Никколо Макиавелли.

                                            

                                     Государь (часть 2).

 

 

 

 

Глава I

СКОЛЬКИХ ВИДОВ БЫВАЮТ ГОСУДАРСТВА И КАК ОНИ  ПРИОБРЕТАЮТСЯ

Все государства, все державы, обладавшие или об­ладающие властью над людьми, были и суть либо республики, либо государства, управляемые едино­властно. Последние могут быть либо унаследованными, — если род государя правил долгое время, либо но­выми. Новым может быть либо государство в целом; либо его часть, присоединенная к унаследованному государству вслед­ствие завоевания — таково Неаполитанское королевство для короля Испании. Новые государства разделяются на те, где подданные привыкли повиноваться госуда­рям, и те, где они искони жили свободно; государ­ства приобретаются либо своим, либо чужим оружием, либо милостью судьбы, либо доблестью.

 

Глава II

О НАСЛЕДСТВЕННОМ ЕДИНОВЛАСТИИ

Я не стану касаться республик, ибо подробно говорю о них в другом месте. Здесь я перейду прямо к едино­властному правлению и, держась намеченного выше порядка, разберу, какими способами государи могут управлять государствами и удерживать над ними власть.

Начну с того, что наследному государю, чьи под­данные успели сжиться с правящим домом, гораздо легче удержать власть, нежели новому, ибо для этого ему достаточно не преступать обычая предков и впоследствии без поспешности применяться к новым обсто­ятельствам. При таком образе действий даже посред­ственный правитель не утратит власти, если только не будет свергнут особо могущественной и грозной силой, но и в этом случае он отвоюет власть при первой же неудаче завоевателя.

 

 

Глава III

О СМЕШАННЫХ ГОСУДАРСТВАХ

 Трудно удержать власть новому государю. И даже наследному государю, присоединившему новое владе­ние — так что государство становится как бы смешан­ным, — трудно удержать над ним власть прежде всего вследствие той же естественной причины, какая вызы­вает перевороты во всех новых государствах. А имен­но: люди, веря, что новый правитель окажется лучше, охотно восстают против старого, но вскоре они на опыте убеждаются, что обманулись, ибо новый пра­витель всегда оказывается хуже старого. Что опять-таки естественно и закономерно, так как завоеватель притесняет новых подданных, налагает на них разного рода повинности и обременяет их постоями войска, как это неизбежно бывает при завоевании. И таким образом наживает врагов в тех, кого притеснил, и те­ряет дружбу тех, кто способствовал завоеванию, ибо не может вознаградить их в той степени, в какой они ожидали, но не может и применить к ним крутые меры, будучи им обязан — ведь без их помощи он не мог бы войти в страну, как бы ни было сильно его войско.

Правда, если мятежная страна завоевана повторно, то государю легче утвердить в ней свою власть, так как мятеж дает ему повод с меньшей оглядкой карать виновных, уличать подозреваемых, принимать защитные меры в наиболее уязвимых местах.

Начну с того, что завоеванное и унаследованное владения могут принадлежать либо к одной стране и иметь один язык, либо к разным странам и иметь разные языки. В первом случае удержать завоеванное нетрудно, в особенности если новые подданные и рань­ше не знали свободы. Чтобы упрочить над ними власть, достаточно искоренить род прежнего государя, ибо при общности обычаев и сохранении старых порядков ни от чего другого не может произойти беспокойства. Так, мы знаем, обстояло дело в Бретании-Бургундии, Нормандии и Гасконии, которые давно вошли в состав Франции; правда, языки их несколько различаются, но благодаря сходству обычаев они мирно уживаются друг с другом. В подобных случаях завоевателю сле­дует принять лишь две меры предосторожности: во-первых, проследить за тем, чтобы род прежнего государя был искоренен, во-вторых, сохранить прежние законы и подати, — тогда завоеванные земли в кратчайшее время сольются в одно целое с исконным государ­ством завоевателя. Но если завоеванная страна отличается от унаследо­ванной по языку, обычаям и порядкам, то тут удержать власть поистине трудно, тут требуется и большая удача, и большое искусство. И одно из самых верных и пря­мых средств для этого — переселиться туда на житель­ство. Такая мера упрочит и обезопасит завоевание. Ибо, только живя в стране, можно заметить начинаю­щуюся смуту и своевременно ее пресечь, иначе узнаешь о ней тогда, когда она зайдет так далеко, что поздно будет принимать меры. Обосновавшись в за­воеванной стране, государь, кроме того, избавит ее от грабежа чиновников, ибо подданные получат возмож­ность прямо взывать к суду государя — что даст послуш­ным больше поводов любить его, а непослушным — бояться. И если бы кто-нибудь из соседей замышлял нападение, то теперь он проявит большую осторожность, так что государь едва ли лишится завоеванной страны, если переселится туда на жительство.

Другое отличное средство — учредить в одном-двух местах колонии, связующие новые земли с государ­ством завоевателя. Кроме этой есть лишь одна воз­можность — разместить в стране значительное количество кавалерии и пехоты. Колонии не требуют больших издержек, устройство и содержание их почти ничего не стоят государю, и разоряют они лишь тех жителей, чьи поля и жилища отходят новым поселенцам, то есть горстку людей, которые, обеднев и рассеявшись по стране, никак не смогут повредить государю; все же прочие останутся в стороне и поэтому скоро успоко­ятся, да, кроме того, побоятся, оказав непослушание, разделить участь разоренных соседей. Так что ко­лонии дешево обходятся государю, верно ему служат и разоряют лишь немногих жителей, которые, оказав­шись в бедности и рассеянии, не смогут повредить государю. То таковому поводу уместно заметить, что людей следует либо ласкать, либо изничтожать, ибо за малое зло человек может отомстить, а за большое — не может; из чего следует, что наносимую человеку обиду надо рассчитать так, чтобы не бояться мести. Если же вместо колоний поставить в стране войско, то содержание его обойдется гораздо дороже и поглотит все доходы от нового государства, вследствие чего приобретение обернется убытком; к тому же от этого пострадает гораздо больше людей, так как постои войска обременяют все население, отчего каж­дый, испытывая тяготы, становится врагом государю, а также враги могут ему повредить, ибо хотя они и побеждены, но остаются у себя дома. Итак, с ка­кой стороны ни взгляни, содержание подобного гар­низона вредно, тогда как учреждение колоний по­лезно.

 В чужой по обычаям и языку стране завоевателю следует также сделаться главой и защитником более слабых соседей и постараться ослабить сильных, а, кроме того, следить за тем, чтобы в страну как-нибудь не проник чужеземный правитель, не уступающий ему силой.

 Порядок же вещей таков, что, когда могущественный государь входит в страну, менее сильные государства сразу примыкают к нему — обычно из зависти к тем, кто превосходит их силой - так что ему нет надоб­ности склонять их в свою пользу, ибо они сами охотно присоединятся к созданному им государству. Надо только не допускать, чтобы они расширялись и крепли, и тогда, своими силами и при их под­держке, нетрудно будет обуздать более крупных пра­вителей и стать полновластным хозяином в данной стране. Если же государь обо всем этом не поза­ботится, он скоро лишится завоеванного, но до того претерпит бесчисленное множество трудностей и не­взгод.                      

Римляне, завоевывая страну, соблюдали все назван­ные правила: учреждали колонии, покровительствовали слабым, не давая им, однако, войти в силу; обуздыва­ли сильных и принимали меры к тому, чтобы в стра­ну не проникло влияние могущественных чужеземцев. Ограничусь примером Греции. Римляне привлекли на свою сторону ахейцев и этолийцев; унизили македон­ское царство; изгнали оттуда Антиоха. Но, невзирая ни на какие заслуги, не позволили ахейцам и этолийцам расширить свои владения, не поддались на лесть Филиппа и не заключили с ним союза, пока не сломили его могущества, и не уступили напору Антиоха, домогавшегося владений в Греции. Римляне поступали так, как надлежит поступать всем мудрым правителям, то есть думали не только о сегодняшнем дне, но и о завтрашнем и старались всеми силами предотвратить возможные беды, что нетрудно сделать, если вовремя принять необходимые меры, но если до­жидаться, пока беда грянет, то никакие меры не помогут, ибо недуг станет неизлечимым.  Здесь происходит-то же самое, что с чахоткой: врачи говорят, что в начале эту болезнь трудно распо­знать, но легко излечить; если же она запущена, то ее легко распознать, но излечить трудно. Так же и в делах государства: если своевременно обнаружить зарождаю­щийся недуг, что дано лишь мудрым правителям, то избавиться от него нетрудно, но если он запущен так, что всякому виден, то никакое снадобье уже не поможет.

Поистине страсть к завоеваниям — дело естественное и обычное, и тех, кто учитывает при этом свои воз­можности, все одобрят или же никто не осудит; но достойную осуждения ошибку совершает тот, кто не учитывает своих возможностей и стремится к заво­еваниям какой угодно ценой.

Глава IV

ПОЧЕМУ ЦАРСТВО ДАРИЯ, ЗАВОЕВАННОЕ АЛЕКСАНДРОМ, НЕ ВОССТАЛО ПРОТИВ ПРЕЕМНИКОВ АЛЕКСАНДРА ПОСЛЕ ЕГО СМЕРТИ

Рассмотрев, какого труда стоит удержать власть над завоеванным государством, можно лишь подивиться, почему вся держава Александра Великого — после того, как он в несколько лет покорил Азию и вскоре умер, — против ожидания не только не распалась, но мирно перешла к его преемникам, которые в управлении ею не знали других забот, кроме тех, что навлекали на себя собственным честолюбием. В объяснение этого надо сказать, что все единовластно управляемые госу­дарства, сколько их было на памяти людей, разделяются на те, где государь правит в окружении слуг, которые милостью и соизволением его поставлены на высшие должности и помогают ему управлять государством, и те, где государь правит в окружении баронов, властвующих не милостью государя, но в силу древности рода. Бароны эти имеют наследные государства и под­данных, каковые признают над собой их власть и пита­ют к ним естественную привязанность. Там, где госу­дарь правит посредством слуг, он обладает большей властью, так как по всей стране подданные знают лишь одного властелина; если же повинуются его слугам, то лишь как чиновникам и должностным лицам не питая к ним никакой особой привязан­ности.

Примеры разного образа правления являют в наше время турецкий султан и французский король. Турец­кая монархия повинуется одному властелину; все про­чие в государстве — его слуги; страна поделена на округи — санджаки, куда султан назначает наместников, которых меняет и переставляет, как ему вздумается. Король Франции, напротив, окружен многочисленной родовой знатью, признанной и любимой своими под­данными и, сверх того, наделенной привилегия­ми, на которые король не может безнаказанно по­сягнуть.

