процессу? — Это было бы так только в том случае, если бы в пределах самого процесса, в каждое мгновение его, что-нибудь до­стигалось— и всякий раз одно и то же. Спиноза достиг такой утверж­дающей точки зрения, поскольку каждое мгновение имеет свою ло­гическую необходимость: и он, с заложенным в основе его существа логическим инстинктом, торжественно приветствовал такой ми­ропорядок.

Но его случай — только частный случай. Всякая коренная особен­ность, лежащая в основе всего совершающегося и проявляющегося во всем совершающемся, должна была бы побудить человека, осоз­навшего ее как свою собственную особенность, торжественно бла­гословить каждый миг мирового существования. Тогда все дело заключалось бы в том, чтобы радостно признать в себе самом благой и ценной эту свою особенность.

Мораль предохраняла от отчаяния и прыжка в «ничто» жизнь людей и сословий, притесняемых и угнетаемых именно людьми; ибо бессилие перед людьми, а не перед природой, вызывает наиболее отчаянное озлобление к жизни. Мораль относилась к властите­лям, насильникам, вообще к «господам», как к врагам, против кото­рых должно защитить обыкновенного человека, т. е. прежде всего поднять в нем мужество и силу. Мораль, следовательно, учила глубже всего ненавидеть и презирать то, что составляет характернейшую особенность властителей: их волю к власти. Эту мораль отменить, отвергнуть, разложить — значило бы в обратном смысле ценить и воспринимать этот столь ненавидимый инстинкт. Если бы страдающий, угнетенный человек потерял веру в свое право презирать во­лю к власти — он вступил бы в полосу самого безнадежного отчая­ния. Но это было бы только в том случае, если б эта черта лежала в самом существе жизни, если бы выяснилось, что даже под личиной воли к морали скрывается только «воля к власти», что сама его нена­висть и презрение тоже особая «мощь-воля». Угнетенный понял бы, что он стоит на одной почве со своим угнетателем и что перед ним у него нет никакого преимущества, никаких прав на высшее поло­жение.

Скорее наоборот! Жизнь не имеет иных ценностей, кроме сте­пени власти — если мы предположим, что сама жизнь есть воля к власти. Мораль ограждала неудачников, обездоленных от нигилизма, приписывая каждому бесконечную ценность, метафизическую цен­ность, и указуя им место в порядке, не совпадающем ни с мирской властью, ни с иерархией рангов: она учила подчинению, смирению и т. д. Если предположить, что вера в эту мораль погибнет, то неудачни­ки утратят свое утешение — и погибнут.

Гибель принимает здесь форму самообречения на гибель, в виде инстинктивного подбора всего того, что должно губить. Вот симпто­мы этого саморазрушения неудачников: самовивисекция, отравле­ние, опьянение, романтика, — и прежде всего — инстинктивное по­буждение к поступкам, вызывающим смертельную вражду со сторо­ны имеющих власть (как бы воспитание себе самому палачей), воля к разрушению, как воля еще более глубоко заложенного инстинкта, инстинкта саморазрушения, устремления в «ничто».                       

Нигилизм — как симптом того, что неудачникам нет больше утешения, что они уничтожают, чтобы быть уничтоженными, что

они, оторвавшись от морали, не имеют больше основания «покоряться своей судьбе», что они становятся на почву противополож­ного принципа и со своей стороны также хотят власти, принуждая властвующих быть их палачами. Это и есть европейская форма буд­дизма: осуществление «нет» после того, как всякое существование по­теряло свой «смысл».

«Нужда» между тем не возросла: наоборот! «Бог, мораль, сми­рение» служили средствами исцеления в самые страшные и бедст­венные времена: активный нигилизм выступает при сравнительно более благоприятно сложившихся условиях. Уже самое преодоле­ние морали предполагает довольно высокий уровень духовной культуры; а она в свою очередь предполагает относительное благо­получие. Известная духовная усталость, путем продолжительной борьбы философских мнений доведенная до безнадежнейшего скеп­тицизма по отношению к философии, указывает также отнюдь не на низкий уровень этих нигилистов. Стоит только вспомнить о той обстановке, в которой выступил Будда. Учение о вечном возвраще­нии должно было бы иметь некоторые научные предпосылки (по­добно тому, как их имело учение Будды, — напр., понятие о причин­ности и т. д. ).

Что же означает теперь: «неудачник»? Прежде всего физиоло­гическую неудачу, — а уже не политическую. Самый нездоровый род людей в Европе (во всех сословиях) — почва для этого нигилизма: они воспримут веру в вечное возвращение как проклятие; и пора­женный этим проклятием человек не остановится ни перед какими действиями: не пассивно сгинуть, но довести до гибели все, что в та­кой степени бессмысленно и бесцельно. Хотя в сущности это толь­ко род судороги, слепого бешенства, при сознании, что все уже бы­ло от вечности, все — вплоть до этой самой минуты нигилизма и страсти разрушения. Ценность такого кризиса в том, что он очища­ет, что он сводит вместе родственные элементы, которые взаимно губят друг друга, в том, что он людям противоположного образа мыслей указывает на общие задачи, обнаруживая и среди них более слабых и менее уверенных, он этим создает особую иерархию сил с точки зрения здоровья: признавая повелевающих — повелевающи­ми, подчиняющихся — подчиняющимися. Конечно, оставляя в сто­роне все существующие общественные группировки.

Кто же окажется при этом самыми сильными? Самые умерен­ные, те, которые не нуждаются в крайних догматах веры, те, которые не только допускают добрую долю случайности, бессмыслен­ности, но и любят ее, те, которые умеют размышлять о человеке, значительно ограничивая его ценность, но не становясь однако от этого ни приниженными, ни слабыми; наиболее богатые здоровьем, те, которые легче переносят всякие невзгоды, и поэтому их не сли­шком боятся — люди, уверенные в своей силе и с сознательной гордос­тью олицетворяющие достигнутую человеком мощь.

Каковы были бы мысли такого человека о вечном возвраще­нии?

 

 

 

56

Периоды европейского нигилизма

Период неясности: всевозможные попытки сохранить старое, не упуская вместе с тем нового.

Период ясности: окончательно понято, что старое и новое в ос­нове противоположны друг другу, ибо старые ценности порожде­ны нисходящей жизнью, а новые — восходящей, что все старые идеа­лы суть идеалы враждебные жизни (т. е. вызванные декадансом и са­ми обусловливающие его, хотя и разряженные в пышный празднич­ный убор морали). Мы понимаем старое и далеко недостаточно си­льны для нового.

Период трех великих аффектов: презрения, сострадания и разру­шения.

Период катастрофы: распространение учения, которое про­сеивает людей, учения... побуждающего слабых к решимости — а так­же и сильных.

 

 

 

       

                 Ницше Ф. Воля к власти. — М., 1994.-С. 35-56.