Если мы сравним эти государства, то увидим, что мо­нархию султана трудно завоевать, но по завоевании легко удержать; и напротив, такое государство, как Франция, в известном смысле проще завоевать, но зато удержать куда сложнее. Державой султана нелегко овладеть потому, что завоеватель не может рассчиты­вать на то, что его призовет какой-либо местный властитель, или на то, что мятеж среди приближен­ных султана облегчит ему захват власти. Как сказано выше, приближенные султана — его рабы, и так как они всем обязаны его милостям, то подкупить их труднее, но и от подкупленных от них было бы мало толку, ибо по указанной причине они не могут увлечь за собой народ. Следовательно, тот, кто нападает на султана, должен быть готов к тому, что встретит единодушный отпор, и рассчитывать более на свои силы, чем на чужие раздоры. Но если победа над султаном одержана и войско его наголову разбито в открытом бою, завоевателю некого более опасаться, кроме разве кровной родни султана. Если же и эта истреблена, то можно никого не бояться, так как никто другой не может увлечь за собой поддан­ных; и как до победы не следовало надеяться на поддержку народа, так после победы не следует его опасаться.

Иначе обстоит дело в государствах, подобных Фран­ции: туда нетрудно проникнуть, вступив в сговор с кем-нибудь из баронов, среди которых всегда найдутся недовольные и охотники до перемен. По указанным причинам они могут открыть завоевателю доступ в стра­ну и облегчить победу. Но удержать такую страну трудно, ибо опасность угрожает как со стороны тех, кто тебе помог, так и со стороны тех, кого ты покорил силой. И тут уж недостаточно искоренить род государя, ибо всегда останутся бароны, готовые возглавить Новую смуту; а так как ни удовлетворить их притязания, ни истребить их самих ты не смо­жешь, то они при первой же возможности лишат тебя власти.

Если мы теперь обратимся к государству Дария, то увидим, что оно сродни державе султана, почему Александр и должен был сокрушить его одним ударом, наголову разбив войско Дария в открытом бою. Но после такой победы и гибели Дария он, по указан­ной причине, мог не опасаться за прочность своей власти. И преемники его могли бы править, не зная забот, если бы жили во взаимном согласии: никогда в их государстве не возникало других смут, кроме тех, что сеяли они сами.

Тогда как в государствах, устроенных наподобие Франции, государь не может править столь беззаботно. В Испании, Франции, Греции, где было много мелких властителей, то и дело вспыхивали восстания против римлян. И пока живо помнилось прежнее устройство, власть Рима оставалась непрочной; но по мере того, как оно забывалось, римляне, благодаря своей мощи и про­должительности господства, все прочнее утверждали свою власть в этих странах. Так что позднее, когда римляне воевали между собой, каждый из соперников вовлекал в борьбу те провинции, где был более прочно укоренен. И местные жители, чьи исконные властители были истреблены, не признавали над собой других правителей, кроме римлян. Если мы примем все это во внимание, то сообразим, почему Александр с лег­костью удержал азиатскую державу, тогда как Пирру и многим другим стоило огромного труда удержать завоеванные ими страны. Причина, тут не в большей или меньшей доблести победителя, а в различном устройстве завоеванных государств.

Глава V

КАК УПРАВЛЯТЬ ГОРОДАМИ ИЛИ ГОСУДАРСТВАМИ, КОТОРЫЕ, ДО ТОГО КАК БЫЛИ ЗАВОЕВАНЫ, ЖИЛИ ПО СВОИМ ЗАКОНАМ

Если, как сказано, завоеванное государство с неза­памятных времен живет свободно и имеет свои законы, то есть три способа его удержать. Первый — разрушить; второй — переселиться туда на жительство; третий — предоставить гражданам право жить по своим законам, при этом обложив их данью и вверив правление небольшому числу лиц, которые ручались бы за дру­жественность города государю. Эти доверенные лица будут всячески поддерживать государя, зная, что им поставлены у власти и сильны только его дружбой и мощью. Кроме того, если не хочешь подвергать разрушению город, привыкший жить свободно, то легче всего удержать его при посредстве его же граждан, чем каким-либо другим способом.

Ибо в действительности нет способа надежно овла­деть городом иначе, как подвергнув его разрушению. Кто захватит город, с давних пор пользующийся свобо­дой, и пощадит его, того город не пощадит. Там всегда отыщется повод для мятежа во имя свободы и старых порядков, которых не заставят забыть ни время, ни благодеяния новой власти. Что ни делай, как ни старайся, но если не разъединить и не рассеять жителей города, они никогда не забудут ни прежней свободы, ни прежних порядков и при первом удобном случае попытаются их возродить.

Но если город или страна привыкли состоять под властью государя, а род его истреблен, то жители города не так-то легко возьмутся за оружие, ибо, с одной стороны, привыкнув повиноваться, с другой — не имея старого государя, они не сумеют ни догово­риться об избрании нового, ни жить свободно. Так что у завоевателя будет достаточно времени, чтобы расположить их к себе и тем обеспечить себе безопасность. Тогда как в республиках больше жизни, боль­ше ненависти, больше жажды мести; в них ни­когда не умирает и не может умереть память о былой свободе. Поэтому самое верное средство удер­жать их в своей власти — разрушить их или же в них поселиться.

 

 

 

Глава VI

О НОВЫХ ГОСУДАРСТВАХ, ПРИОБРЕТАЕМЫХ  СОБСТВЕННЫМ ОРУЖИЕМ ИЛИ  ДОБЛЕСТЬЮ

Нет ничего удивительного в том, что, говоря о за­воевании власти, о государе и государстве я буду ссылаться на примеры величайших мужей. Люди обычно идут путями, проложенными другими, и дей­ствуют, подражая какому-либо образцу, но так как невозможно ни неуклонно следовать этими путями, ни сравняться в доблести с теми, кого мы избираем за образец, то человеку разумному надлежит избирать пути, проложенные величайшими людьми, и подражать найдостойнейшим, чтобы если не сравняться с ними в доблести, то хотя бы исполниться ее духа. Надо уподобиться опытным стрелкам, которые, если видят, что мишень слишком удалена, берут гораздо выше, но не для того, чтобы стрела ушла вверх, а для того, чтобы, зная силу лука, с помощью высокого прицела, попасть в отдаленную цель.

Итак, в новых государствах удержать власть бы­вает легче или труднее в зависимости от того, сколь велика доблесть нового государя. Может пока­заться, что если частного человека приводит к власти либо доблесть, либо милость судьбы, то они же в равной мере помогут ему преодолеть многие трудности впоследствии. Однако в действительности кто меньше полагался на милость судьбы, тот дольше удерживался у власти. Еще облегчается дело и благодаря тому, что новый государь, за неимением других владений, вынужден поселиться в завоеванном.

Кто следует путем доблести тому трудно завоевать власть, но легко ее удержать; трудность же состоит, прежде всего, в том, что им приходится вводить новые установления и порядки, без чего нельзя основать государство и обеспечить себе безопасность. Надо знать, что нет дела, коего устройство было бы труднее, ведение опаснее, а успех сомнительнее, нежели замена старых порядков новыми. Кто бы ни выступал с подобным начинанием, его ожи­дает враждебность тех, кому выгодны старые порядки, и холодность тех, кому выгодны новые. Холодность же эта объясняется отчасти страхом перед противни­ком, на чьей стороне — законы, отчасти недоверчи­востью людей, которые на самом деле не верят в новое, пока оно не закреплено продолжительным опытом. Когда приверженцы старого видят возмож­ность действовать, они нападают с ожесточением, тогда как сторонники нового обороняются вяло, по­чему, опираясь на них, подвергаешь себя опас­ности.

Чтобы основательнее разобраться в этом деле, надо начать с того, самодостаточны ли такие преобразова­тели или они зависят от поддержки со стороны; иначе говоря, должны ли они для успеха своего на­чинания упрашивать или могут применить силу. В пер­вом случае они обречены, во втором, то есть если они могут применить силу, им редко грозит неудача. Вот почему все вооруженные пророки побеждали, а все безоружные гибли. Ибо, в добавление к сказанному, надо иметь в виду, что нрав людей непостоянен и если обратить их в свою веру легко, то удержать в ней трудно. Поэтому надо быть готовым к тому, чтобы, когда вера в народе иссякнет, заставить его поверить силой

На пути людей, подобных тем, что я здесь пере­числил, встает множество трудностей и множество опас­ностей, для преодоления которых требуется великая доблесть. Но если цель достигнута, если государь заслужил признание подданных и устранил завистни­ков, то он на долгое время обретает могущество, покой, почести и счастье.

 

Глава VII

О НОВЫХ ГОСУДАРСТВАХ, ПРИОБРЕТАЕМЫХ ЧУЖИМ ОРУЖИЕМ ИЛИ МИЛОСТЬЮ СУДЬБЫ

Тогда как тем, кто становится государем милостью судьбы, а не благодаря доблести, легко приобрести власть, но удержать ее трудно. Как бы перелетев весь путь к цели, они сталкиваются с множеством трудностей впоследствии. Я говорю о тех гражданах, которым власть досталась за деньги или была пожало­вана в знак милости.

В этих случаях государи всецело зависят от воли и фортуны тех, кому обязаны властью, то есть от двух сил крайне непостоянных и прихотливых; удер­жаться же у власти они не могут и не умеют. Не умеют оттого, что человеку без особых дарований и до­блести, прожившему всю жизнь в скромном звании, негде научиться повелевать; не могут оттого, что не имеют союзников и надежной опоры. Эти невесть откуда взявшиеся властители, как все в природе, что нарождается и растет слишком скоро, не успева­ют пустить ни корней, ни ответвлений, почему и гиб­нут от первой же непогоды. Только тот, кто обладает истинной доблестью, при внезапном возвышении сумеет не упустить того, что фортуна сама вложила ему в руки, то есть сумеет, став государем, заложить те основа­ния, которые другие закладывали до того, как достиг­нуть власти.

 

Глава VIII

О ТЕХ, КТО ПРИОБРЕТАЕТ ВЛАСТЬ ЗЛОДЕЯНИЯМИ

Но есть еще два способа сделаться государем — не­сводимые ни к милости судьбы, ни к доблести, и опус­кать их, как я полагаю, не стоит, хотя об одном из них уместнее рассуждать там, где речь идет о республиках. Я разумею случаи, когда частный человек достигает верховной власти путем преступлений либо в силу благоволения к нему сограждан. Говоря о пер­вом способе, я сошлюсь на два случая — один из древности, другой из современной жизни — и тем огра­ничусь, ибо полагаю, что и этих двух достаточно для тех, кто ищет примера.

Сицилиец Агафокл стал царем Сиракуз, хотя вышел не только из простого, но из низкого и презренного звания. Он родился в семье горшечника и вел жизнь бесчестную, на смолоду отличался такой силой духа и телесной доблестью, что, вступив в войско, посте­пенно выслужился до претора Сиракуз. Утвердясь в этой должности, он задумал сделаться властителем Сиракуз и таким образом присвоить себе то, что было ему вверено по доброй воле. Посвятив в этот замысел Гамилькара Карфагенского, находившегося в то время в Сицилии, он созвал однажды утром народ и сенат Сира­куз, якобы для решения дел, касающихся республики, и когда все собрались, то солдаты его по условлен­ному знаку перебили всех сенаторов и богатейших людей из народа. После такой расправы Агафокл стал властвовать, не встречая ни малейшего сопро­тивления со стороны граждан. И хотя он был дважды разбит карфагенянами и даже осажден их войском, он не только не сдал город, но, оставив часть людей защищать его, с другой - вторгся в Африку; в корот­кое время освободил Сиракузы от осады и довел карфагенян до крайности, так что они вынуждены были заключить с ним договор, тю которому ограничи­вались владениями в Африке и уступали Агафоклу Сицилию.

Вдумавшись, мы не найдем в жизни и делах Агафокла ничего или почти ничего, что бы досталось ему милостью судьбы, ибо, как уже говорилось, он достиг власти не чьим-либо покровительством, но служ­бой в войске, сопряженной с множеством опасностей и невзгод, и удержал власть смелыми действиями, проявив решительность и отвагу. Однако же нельзя назвать и доблестью убийство сограждан, предательство, вероломство, жестокость и нечестивость: всем этим можно стяжать власть, но не славу. Так что, если судить о нем по той доблести, с какой он шел навстре­чу опасности, по той силе духа, с какой он переносил невзгоды, то едва ли он уступит любому прославлен­ному военачальнику, но, памятуя его жестокость и бес­человечность и все совершенные им преступления, мы не можем приравнять его к величайшим людям. Следовательно, нельзя приписать ни милости судь­бы, ни доблести то, что было добыто без того и другого.          

Уже в наше время, при папе Александре, произошел другой случай. Оливеротто из Фермо, в младенчестве осиротевший, вырос в доме дяди с материнской стороны по имени Джованни Фольяни; еще в юных летах он вступил в военную службу под начало Паоло Вителли с тем, чтобы, освоившись с военной наукой, занять почетное место в войске. По смерти Паоло он перешел под начало брата его Вителлоццо и весьма скоро, как человек сообразительный, сильный и храбрый, стал первым лицом в войске. Однако, полагая уни­зительным подчиняться другим, он задумал овладеть Фермо — с благословения Вителли и при пособничестве нескольких сограждан, которым рабство отечества было милее его свободы. В письме к Джованни Фольяни он объявил, что желал бы после многолетнего от­сутствия навестить дядю и родные места, а заодно определить размеры наследства; что в трудах своих он не помышляет ни о чем, кроме славы, и, желая доказать согражданам, что не впустую растратил время, испрашивает позволения въехать с почетом — со свитой из ста всадников, его друзей и слуг,— пусть, мол, жители Фермо тоже не откажут ему в почетном приеме, что было бы лестно не только ему, но и дяде его, заменившему ему отца. Джованни Фольяни исполнил все, как просил племянник, и позаботился о том, чтобы горожане встретили его с почестями. Тот, поселившись в собственном доме, выждал несколько дней, пока закончатся приготовления к задуманному злодейству, и устроил торжественный пир, на который пригласил Джованни Фольяни и всех именитых людей Фермо. После того как покончили с угощениями и с при­нятыми в таких случаях увеселениями, Оливеротто с умыслом повел опасные речи о предприятиях и вели­чии папы Александра и сына его Чезаре. Но когда Джованни и другие стали ему отвечать, он вдруг поднялся и, заявив, что подобные разговоры лучше продолжить в укромном месте, удалился внутрь покоев, куда за ним последовал дядя и другие именитые гости. Не успели они, однако, сесть, как из засады выскочили солдаты и перебили всех, кто там находил­ся. После этой резни Оливеротто верхом промчался через город и осадил во дворце высший магист­рат; тот из страха повиновался и учредил новое правление, а Оливеротто провозгласил властителем города.

Истребив тех, кто по недовольству мог ему повре­дить, Оливеротто укрепил свою власть новым военным и гражданским устройством и с той поры не только пребывал в безопасности внутри Фермо, но и стал грозой всех соседей. Выбить его из города было бы так же трудно, как Агафокла, если бы его не перехитрил Чезаре Борджа, который в Синигалии, как уже рассказывалось, заманил в ловушку глава­рей Орсини и Вителли; Оливеротто приехал туда вместе с Вителлоццо, своим наставником в доблести и в злодействах, и там вместе с ним был удушен, что произошло через год после описанного отце­убийства.

Кого-то могло бы озадачить, почему Агафоклу и ему подобным удавалось, проложив себе путь жестокостью и предательством, долго и благополучно жить в своем отечестве, защищать себя от внешних врагов и не стать жертвой заговора со стороны сограждан, тогда как многим другим не удавалось сохранить власть жестокостью даже в мирное, а не то, что в смутное военное время. Думаю, дело в том, что жестокость жестокости рознь. Жестокость применена хорошо в тех случаях — если позволительно дурное называть хоро­шим, — когда ее проявляют сразу и по соображени­ям безопасности, не упорствуют в ней и по воз­можности обращают на благо подданных; и плохо применена в тех случаях, когда поначалу расправы совершаются редко, но со временем учащаются, а не становятся реже. Действуя первым способом, можно, подобно Агафоклу, с божьей и людской помощью удержать власть; действуя вторым — невоз­можно.

    Отсюда следует, что тот, кто овладевает государ­ством, должен предусмотреть все обиды, чтобы покон­чить с ними разом, а не возобновлять изо дня в день; тогда люди понемногу успокоятся, и государь сможет, делая им добро, постепенно завоевать их располо­жение. Кто поступит иначе, из робости или по дур­ному умыслу, тот никогда уже не вложит меч в ножны и никогда не сможет опереться на своих под­данных, не знающих покоя от новых и непрестанных обид. Так что обиды нужно наносить разом: чем меньше их распробуют, тем меньше от них вреда; благодеяния же полезно оказывать мало-помалу, чтобы их распробо­вали как можно лучше. Самое же главное для госу­даря — вести себя с подданными так, чтобы никакое событие — ни дурное, ни хорошее — не заставляло его изменить своего обращения с ними, так как, случись тяжелое время, зло делать поздно, а добро бесполезно, ибо его сочтут вынужденным и не воздадут за него благодарностью.

Глава IX

О ГРАЖДАНСКОМ ЕДИНОВЛАСТИИ

Перейду теперь к тем случаям, когда человек де­лается государем своего отечества не путем злодеяний и беззаконий, но в силу благоволения сограждан — для чего требуется не собственно доблесть или удача, но скорее удачливая хитрость. Надобно сказать, что та­кого рода единовластие — его можно назвать граждан­ским — учреждается по требованию либо знати, либо народа. Ибо нет города, где не обособились бы два этих начала: знать желает подчинять и угнетать народ, народ не желает находиться в подчинении и угнете­нии; столкновение же этих начал разрешается троя­ко: либо единовластием, либо безначалием, либо свободой.

 Единовластие учреждается либо знатью, либо наро­дом в зависимости от того, кому первому предста­вится удобный случай. Знать, видя, что она не может противостоять народу, возвышает кого-нибудь из своих и провозглашает его государем, чтобы за его спиной утолить свои вожделения. Так же и народ, видя, что не может сопротивляться знати, возвышает кого-либо одного, чтобы в его власти обрести для себя защиту. Тому, кто приходит к власти с помощью знати, труднее удержать власть, чем тому, кого привел к власти народ, так как если государь окружен знатью, которая почитает себя ему равной, он не может ни приказывать, ни иметь независимый образ действий. Тогда как тот, кого привел к власти народ, правит один и вокруг него нет никого или почти никого, кто не желал бы, ему повиноваться. Кроме того, нельзя честно, не ущемляя других, удовлетворить притязания знати, но можно — требования народа, так как у народа более честная цель, чем у знати: знать желает угнетать народ, а народ не желает быть угнетенным. Сверх того, с враждебным народом ничего нельзя поделать, ибо он многочислен, а со знатью — можно, ибо она малочисленна. Народ, на худой конец, отвернется от государя, тогда как от враждебной знати можно ждать не только того, что она отвернется от государя, но даже пойдет против него, ибо она дально­видней, хитрее, загодя ищет путей к спасению и заис­кивает перед тем, кто сильнее. И еще добавлю, что государь не волен выбирать народ, но волен выбирать знать, ибо его право карать и миловать, приближать или подвергать гонению.

С людьми знатными надлежит поступать так, как поступают они. С их же стороны возможны два образа действий: либо они показывают, что готовы разделить судьбу государя, либо нет. Первых, если они не корыстны, надо почитать и ласкать, что до вторых, то здесь следует различать два рода побуждений. Если эти люди ведут себя таким образом по малодушию и при­родному отсутствию решимости, ими следует восполь­зоваться, в особенности теми, кто сведущ в каком-либо деле. Если же они ведут себя так умышленно, из честолюбия, то это означает, что они думают о себе больше, нежели о государе. И тогда их надо остерегаться и бояться не меньше, чем явных противни­ков, ибо в трудное время они всегда помогут погубить государя.

Так что если государь пришел к власти с помощью народа, - он должен стараться удержать его дружбу, что совсем не трудно, ибо народ требует только, чтобы его не угнетали. Но если государя привела к власти знать наперекор народу, то первый его долг - заручиться дружбой народа, что опять-таки нетрудно сделать, если взять народ под свою защиту. Люди же таковы, что, видя добро со стороны тех, от кого ждали зла, особенно привязываются к благодетелям, поэтому народ еще больше расположится к государю, чем если бы сам привел его к власти. Заручиться же поддержкой народа можно разными способами, которых я обсуждать не стану, так как они меняются от случая к случаю и не могут быть подведены под какое-либо определенное правило.

Скажу лишь в заключение, что государю надлежит быть в дружбе с народом, иначе в трудное время он будет свергнут.

 

Глава Х

КАК СЛЕДУЕТ ИЗМЕРЯТЬ СИЛЫ ВСЕХ ГОСУДАРСТВ

Изучая свойства государств, следует принять в со­ображение и такую сторону дела: может ли государь в случае надобности отстоять себя собственными силами или он нуждается в защите со стороны. Поясню, что способными отстоять себя я называю тех го­сударей, которые, имея в достатке людей или денег, могут собрать требуемых размеров войско и выдержать сражение с любым неприятелем; нуждающимися в по­мощи я называю тех, кто не может выйти против неприятеля в поле и вынужден обороняться под при­крытием городских стен. Что делать в первом случае — о том речь впереди, хотя кое-что уже сказано выше. Что же до второго случая, то тут ничего не скажешь, кроме того, что государю надлежит укреплять и сна­ряжать всем необходимым город, не принимая в расчет прилегающую округу. Если государь хорошо укрепит город и будет обращаться с подданными так, как описано выше и будет добавлено ниже, то соседи остерегутся на него нападать. Ибо люди — враги вся­ких затруднительных предприятий, а кому же пока­жется легким нападение на государя, чей город хорошо укреплен, а народ не озлоблен.

Таким образом, государь, чей город хорошо укреп­лен, а народ не озлоблен, не может подвергнуться нападению. Но если это и случится, неприятель при­нужден будет с позором ретироваться, ибо все в мире меняется с такой быстротой, что едва ли кто-нибудь сможет год продержать войско в праздности, осаждая город. Мне возразят, что если народ увидит, как за городом горят его поля и жилища, он не выдержит долгой осады, ибо собственные заботы возьмут верх над верностью государю. На это я отвечу, что госу­дарь сильный и смелый одолеет все трудности, то внушая подданным надежду на скорое окончание бед­ствий, то напоминая им о том, что враг беспощаден, то осаживая излишне строптивых. Кроме того, непри­ятель обычно сжигает и опустошает поля при подходе к городу, когда люди еще разгорячены и полны решимости не сдаваться; когда же через несколько дней пыл поостынет, то урон уже будет нанесен и зло содеяно. А тогда людям ничего не останется, как держаться своего государя, и сами они будут ожидать от него благодарности за то, что, защищая его, по­зволили сжечь свои дома и разграбить имущество. Люди же по натуре своей таковы, что не меньше привязываются к тем, кому сделали добро сами, чем к тем, кто сделал добро им. Так, по рассмотрении всех обстоятельств, скажу, что разумный государь без труда найдет способы укрепить дух горожан во все время осады, при условии что у него хватит чем прокормить и оборонить город.

 

Глава XI

О ЦЕРКОВНЫХ ГОСУДАРСТВАХ

Нам остается рассмотреть церковные государства, о которых можно сказать, что овладеть ими трудно, ибо для этого требуется доблесть или милость судьбы, а удержать легко, ибо для этого не требуется ни того, ни другого. Государства эти опираются на освященные религией устои, столь мощные, что они поддерживают государей у власти, независимо от того, как те живут и поступают. Только там государи имеют власть, но ее не отстаивают, имеют подданных, но ими не управля­ют; и однако же, на власть их никто не покушается, а подданные их не тяготятся своим положением и не хотят, да и не могут от них отпасть. Так что лишь эти государи неизменно пребывают в благополучии и счастье.

 

Глава XII

О ТОМ, СКОЛЬКО БЫВАЕТ ВИДОВ ВОЙСК, И О НАЕМНЫХ СОЛДАТАХ

Выше мы подробно обсудили разновидности госу­дарств. Теперь рассмотрим, какими средствами нападения и защиты располагает любое из государств, перечисленных выше. Ранее уже говори­лось о том, что власть государя должна покоиться на крепкой основе, иначе она рухнет. Основой же власти во всех государствах — как унаследованных, так смешан­ных и новых — служат хорошие законы и хорошее войско. Но хороших законов не бывает там, где нет хорошего войска, и наоборот, где есть хорошее войско, там хороши и законы, поэтому, минуя законы, я пере­хожу прямо к войску.

Начну с того, что войско, которым государь защищает свою страну, бывает либо собственным, либо союз­ническим, либо наемным, либо смешанным. Наемные и союзнические войска бесполезны и опасны; никогда не будет ни прочной, ни долговечной та власть, которая опирается на наемное войско, ибо наёмники честолюбивы, распущенны, склонны к раздорам, зади­ристы с друзьями и трусливы с врагом, вероломны и нечестивы; поражение их отсрочено лишь настолько, насколько отсрочен решительный приступ; в мирное же время они разорят тебя не хуже, чем в военное — неприятель. Объясняется это тем, что не страсть и не какое-либо другое побуждение удерживает их в бою, а только скудное жалованье, что, конечно, недостаточно для того, чтобы им захотелось пожертвовать за тебя жизнью. Им весьма по душе служить тебе в мирное время, но стоит начаться войне, как они показывают тыл и бегут.

Я хотел бы объяснить подробнее, в чем беда наемного войска. Кондотьеры по-разному владеют своим ремеслом: одни превосходно, другие — посредственно. Первым нельзя довериться потому, что они будут сами домогаться власти и ради нее свергнут либо тебя, их хозяина, либо другого, но не справившись о твоих намерениях. Вторым нельзя довериться потому, что они проиграют сражение. Мне скажут, что того же можно ждать от всякого, у кого в руках оружие, наемник он или нет. На это я отвечу: войско состоит в ведении либо государя, либо республики; в первом случае государь должен лично возглавить войско, при­няв на себя обязанности военачальника; во втором случае республика должна поставить во главе войска одного из граждан; и если он окажется плох — сместить его, в противном случае — ограничить законами, дабы не преступал меры. Мы знаем по опыту, что только государи-полководцы и вооруженные республики доби­вались величайших успехов, тогда как наемники прино­сили один вред.

 

Глава XII

О ВОЙСКАХ СОЮЗНИЧЕСКИХ, СМЕШАННЫХ И СОБСТВЕННЫХ

Союзнические войска — еще одна разновидность бес­полезных войск — это войска сильного государя, которые призываются для помощи и защиты. Сами по себе такие войска могут отлично и с поль­зой послужить своему государю, но для того, кто их призывает на помощь, они почти всегда опасны, ибо поражение их грозит государю гибелью, а По­беда — зависимостью.

Итак, пусть союзническое войско призывает тот, кто не дорожит победой, ибо оно куда опасней наемного. Союзническое войско — это верная погибель тому, кто его призывает: оно действует как один человек и без­раздельно повинуется своему государю; наемному же войску после победы нужно и больше времени, и более удобные обстоятельства, чтобы тебе повредить; в нем меньше единства, оно собрано и оплачиваемо тобой, и тот, кого ты поставил во главе его, не может сразу войти в такую силу, чтобы стать для тебя опасным соперником. Короче говоря, в наемном войске опаснее нерадивость, в союзническом войске — доблесть.

Поэтому мудрые государи всегда предпочитали иметь дело с собственным войском. Лучше, полагали они, проиграть со своими, чем выиграть с чужими, ибо не истинна та победа, которая добыта чужим оружием.

 

Глава XIV

КАК ГОСУДАРЬ ДОЛЖЕН ПОСТУПАТЬ КАСАТЕЛЬНО ВОЕННОГО ДЕЛА

Таким образом, государь не должен иметь ни других помыслов, ни других забот, ни другого дела, кроме войны, военных установлении и военной науки, ибо война есть единственная обязанность, которую пра­витель не может возложить на другого. Военное ис­кусство наделено такой силой, что позволяет не толь­ко удержать власть тому, кто рожден государем, но и достичь власти тому, кто родился простым смерт­ным. И наоборот, когда государи помышляли больше об удовольствиях, чем о военных упражнениях, они теряли и ту власть, что имели. Небрежение этим искусством является главной причиной утраты власти,  как владение им является главной причиной обрете­ния власти.

Тот, кто не владеет военным ремеслом, навлекает на себя мно­го бед, и в частности презрение окружающих, а этого надо всемерно остерегаться, как о том будет сказано ниже. Ибо вооруженный несопоставим с безоружным и никогда вооруженный не подчинится безоружному по доброй воле, а безоружный никогда не почувствует себя в безопасности среди вооруженных слуг. Как могут двое поладить, если один подозревает другого, а тот, в свою очередь, его презирает. Так и госу­дарь, не сведущий в военном деле, терпит много бед, и одна из них та, что он не пользуется уважением вой­ска и в свою очередь не может на него положиться.

Поэтому государь должен даже в мыслях не остав­лять военных упражнений и в мирное время преда­ваться им еще больше, чем в военное. Заключают­ся же они, во-первых, в делах, во-вторых — в размыш­лениях. Что касается дел, то государю следует не только следить за порядком и учениями в войске, но и самому почаще выезжать на охоту, чтобы закалить тело и одновременно изучить местность, а именно: где и какие есть возвышенности, куда выходят долины, насколько простираются равнины, каковы особенности рек и болот. Такое изучение вдвойне полезно. Прежде всего благодаря ему лучше узнаешь собственную стра­ну и можешь вернее определить способы ее защиты; кроме того, зная в подробностях устройство одной местности, легко понимаешь особенности другой, попадая туда впервые, ибо склоны, долины, равнины, болота и реки, предположим. Если государь не выработал в себе этих навыков, то он лишен первого качества военачальника, ибо именно они позволяют сохранять преимущество, определяя местоположение неприятеля, располагаясь лагерем, идя на сближение с противни­ком, вступая в бой и осаждая крепости.

Что же до умственных упражнений, то государь должен читать исторические труды, при этом особо изучать действия выдающихся полководцев, разбирать, какими способами они вели войну, что определяло их победы и что - поражения, с тем чтобы одер­живать первые и избегать последних. Самое же глав­ное — уподобившись многим великим людям прошлого, принять за образец кого-либо из прославленных и чти­мых людей древности и постоянно держать в памяти его подвиги и деяния. Мудрый государь должен соблю­дать все описанные правила, никогда не предаваться в мирное время праздности, ибо все его труды оку­пятся, когда настанут тяжелые времена, и тогда, если судьба захочет его сокрушить, он сумеет выстоять под ее напором.

 

 

Глава XV

О ТОМ,ЗА ЧТО ЛЮДЕЙ, В ОСОБЕННОСТИ ГОСУДАРЕЙ, ВОСХВАЛЯЮТ ИЛИ ПОРИЦАЮТ

Теперь остается рассмотреть, как государь дол­жен вести себя по отношению к подданным и союз­никам. Зная, что об этом писали многие, я опа­саюсь, как бы меня не сочли самонадеянным за то, что, избрав тот же предмет, в толковании его я более всего расхожусь с другими. Но, имея намерение написать нечто полезное для людей понимающих, я пред­почел следовать правде не воображаемой, а действи­тельной — в отличие от тех многих, кто изобразил республики и государства, каких в действительности никто не знавал и не видывал. Ибо расстояние между тем, как люди живут и как должны бы жить, столь велико, что тот, кто отвергает действительное ради должного, действует скорее во вред себе, не­жели на благо, так как, желая исповедовать добро во всех случаях жизни, он неминуемо погибнет, стал­киваясь с множеством людей, чуждых добру. Из чего следует, что государь, если он хочет сохранить Власть, должен приобрести умение отступать от добра и поль­зоваться этим умением смотря по надобности.

Если же говорить не о вымышленных, а об ис­тинных свойствах государей, то надо сказать, что во всех людях, а особенно в государях, стоящих выше прочих людей, замечают те или иные качества, за­служивающие похвалы или порицания. А именно: го­ворят, что один щедр, другой скуп; один расточителен, другой алчен; один жесток, другой со­страдателен; один честен, другой вероломен; один из­нежен и малодушен, другой тверд духом и смел; этот снисходителен, тот надменен; этот распутен, тот целомудрен; этот лукав, тот прямодушен; этот упрям, тот покладист; этот легкомыслен тот степенен; этот набожен, тот нечестив и так далее. Что может быть похвальнее для государя, нежели соединять в себе все лучшие из перечисленных качеств? Но раз в силу своей природы человек не может ни иметь одни добродете­ли, ни неуклонно им следовать, то благоразумному государю следует избегать тех пороков, которые мо­гут лишить его государства, от остальных же — воздер­живаться по мере сил, но не более. И даже пусть государи не боятся навлечь на себя обвинения в тех пороках, без которых трудно удержаться у власти, ибо, вдумавшись, мы найдем немало такого, что на первый взгляд кажется добродетелью, а в действи­тельности пагубно для государя, и наоборот: выглядит как порок, а на деле доставляет государю благопо­лучие и безопасность.

 

 

Глава XVI

О ЩЕДРОСТИ И БЕРЕЖЛИВОСТИ

Начну с первого из упомянутых качеств и ска­жу, что хорошо иметь славу щедрого государя. Тем не менее тот, кто проявляет щедрость, чтобы слыть щедрым, вредит самому себе. Ибо если проявлять ее разумно и должным образом, о ней не узнают, а тебя все равно обвинят в скупости, поэтому, чтобы распространить среди людей славу о своей щедрости, ты должен будешь изощряться в великолепных за­теях, но, поступая таким образом, ты истощишь казну, после чего, не желая расставаться со славой щедрого правителя, вынужден будешь сверх меры обременить народ податями и прибегнуть к неблаговидным спо­собам изыскания денег. Всем этим ты постепенно возбудишь ненависть подданных, а со временем, когда обеднеешь, - то и презрение. И после того как мно­гих разоришь своей щедростью и немногих облагоде­тельствуешь, первое же затруднение обернется для те­бя бедствием, первая же опасность — крушением. Но если ты вовремя одумаешься и захочешь поправить дело, тебя тотчас же обвинят в скупости.

Итак, раз государь не может без ущерба для се­бя проявлять щедрость так, чтобы ее признали, то не будет ли для него благоразумнее примириться со славой скупого правителя? Ибо со временем, когда люди увидят, что благодаря бережливости он удовле­творяется своими доходами и ведет военные кампа­нии, не обременяя народ дополнительными налогами, за ним утвердится слава щедрого правителя. И он действительно окажется щедрым по отношению ко всем тем, у кого ничего не отнял, а таких большая часть, и скупым по отношению ко всем тем, кого мог бы обогатить, а таких единицы. В наши дни лишь те совершили великие дела, кто прослыл скупым, остальные сошли неприметно. Папа Юлий желал слыть щедрым лишь до тех пор, пока не достиг папской власти, после чего, готовясь к войне, думать забыл о щедрости. Нынешний король Франции провел не­сколько войн без введения чрезвычайных налогов только потому, что, предвидя дополнительные расхо­ды, проявлял упорную бережливость. Нынешний король Испании не предпринял бы и не выиграл столь­ких кампаний, если бы дорожил славой щедрого государя.

Итак, ради того чтобы не обирать подданных, иметь средства для обороны, не обеднеть, не вызвать презрения и не стать поневоле алчным, государь дол­жен пренебречь славой скупого правителя, ибо ску­пость — это один из тех пороков, которые позволяют ему править. Если мне скажут, что Цезарь проложил себе путь щедростью и что многие другие, благодаря тому, что были и слыли щедрыми, достигали самых вы­соких степеней, я отвечу: либо ты достиг власти, либо ты еще на пути к ней. В первом случае щед­рость вредна, во втором — необходима. Цезарь был на пути к абсолютной власти над Римом, поэтому щед­рость не могла ему повредить, но владычеству его пришел бы конец, если бы он, достигнув власти, прожил дольше и не умерил расходов. А если мне возразят, что многие уже были государями и совершали во главе войска великие дела, однако же слыли щедрейшими, я отвечу, что тратить можно либо свое, либо чужое. В первом случае полезна бережливость, во втором - как можно большая щедрость.

Если ты ведешь войско, которое кормится добы­чей, грабежом, поборами и чужим добром, тебе не­обходимо быть щедрым, иначе за тобой не пойдут солдаты. И всегда имущество, которое не принадле­жит тебе или твоим подданным, можешь раздаривать щедрой рукой, ибо, расточая чужое, ты прибавляешь себе славы, тогда как расточая свое — ты только себе вре­дишь. Ничто другое не истощает себя так, как щед­рость: выказывая ее, одновременно теряешь самую возможность ее выказывать и либо впадаешь в бед­ность, возбуждающую презрение, либо, желая избе­жать бедности, разоряешь других, чем навлекаешь на себя ненависть. Между тем презрение и ненависть подданных — это то самое, чего государь должен более всего опасаться, щедрость же ведет к тому и дру­гому. Поэтому больше мудрости в том, чтобы, слывя скупым, стяжать худую славу без ненависти чем в том, чтобы, желая прослыть щедрым и оттого поневоле разоряя других, стяжать худую славу и ненависть разом.

 

Глава XVII

О ЖЕСТОКОСТИ И МИЛОСЕРДИИ И О ТОМ, ЧТО ЛУЧШЕ:  ВНУШАТЬ ЛЮБОВЬ ИЛИ СТРАХ

Переходя к другим из упомянутых выше свойств, скажу, что каждый государь желал бы прослыть ми­лосердным, а не жестоким, однако следует остере­гаться злоупотребить милосердием. Поэтому государь, если он желает удержать в повиновении подданных, не должен считаться с обвинениями в жестокости. Учи­нив несколько расправ, он проявит больше милосердия, чем те, кто по избытку его потворствуют беспорядку. Ибо от беспорядка, который порождает грабежи и убийства, страдает все население, тогда как от кар, налагаемых государем, страдают лишь отдельные лица. Новый государь еще меньше, чем всякий другой, мо­жет избежать упрека в жестокости, ибо новой власти угрожает множество опасностей. Однако новый государь не должен быть легковерен, мнителен и скор на расправу, во всех своих дей­ствиях он должен быть сдержан, осмотрителен и. ми­лостив, так чтобы излишняя доверчивость не оберну­лась неосторожностью, а излишняя недоверчивость не озлобила подданных.

По этому поводу может возникнуть спор, что луч­ше: чтобы государя любили или чтобы его боялись. Говорят, что лучше всего, когда боятся и любят од­новременно; однако любовь плохо уживается со стра­хом, поэтому если уж приходится выбирать, то надеж­нее выбрать страх. Ибо о людях в целом можно ска­зать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпугивает опасность и влечет нажива: пока ты делаешь им добро, они твои всей душой, обещают ничего для тебя не щадить: ни крови, ни жизни, ни детей, ни имущества, но когда у тебя явится в них нужда, они тотчас от тебя отвернутся. И худо придется тому государю, который, доверясь их посулам, не примет никаких мер на случай опасности. Ибо дружбу, которая дается за деньги, а не приобретается величием и благородством души, можно купить, но нельзя удержать, чтобы воспользо­ваться ею в трудное время. Кроме того, люди мень­ше остерегаются обидеть того, кто внушает им любовь, нежели того, кто внушает им страх, ибо любовь под­держивается благодарностью, которой люди, будучи дурны, могут пренебречь ради своей выгоды, тогда как страх поддерживается угрозой наказания, которой пренебречь невозможно.

Однако государь должен внушать страх таким об­разом, чтобы, если не приобрести любви, то хотя бы избежать ненависти, ибо вполне возможно внушать страх без ненависти. Чтобы избежать ненависти, го­сударю необходимо воздерживаться от посягательств на имущество граждан и подданных и на их жен­щин. Даже когда государь считает нужным лишить кого-либо жизни, он может сделать это, если налицо подходящее обоснование и очевидная причина, но он должен остерегаться посягать на чужое добро, ибо люди скорее простят смерть отца, чем потерю иму­щества. Тем более что причин для изъятия иму­щества всегда достаточно и если начать жить хищни­чеством, то всегда найдется повод присвоить чужое, тогда как оснований для лишения кого-либо жиз­ни гораздо меньше и. повод для этого приискать труднее.

Но когда государь ведет многотысячное войско, он тем более должен пренебречь тем, что может прослыть жестоким, ибо, не прослыв жестоким, нель­зя поддержать единства и боеспособности войска.

Возвращаясь к спору о том, что лучше: чтобы государя любили или чтобы его боялись, ска­жу, что любят государей по собственному усмотрению, а боятся — по усмотрению государей, поэтому мудрому правителю лучше рассчитывать на то, что зависит от него, а не от кого-то другого; важно лишь ни в коем случае не навлекать на себя ненависти подданных, как о том сказано выше.

 

Глава XVIII

О ТОМ, КАК ГОСУДАРИ ДОЛЖНЫ ДЕРЖАТЬ СЛОВО

Излишне говорить, сколь похвальна в государе верность данному слову, прямодушие и неуклонная честность. Однако мы знаем по опыту, что в наше время великие дела удавались лишь тем, кто не старался сдержать данное слово и умел, кого нужно, обвести вокруг пальца; такие государи в конечном счете преуспели куда больше, чем те, кто ставил на честность.

Надо знать, что с врагом можно бороться дву­мя способами: во-первых, законами, во-вторых, силой. Первый способ присущ человеку, второй — зверю; но так как первое часто недостаточно, то приходится прибегать и ко второму. Отсюда следует, что государь должен, усвоить то, что заключено в природе и че­ловека, и зверя.

Итак, из всех зверей пусть государь уподобится двум: льву и лисе. Лев боится капканов, а лиса —волков, следовательно, надо быть подобным лисе, что­бы уметь обойти капканы, и льву, чтобы отпугнуть волков. Тот, кто всегда подобен льву, может не за­метить капкана. Из чего следует, что разумный пра­витель не может и не должен оставаться верным своему обещанию, если это вредит его интересам и если отпали причины, побудившие его дать обещание. Такой совет был бы недостойным, если бы люди честно держали; слово, но люди, будучи дурны, слова не держат, поэтому и ты должен поступать с ними так же. А благовидный предлог нарушить обещание всегда найдется. Примеров тому множество: сколько мирных договоров, сколько соглашений не вступило в силу или пошло прахом из-за того, что государи нарушали свое слово, и всегда в выигрыше оказывался тот, кто имел лисью натуру. Однако натуру эту надо еще уметь прикрыть, надо быть изрядным обманщиком и лицемером, люди же так простодушны и так поглощены ближайшими нуждами, что обманывающий всегда най­дет того, кто даст себя одурачить.

Итак, государь должен бдительно следить за тем, чтобы с языка его не сорвалось слова, не испол­ненного пяти названных добродетелей. Пусть тем, кто видит его и слышит, он предстанет как само мило­сердие, верность, прямодушие, человечность и бла­гочестие, особенно благочестие. Ибо люди большей частью судят по виду, так как увидеть дано всем, а потрогать руками — немногим. Каждый знает, каков ты с виду, немногим известно, каков ты на самом деле, и эти последние не посмеют оспорить мнение большинства, за спиной которого стоит государство. О действиях всех людей, а особенно государей, с ко­торых в суде не спросишь, заключают по резуль­тату, поэтому пусть государи стараются сохранить власть и одержать победу. Какие бы средства для этого ни употребить, их всегда сочтут достойными и одобрят, ибо чернь прельщается видимостью и успехом, в мире же нет ничего, кроме черни, и меньшинству в нем не остается места, когда за большинством стоит го­сударство. Один из нынешних государей, которого воздержусь называть, только и делает, что пропове­дует мир и верность, на деле же тому и другому злейший враг; но если бы он последовал тому, что проповедует, то давно лишился бы либо могущества, либо государства.

Глава XIX

О ТОМ, КАКИМ ОБРАЗОМ ИЗБЕГАТЬ НЕНАВИСТИ И ПРЕЗРЕНИЯ

Наиважнейшие из упомянутых качеств мы рас­смотрели; что же касается прочих, то о них я ска­жу кратко, предварив рассуждение одним общим пра­вилом. Государь, как отчасти сказано выше, должен следить за тем, чтобы не совершить ничего, что могло бы вызвать ненависть или презрение подданных. Если в этом он преуспеет, то свое дело он сделал, и прочие его пороки не представят для него ника­кой опасности. Ненависть государи возбуждают хищ­ничеством и посягательством на добро и женщин своих подданных. Ибо большая часть людей доволь­на жизнью, пока не задеты их честь или имущество; так что недовольным может оказаться лишь неболь­шое число честолюбцев, на которых нетрудно найти управу. Презрение государи возбуждают непостоянством, легкомыслием, изнеженностью, малодушием и нерешительностью.  Этих качеств надо остерегаться как огня, стараясь, напротив, в каждом действии являть великодушие, бесстрашие, основательность и твердость. Решения государя касательно частных дел подданных должны быть бесповоротными, и мнение о нем должно быть таково, чтобы никому не могло прийти в голову, что можно обмануть или перехитрить государя. К пра­вителю, внушившему о себе такое понятие, будут от­носиться с почтением; а если известно, что государь имеет выдающиеся достоинства и почитаем своими подданными, врагам труднее будет напасть на него или составить против него заговор. Ибо государя под­стерегают две опасности — одна изнутри, со стороны подданных, другая извне — со стороны сильных сосе­дей. С внешней опасностью можно справиться при помощи хорошего войска и хороших союзников: при­чем тот, кто имеет хорошее войско, найдет и хороших союзников. А если опасность извне будет устранена, то и внутри сохранится мир, при условии, что его не нарушат тайные заговоры. Но и в случае нападения извне государь не должен терять присутствия духа, ибо, если образ его действий был таков, как я го­ворю, он устоит перед любым неприятелем.

Что же касается подданных, то когда снаружи мир, то единственное, чего следует опасаться, — это тайные заговоры. Главное средство против них — не навлекать на себя ненависти и презрения подданных и быть угодным народу, чего добиться необходимо, как о том подробно сказано выше. Из всех способов предотвра­тить заговор самый верный — не быть ненавистным народу. Ведь заговорщик всегда рассчитывает на то, что убийством государя угодит народу; если же он знает, что возмутит народ, у него не хватит духа пойти на такое дело, ибо трудностям, с которыми сопряжен всякий заговор, нет числа. Как показывает опыт, заговоры возникали часто, но удавались редко. Объяс­няется же это тем, что заговорщик не может дей­ствовать в одиночку и не может сговориться ни с кем, кроме тех, кого полагает недовольными властью. Но открывшись недовольному, ты тотчас даешь ему возможность стать одним из довольных, так как, выдав тебя, он может обеспечить себе всяческие блага. Таким образом, когда с одной стороны выгода явная, а с другой — сомнительная, и к тому же множество опаснос­тей, то не выдаст тебя только такой сообщник, кото­рый является преданнейшим твоим другом или злей­шим врагом государя.

Короче говоря, на стороне заговорщика — страх, подозрение, боязнь расплаты; на стороне государя — величие власти, законы, друзья и вся мощь госу­дарства; так что если к этому присоединяется народное благоволение, то едва ли кто-нибудь осмелится составить заговор. Ибо заговорщику есть чего опасаться и прежде совершения злого дела, но в этом случае, когда против него народ, ему есть чего опасаться и после, ибо ему не у кого будет искать убежища.

В заключение повторю, что государь может не опасаться заговоров, если пользуется благоволением на­рода, и наоборот, должен бояться всех и каждого, если народ питает к нему вражду и ненависть. Бла­гоустроенные государства и мудрые государи принима­ли все меры к тому, чтобы не ожесточать знать и быть угодными народу, ибо это принадлежит к числу важнейших забот тех, кто правит.

Мож­но извлечь еще одно полезное правило, а именно: что дела, неугодные подданным, государи должны воз­лагать на других, а угодные—исполнять сами. В заключение же повторю, что государю надлежит выказы­вать почтение к знати, но не вызывать ненависти в народе.

Уместно заметить, что добрыми делами мож­но навлечь на себя ненависть точно так же, как и дурными, поэтому государь, как я уже говорил, нередко вынужден отступать от добра ради того, что­бы сохранить, государство, ибо если та часть под­данных, чьего расположения ищет государь, — будь то народ, знать или войско,— развращена, то и государю, чтобы ей угодить, приходится действовать соответ­ственно, и в этом случае добрые дела могут ему повредить.

Также уместно заметить, что всякий, кому не доро­га жизнь, может совершить покушение на государя, так что нет верного способа избежать гибели от руки человека одержимого. Но этого не следует так уж бояться, ибо подобные покушения случаются крайне редко. Важно лишь не подвергать оскорблению окру­жающих тебя должностных лиц и людей, находящих­ся у тебя в услужении.

 

Глава XX

О ТОМ, ПОЛЕЗНЫ ЛИ КРЕПОСТИ, И МНОГОЕ ДРУГОЕ, ЧТО ПОСТОЯННО ПРИМЕНЯЮТ ГОСУДАРИ

Одни государи, чтобы упрочить свою власть, ра­зоружали подданных, другие поддерживали раскол среди граждан в завоеванных городах, одни намерен­но создавали себе врагов, другие предпочли доби­ваться расположения тех, в ком сомневались, придя к власти; одни воздвигали крепости, другие — разо­ряли их и разрушали до основания. Которому из этих способов следует отдать предпочтение, сказать трудно, не зная, каковы были обстоятельства в тех государст­вах, где принималось то или иное решение; однако же я попытаюсь высказаться о них, отвлекаясь от част­ностей настолько, насколько это дозволяется самим предметом.

Итак, никогда не бывало, чтобы новые государи разоружали подданных,— напротив, они всегда воору­жали их, если те оказывались невооруженными, ибо, вооружая подданных, обретаешь собственное войско, завоевываешь преданность одних, укрепляешь предан­ность в других и таким образом обращаешь поддан­ных в своих приверженцев. Всех подданных невоз­можно вооружить, но если отличить хотя бы часть их, то это позволит с большей уверенностью пола­гаться и на всех прочих. Первые, видя, что им ока­зано предпочтение, будут благодарны тебе, вторые простят тебя, рассудив, что тех и следует отличать, кто несет больше обязанностей и подвергается боль­шим опасностям. Но, разоружив подданных, ты оскорбишь их недоверием и проявишь тем самым тру­сость или подозрительность, а оба эти качества не про­щаются государям: И так как ты не сможешь обой­тись без войска, то поневоле обратишься к наемни­кам, а чего стоит наемное войско — о том уже шла речь выше; но, будь они даже отличными солдатами, их сил недостаточно для того, чтобы защитить тебя от могущественных врагов и неверных подданных.

Впрочем, как я уже говорил, новые государи в новых государствах всегда создавали собственное вой­ско, что подтверждается множеством исторических примеров. Но если государь присоединяет новое вла­дение к старому государству, то новых подданных следует разоружить, исключая тех, кто содействовал завоеванию, но этим последним надо дать изнежиться и расслабиться, ведя дело к тому, чтобы, в конечном счете, во всем войске остались только коренные под­данные, живущие близ государя.

Без сомнения государи обретают величие, когда одолевают препятствия и сокрушают недругов, почему фортуна, — в особенности если она, желает возвеличить нового государя, которому признание нужней, чем наследному, сама насылает ему врагов и принужда­ет вступить с ними в схватку для того, чтобы, одолев их, он по подставленной ими лестнице поднялся как можно выше. Однако многие полагают, что муд­рый государь и сам должен, когда позволяют об­стоятельства, искусно создавать себе врагов, чтобы, одержав над ними верх, явиться в еще большем ве­личии.

Нередко государи, особенно новые, со временем убеждаются в том, что более преданные и полезные для них люди — это те, кому они поначалу не до­веряли. Но тут нельзя говорить отвлеченно, ибо все меняется в зави­симости от обстоятельств. Скажу лишь, что располо­жением тех, кто поначалу был врагом государя, ни­чего не стоит заручиться в том случае, если им для сохранения своего положения требуется его покровительство; И они тем ревностнее будут служить го­сударю, что захотят делами доказать превратность прежнего о них мнения. Таким образом, они всегда окажутся полезнее для государя, нежели те, кто, бу­дучи уверен в его благоволении, чрезмерно печется о собственном благе.

И так как этого требует обсуждаемый предмет, то я желал бы напомнить государям, пришедшим к вла­сти с помощью части граждан, что следует вдумы­ваться в побуждения тех, кто тебе помогал, и если ока­жется, что дело не в личной приверженности, а в недовольстве прежним правлением, то удержать их дружбу будет крайне трудно, ибо удовлетворить та­ких людей невозможно. Если на примерах из древности и современной жизни мы попытаемся понять причину этого, то увидим, что всегда гораздо легче при­обрести дружбу тех, кто был доволен прежней властью и потому враждебно встретил нового государя, не­жели сохранить дружбу тех, кто был недоволен преж­ней властью и потому содействовал перевороту.

Издавна государи ради упрочения своей власти возводят крепости, дабы ими, точно уздою и поводь­ями, сдерживать тех, кто замышляет крамолу, а также, дабы располагать надежным убежищем на случай вне­запного нападения врага.

 Итак, по рассмотрении всего сказанного выше, я одобрю и тех, кто строит крепости, и тех, кто их не строит, но осужу всякого, кто, полагаясь на кре­пости, не озабочен тем, что ненавистен народу.

 

Глава XXI

КАК НАДЛЕЖИТ ПОСТУПАТЬ ГОСУДАРЮ, ЧТОБЫ ЕГО ПОЧИТАЛИ

Ничто не может внушить к государю такого почте­ния, как военные предприятия и необычайные по­ступки.

Величию государя способствуют также необычай­ные распоряжения внутри государства, иначе говоря, когда кто-либо совершает что-либо зна­чительное в гражданской жизни, дурное или хорошее, то его полезно награждать или карать таким обра­зом, чтобы это помнилось как можно дольше. Но самое главное для государя — постараться всеми своими по­ступками создать себе  славу великого человека, на­деленного умом выдающимся.               

Государя уважают также, когда он открыто заявляет себя врагом или другом, то есть когда он без коле­баний выступает за одного против другого — это всегда лучше, чем стоять в стороне. Ибо когда двое силь­ных правителей вступают в схватку, то они могут быть таковы, что возможный победитель либо опасен для тебя, либо нет. В обоих случаях выгоднее от­крыто и решительно вступить в войну. Ибо в пер­вом случае, не вступив в войну, ты станешь добычей победителя к радости и удовлетворению побежденного, сам же ни у кого не сможешь получить защиты: победитель отвергнет союзника, бросившего его в не­счастье, а побежденный не захочет принять к себе того, кто не пожелал с оружием в руках разделить его участь. Нерешительные государи, как пра­вило, выбирают невмешательство, чтобы избежать бли­жайшей опасности, и, как правило, это приводит их к крушению.

Зато если ты бесстрашно примешь сторону одного из воюющих и твой союзник одержит победу, то, как бы ни был он могуществен и как бы ты от него ни зависел, он обязан тебе — люди же не настолько бесчестны, чтобы нанести удар союзнику, выказав столь явную неблагодарность. Кроме того, победа никогда не бывает полной в такой степени, чтобы победитель мог ни с чем не считаться и в особенности — мог по­прать справедливость. Если же тот, чью сторону ты принял, проиграет войну, он примет тебя к себе и, пока сможет, будет тебе помогать, так что ты станешь собратом по несчастью тому, чье счастье, возмож­но, еще возродится.

Во втором случае, когда ни одного из воюющих не приходится опасаться, примкнуть к тому или к дру­гому еще более благоразумно. Ибо с помощью одного ты разгромишь другого, хотя тому, будь он умнее, сле­довало бы спасать, а не губить противника; а после по­беды ты подчинишь союзника своей власти, он же благо­даря твоей поддержке неминуемо одержит победу.

Здесь уместно заметить, что лучше избегать союза с теми, кто сильнее тебя, если к этому не понуж­дает необходимость, как о том сказано выше. Ибо в случае победы сильного союзника ты у него в ру­ках, государи же должны остерегаться попадать в зависимость к другим государям.

Государь должен также выказывать себя покрови­телем дарований, привечать одаренных людей, оказы­вать почет тем, кто отличился в каком-либо ремесле или искусстве. Он должен побуждать граждан спо­койно предаваться торговле, земледелию и ремеслам, чтобы одни благоустраивали свои владения, не боясь, что эти владения у них отнимут, другие — открывали торговлю, не опасаясь, что их разорят налогами; более того, он должен располагать наградами для тех, кто заботится об украшении города или государства. Он должен также занимать народ празднествами и зре­лищами в подходящее для этого время года. Ува­жая цехи, или трибы, на которые разделен всякий город, государь должен участвовать иногда в их собра­ниях и являть собой пример щедрости и великоду­шия, но при этом твердо блюсти свое достоинство и величие, каковые должны присутствовать в каждом его поступке.

 

 

Глава XXII

О СОВЕТНИКАХ ГОСУДАРЕЙ

Немалую важность имеет для государя выбор со­ветников, а каковы они будут, хороши или плохи,— зависит от благоразумия государей. Об уме правителя первым делом судят по тому, каких людей он к себе приближает; если это люди преданные и способные, то можно всегда быть уверенным в его мудрости, ибо он умел распознать их способности и удержать их преданность. Если же они не таковы, то и о государе заключат соответственно, ибо первую оплошность он уже совершил, выбрав плохих помощников.

     Ибо умы бывают трех родов: один все постигает сам; другой может понять то, что постиг первый; третий — сам ничего не постигает и постигнутого дру­гим понять не может. Первый ум — выдающийся, вто­рой — значительный, третий — негодный.

Есть один безошибочный способ узнать, чего стоит помощник. Если он больше заботится о себе, чем о государе, и во всяком деле ищет своей выгоды, он никогда не будет хорошим слугой государю, и тот ни­когда не сможет на него положиться. Ибо министр, в чьих руках дела государства, обязан думать не о себе, а о государе, и не являться к нему ни с чем, что не относится до государя. Но и государь со своей сторо­ны должен стараться удержать преданность своего ми­нистра, воздавая ему по заслугам, умножая его со­стояние, привязывая его к себе узами благодарности, разделяя с ним обязанности и почести, чтобы тот видел, что государь не может без него обходиться, и чтобы, имея достаточно богатств и почестей, не возжелал новых богатств и почестей, а также чтобы, занимая разнообразные должности, убоялся переворо­тов. Когда государь и его министр обоюдно ведут себя таким образом, они могут быть друг в друге уверены, когда же они ведут себя иначе, это плохо кончается либо для одного, либо для другого.

 

Глава XXIII

КАК ИЗБЕЖАТЬ ЛЬСТЕЦОВ

Я хочу коснуться еще одного важного обстоятель­ства, а именно одной слабости, от которой трудно уберечься правителям, если их не отличает особая муд­рость и знание людей. Я имею в виду лесть и льсте­цов, которых во множестве приходится видеть при дворах государей, ибо люди так тщеславны и обольщаются на свой счет, что с трудом могут убе­речься от этой напасти. Но беда еще и в том, что когда государь пытается искоренить лесть, он рискует навлечь на себя презрение. Ибо нет другого спо­соба оградить себя от лести, как внушив людям, что, если они выскажут тебе всю правду, ты не будешь на них в обиде, но когда каждый сможет говорить тебе правду, тебе перестанут оказывать должное по­чтение.

Поэтому благоразумный государь должен избрать третий путь, а именно: отличив нескольких мудрых людей, им одним предоставить право высказывать все, что они думают, но только о том, что ты сам спра­шиваешь, и ни о чем больше; однако спрашивать надо обо всем и выслушивать ответы, решение же прини­мать самому и по своему усмотрению. На советах с каждым из советников надо вести себя так, чтобы все знали, что чем безбоязненнее они выскажутся, тем более угодят государю; но вне их никого не слушать, а прямо идти к намеченной цели и твердо дер­жаться принятого решения. Кто действует иначе, тот либо поддается лести, либо, выслушивая разноречивые советы, часто меняет свое мнение, чем вызывает неува­жение подданных.

Государь всегда должен совето­ваться с другими, но только когда он того желает, а не когда того желают другие; и он должен осаживать всякого, кто вздумает, непрошеный, подавать ему со­веты. Однако сам он должен широко обо всем спраши­вать, о спрошенном терпеливо выслушивать правдивые ответы и, более того, проявлять беспокойство, заме­чая, что кто-либо почему-либо опасается говорить ему правду. Многие полагают, что кое-кто из государей, слывущих мудрыми, славой своей обязаны не себе самим, а добрым советам своих приближенных, но мне­ние это ошибочно. Ибо правило, не знающее исклю­чений, гласит: государю, который сам не обладает мудростью, бесполезно давать благие советы, если толь­ко такой государь случайно не доверится мудрому советнику, который будет принимать за него все ре­шения. Но хотя подобное положение и возможно, ему скоро пришел бы конец, ибо советник сам сделался бы государем. Когда же у государя не один совет­ник, не обладает мудростью, он не сможет при­мирить разноречивые мнения; кроме того, каждый из советников будет думать лишь о собственном благе, а государь этого не разглядит и не примет меры. Других же советников не бывает, ибо люди всегда дурны, пока их не принудит к добру необходимость. Отсюда можно заключить, что добрые советы, кто бы их ни давал, родятся из мудрости государей, а не муд­рость государей родится из добрых советов.

 

Глава XXIV

ПОЧЕМУ ГОСУДАРИ ИТАЛИИ ЛИШИЛИСЬ СВОИХ ГОСУДАРСТВ

Если новый государь разумно следует названным правилам, он скоро утвердится в государстве и по­чувствует себя в нем прочнее и увереннее, чем если бы получил власть по наследству. Ибо новый госу­дарь вызывает большее любопытство, чем наследный правитель, и если действия его исполнены доблести, они куда больше захватывают и привлекают людей, чем древность рода. Ведь люди гораздо больше за­няты сегодняшним днем, чем вчерашним, и если в настоящем обретают благо, то довольствуются им и не ищут другого; более того, они горой станут за но­вого государя, если сам он будет действовать над­лежащим образом. И двойную славу стяжает тот, кто создаст государство и укрепит его хорошими закона­ми, хорошими союзниками, хорошим войском и добрыми примерами; так же как двойным позором покроет себя тот, кто, будучи рожден государем, по неразу­мию лишится власти.

Если мы обратимся к тем государям Италии, кото­рые утратили власть, таким, как король Неаполитан­ский, герцог Миланский и другие, то мы увидим, что наиболее уязвимым их местом было войско, чему причины подробно изложены выше. Кроме того, не­которые из них либо враждовали с народом, либо, расположив к себе народ, не умели обезопасить себя со стороны знати. Ибо там, где нет подобных изъ­янов, государь не может утратить власть, если имеет достаточно сил, чтобы выставить войско. Филипп Ма­кедонский, не отец Александра Великого, а тот, что был разбит Титом Квинцием, имел небольшое государство по сравнению с теми великими, что на него напали,— Римом и Грецией, но, будучи воином, а также умея расположить к себе народ и обезопасить себя от зна­ти, он выдержал - многолетнюю войну против римлян и греков и хотя потерял под конец несколько городов, зато сохранил за собой царство.

Так что пусть те из наших государей, кто, власт­вуя много лет, лишился своих государств, пеняют не на судьбу, а на собственную нерадивость. В спокойное время они не предусмотрели возможных бед - по об­щему всем людям недостатку в затишье не думать о буре, — когда же настали тяжелые времена, они пред­почли бежать, а не обороняться, понадеявшись на то, что подданные, раздраженные бесчинством победителей, призовут их обратно. Если нет другого выхода, хорош и такой, плохо лишь отказываться ради него от всех прочих, точно так же как не стоит падать, полагаясь на то, что тебя поднимут. Даже если тебя и выручат из беды, это небезопасно для тебя, так как ты окажешься в положении зависимом и унизительном. А только те способы защиты хороши, основательны и надежны, которые зависят от тебя самого и от твоей доблести.

 

Глава XXV

КАКОВА ВЛАСТЬ СУДЬБЫ НАД  ДЕЛАМИ ЛЮДЕЙ И КАК МОЖНО ЕЙ ПРОТИВОСТОЯТЬ

Я знаю, сколь часто утверждалось раньше и утверждается ныне, что всем в мире правят судьба и Бог, люди же с их разумением ничего не определяют, даже ничему не могут противостоять; отсюда дела­ется вывод, что незачем утруждать себя заботами, а лучше примириться со своим жребием. Особенно мно­гие уверовали в это за последние годы, когда на на­ших глазах происходят перемены столь внезапные, что всякое человеческое предвидение оказывается перед ними бессильно. Иной раз и я склоняюсь к общему мнению, задумываясь о происходящем.

И однако, ради того, чтобы не утратить свободу воли, я предположу, что, может быть, судьба распоря­жается лишь половиной всех наших дел, другую же половину, или около того, она предоставляет самим людям. Я уподобил бы судьбу бурной реке, которая, разбушевавшись, затопляет берега, валит деревья, кру­шит жилища, вымывает и намывает землю: все бегут от нее прочь, все отступают перед ее напором, бессиль­ные его сдержать. Но хотя бы и так, — разве это мешает людям принять меры предосторожности в спо­койное время, то есть возвести заграждения и пло­тины так, чтобы, выйдя из берегов, река либо устре­милась в каналы, либо остановила свой безудержный и опасный бег?

То же и судьба: она являет свое всесилие там, где препятствием ей не служит доблесть, и устремляет свой напор туда, где не встречает возведенных про­тив нее заграждений. Взгляните на Италию, захлест­нутую ею же вызванным бурным разливом событий, и вы увидите, что она подобна ровной местности, где нет ни плотин, ни заграждений. А ведь если бы она была защищена доблестью, как Германия, Испания и Франция, этот разлив мог бы не наступить или, по крайней мере, не причинить столь значительных разрушений. Этим, я полагаю, сказано достаточно о противостоянии судьбе вообще.

Что же касается, в частности, государей, то нам приходится видеть, как некоторые из них, еще вчера благоденствовавшие, сегодня лишаются власти, хотя, как кажется, не изменился ни весь склад их характе­ра, ни какое-либо отдельное свойство. Объясняется это, я полагаю, теми причинами, которые были подробно разобраны выше, а именно тем, что если государь всецело полагается на судьбу, он не может выстоять против ее ударов. Я думаю также, что сохраняют благополучие те, чей образ действий отвечает осо­бенностям времени, и утрачивают благополучие те, чей образ действий не отвечает своему времени.

Ибо мы видим, что люди действуют по-разному, пытаясь достичь цели, которую каждый ставит перед собой, то есть богатства и славы: один действует осторожностью, другой натиском; один — силой, дру­гой — искусством; один — терпением, другой — противо­положным способом, и каждого его способ может приве­сти к цели. Но иной раз мы видим, что хотя оба действовали одинаково, например, осторожностью, только один из двоих добился успеха, и наоборот, хотя каждый действовал по-своему: один осторожно­стью, другой натиском, — оба в равной мере добились успеха. Зависит же это именно от того, что один образ действий совпадает с особенностями времени, а другой — не совпадает. Поэтому бывает так, что двое, действуя по-разному, одинаково добиваются успеха, а бывает так, что двое действуют одинаково, но только один из них достигает цели.

От того же зависят и превратности благополучия: пока для того, кто действует осторожностью и терпе­нием, время и обстоятельства складываются благо­приятно, он процветает, но стоит времени и обстоя­тельствам перемениться, как процветанию его приходит конец, ибо он не переменил своего образа действий. И нет людей, которые умели бы к этому приспо­собиться, как бы они ни были благоразумны. Во-первых, берут верх природные склонности, во-вторых, человек не может заставить себя свернуть с пути, на котором он до того времени неизменно преуспевал. Вот почему осторожный государь, когда настает время применить натиск; не умеет этого сделать и оттого гиб­нет, а если бы его характер менялся в лад, со вре­менем и обстоятельствами, благополучие его было бы постоянно.                               

Итак, в заключение скажу, что фортуна непостоян­на, а человек упорствует в своем образе действии, поэтому, пока между ними согласие, человек пребы­вает в благополучии, когда же наступает разлад, бла­гополучию его приходит конец. И все-таки я полагаю, что натиск лучше, чем осторожность, ибо фортуна - женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать - таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело. Поэтому она, как жен­щина, подруга молодых, ибо они не так осмотри­тельны, более отважны и с большей дерзостью ее укрощают.

 

Глава XXVI

ПРИЗЫВ ОВЛАДЕТЬ ИТАЛИЕЙ И ОСВОБОДИТЬ ЕЕ ИЗ РУК  ВАРВАРОВ

Обдумывая все сказанное и размышляя наедине с собой, настало ли для Италии время чествовать нового государя и есть ли в ней материал, которым мог бы воспользоваться мудрый и доблестный человек, чтобы придать ему форму во славу себе и на благо отечества, — я заключаю, что столь многое благоприятствует появлению нового государя, что едва ли какое-либо другое время подошло бы для этого больше, чем наше.

Были мгновения, когда казалось, что перед нами тот, кого Бог назначил стать избавителем Италии, но немилость судьбы настигала его на подступах к цели. Италия же, теряя последние силы, ожидает того, кто исцелит ей раны, спасет от разграбления Ломбардию, от поборов — Неаполитанское королевство и Тоскану, кто уврачует ее гноящиеся язвы. Как молит она Бога о ниспослании ей того, кто избавит ее от жестокости и насилия варваров! Как полна она рвения и готов­ности стать под общее знамя, если бы только нашлось, кому его понести!

И самые большие надежды возлагает она ныне на ваш славный дом, каковой, благодаря доблести и ми­лости судьбы, покровительству Бога и Церкви, глава коей принадлежит к вашему дому, мог бы принять на себя дело освобождения Италии. Оно окажется не столь уж трудным, если вы примете за образец жизнь и деяния названных выше мужей. Как бы ни были редки и достойны удивления подобные люди, все же они - люди, и каждому из них выпал случай не столь благоприятный, как этот. Ибо дело их не было более правым, или более простым, или более угодным Богу. Здесь дело поистине правое, — «lustum enim est bellum quibus necessarium, et pia arma ibi nulla nisi in armis spes est»1. Здесь условия поистине благоприят­ны, а где благоприятны условия, там трудности отсту­пают, особенно если следовать примеру тех мужей, которые названы мною выше. Нам явлены необычайные, беспримерные знамения Божий: море расступилось, скала источала воду, манна небесная выпала на землю, все совпало, пророча величие вашему дому. Остальное надлежит сделать вам. Бог не все исполняет сам, дабы не лишить нас свободной воли и причитающейся нам части славы.

Не удивительно, что ни один из названных выше итальянцев не достиг цели, которой, как можно наде­яться, достигнет ваш прославленный дом, и что при множестве переворотов и военных действий в Италии боевая доблесть в ней как будто угасла. Объясняется это тем, что старые ее порядки нехороши, а лучших никто не сумел ввести. Между тем ничто так не про­славляет государя, как введение новых законов и установлении. Когда они прочно утверждены и отмече­ны величием, государю воздают за них почестями и сла­вой; в Италии же достаточно материала, которому можно придать любую форму. Велика доблесть в каж­дом из ее сынов, но, увы, мало ее в предводителях. Взгляните на поединки и небольшие схватки: как вы­деляются итальянцы ловкостью, находчивостью, силой. Но в сражениях они как будто теряют все эти ка­чества. Виной же всему слабость военачальников: если кто и знает дело, то его не слушают, и хотя знающим объявляет себя каждый, до сих пор не нашлось никого, кто бы так отличился доблестью и удачей, чтобы перед ним склонились все остальные. Поэтому за прошедшие двадцать лет во всех войнах, какие были за это время, войска, составленные из одних итальянцев, всегда тер­пели неудачу.

Если ваш славный дом пожелает следовать по стопам величайших мужей, ставших избавителями оте­чества, то первым делом он должен создать собственное войско, без которого всякое предприятие лишено настоя­щей основы, ибо он не будет иметь ни более верных, ни более храбрых, ни лучших солдат. Но как бы ни был хорош каждый из них в отдельности, вместе они окажутся еще лучше, если во главе войска увидят своего государя, который чтит их и отличает. Такое войско поистине необходимо, для того чтобы италий­ская доблесть могла отразить вторжение иноземцев. Правда, испанская и швейцарская пехота считается грозной, однако же в той и другой имеются недостатки, так что иначе устроенное войско могло бы не только выстоять против них, но даже их превзойти. Ибо ис­панцы отступают перед конницей, а швейцарцев может устрашить пехота, если окажется не менее упорной в бою. Мы уже не раз убеждались и еще убедимся в том, что испанцы отступали перед французской кавалерией, а швейцарцы терпели поражение от испанской пехоты. Последнего нам еще не приходилось наблюдать в полной мере, но дело шло к тому в сражении при Равенне -когда испанская пехота встретилась с немецкими отря­дами, устроенными наподобие швейцарских. Ловким испанцам удалось пробраться, прикрываясь маленькими щитами, под копья и, находясь в безопасности, разить неприятеля так, что тот ничего не мог с ними поделать, и если бы на испанцев не налетела конница, они добили бы неприятельскую пехоту. Таким образом, изучив недостатки того и другого войска, нужно построить новое, которое могло бы устоять. перед конницей и не боялось бы чужой пехоты, что достигается как новым родом оружия, так и новым устройством войска. И все это относится к таким нововведениям, которые более всего доставляют славу и величие новому государю.

Итак, нельзя упустить этот случай: пусть после стольких лет ожидания Италия увидит наконец своего избавителя. Не могу выразить словами, с какой любовью приняли бы его жители, пострадавшие от иноземных вторжений, с какой жаждой мщения, с какой неколе­бимой верой, с какими слезами. Какие двери закрылись бы перед ним? Кто отказал бы ему в повиновении? Чья зависть преградила бы ему путь? Какой итальянец не воздал бы ему почестей? Каждый ощущает, как смердит господство варваров. Так пусть же ваш слав­ный дом примет на себя этот долг с тем мужеством и той надеждой, с какой вершатся правые дела, дабы под сенью его знамени возвеличилось наше отечество и под его водительством сбылось сказанное Петраркой:

Доблесть ополчится на неистовство,

                                                И краток будет бой,

Ибо не умерла еще доблесть

                                              В итальянском сердце.

 

 

 

Никколо Макиавелли. “Государь”. Пер. с ит.- М.: Планета, 1990.

 

 

 

 

­