МАКСИМИЛИАН РОБЕСПЬЕР

О ПРИНЦИПАХ

РЕВОЛЮЦИОННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА (1793)¹

Обстановка, в которой находилась Франция осенью 1793 г. в связи с войной и внутренней контрреволюцией, побудила Коми­тет общественного спасения поставить перед Конвентом вопрос о признании правительства революционным до наступления ми­ра. В связи с этим Робеспьеру было поручено определить принципы и цели революционного правительства. Доклад на эту тему был прочитан Робеспь­ером в Национальном конвенте 25 декаб­ря 1793 г. Предложения Робеспьера были единодушно одобрены Конвентом, который постановил издать доклад Робеспьера во всеобщее сведение.

Граждане народные представители, ус­пехи усыпляют слабые души; они поощря­ют души сильные.

Предоставим Европе и истории превоз­носить тулонские чудеса² и приготовим новые триумфы для свободы.

Защитники Республики придержива­ются правила Цезаря; они считают: не сде­лано ничего, пока остается еще что-то сде­лать. Нам остается еще достаточно опасностей, чтобы напрячь все наше усердие.

Победить англичан и изменников — легкое дело для доблести наших республиканских солдат; есть предприятие не менее важ­ное и более трудное: это — расстроить путем неослабной энергии вечные интриги всех врагов нашей свободы и дать торжествовать принципам, на которых должно покоиться общественное процве­тание.

Таковы те главнейшие обязанности, которые вы возложили на свой Комитет общественного спасения.

Мы расскажем сначала о принципах и необходимости рево­люционного

 

1 Робеспьер М. Революционная законность и правосудие. Статьи и речи /Под ред. и с предисл. А. Герцензона. — М., 1959. — С. 193—202. 2 Имеется в виду изгнание 19 декабря 1793 г. англичан из Тулона республиканскими войсками.

правительства; мы укажем затем причину, стремя­щуюся его парализовать при его возникновении.

Теория революционного правительства так же нова, как и рево­люция, ее породившая. Ее не нужно искать ни в книгах политичес­ких писателей, которые не предвидели этой революции, ни в зако­нах тиранов, которые, довольствуясь злоупотреблением своей вла­стью, мало заботятся о ее законности; поэтому для аристократии слова “революционное правительство” являются лишь предметом ужаса или клеветы, для тиранов — лишь позором, для многих лю­дей — лишь загадкой. Эти слова нужно объяснять всем, для того чтобы приблизить, по крайней мере, добрых граждан к принципам общественной пользы.

Функция правительства состоит в том, чтобы направлять моральные и физические силы нации к поставленной цели.

Цель конституционного правительства — сохранить Респуб­лику; цель революционного правительства — основать ее.

Революция — это война свободы против ее врагов; Конститу­ция — это режим победоносной и мирной свободы.

Революционное правительство нуждается в чрезвычайной де­ятельности именно потому, что оно находится в состоянии войны. Оно подчинено менее единообразным и строгим правилам пото­му, что обстоятельства, окружающие его, бурны и изменчивы и особенно потому, что оно вынуждено беспрестанно прибегать к новым и быстродействующим средствам для устранения но­вых и серьезных опасностей.

Конституционное правительство заботится главным образом о гражданской свободе; революционное же правительство — о свободе общественной. При конституционном строе почти до­статочно защищать отдельных лиц от злоупотреблений обще­ственной власти; при строе революционном сама общественная власть вынуждена защищаться от всех фракций, которые на нее нападают.

Революционное правительство должно оказывать добрым гражданам всю полноту национальной защиты; врагам народа оно должно приносить лишь смерть.

Этих понятий достаточно для объяснения происхождения и природы законов, которые мы называем революционными. Те, кто считают их произволом или тиранией, — тупоумные или злобные софисты, старающиеся спутать противоположности; они хотят подчинить одинаковому режиму мир и войну, здоровье и болезнь, или, вернее, они хотят только возрождения тирании и гибели отечества. Если они призывают к буквальному исполне­нию общеизвестных конституционных положений, то это делает­ся лишь для того, чтобы безнаказанно нарушать их. Это — под­лые убийцы, которые, желая без риска задушить республику в колыбели, стараются связать ее по рукам и ногам теми неясны­ми правилами, которые сами они не соблюдают.

Конституционный корабль выстроен не для того, чтобы всегда оставаться в верфи; но разве следовало спустить его в море в разгар бури и на произвол встречных ветров? Этого хотели тира­ны и рабы, противившиеся его постройке; но французский народ приказал вам ждать наступления спокойствия. Единодушное желание народа, заглушая вопли аристократии и федерализма, повелело вам освободить его прежде всего от всех врагов.

Храмы созданы не для того, чтобы служить убежищем для богохульников, приходящих осквернять их, а Конституция — не для того, чтобы поощрять заговоры тиранов, стремящихся ее уничтожить.

Если революционное правительство должно быть более энергично и свободно в своих действиях, чем обычное правительство, то разве оно становится от этого менее справедливым и законным? Нет. Оно опирается на самый священный из всех законов — спасе­ние народа; на самое неоспоримое из всех прав — необходимость.

У него также есть свои правила, заимствованные у справедли­вости и общественного порядка. У него нет ничего общего с анар­хией или беспорядком; напротив, его целью является подавить их для того, чтобы установить и упрочить царство законов. У него нет ничего общего с произволом. Оно должно руководствоваться не страстями отдельных лиц, а общественной пользой. Революци­онное правительство должно придерживаться обычных и общих принципов во всех тех случаях, когда они могут быть строго при­менены без нарушения общественной свободы. Мерилом его силы должна быть дерзость или вероломство заговорщиков. Чем грознее революционное правительство по отношению к злым, тем благосклоннее оно должно быть по отношению к добрым. Чем больше необходимых строгостей требуют от него окружающие обстоятельства, тем больше оно должно воздерживаться от при­менения тех мер, которые бесполезно стесняют свободу и наруша­ют частные интересы без всякой пользы для общества.

Оно должно лавировать между двумя подводными камнями— слабостью и безрассудной отвагой, модерантизмом и эксцессами: тем модерантизмом, который походит на умеренность, как бесси­лие на целомудрие, и теми эксцессами, которые походят на энер­гию, как водянка на здоровье. ...

О ПРИНЦИПАХ ПОЛИТИЧЕСКОЙ МОРАЛИ (1794)¹

...Пора ясно определить цель революции и установить предел, до которого мы хотим дойти, пора дать отчет себе самим и в препятствиях, которые еще отдаляют нас от нее, и в средствах, которые мы должны принять для ее достижения, — простая и важная мысль, которая, по-видимому, никогда не была замечена. О, каким образом подлое и продажное правительство посмело бы ее осуществить? Какой-нибудь король, надменный сенат, Цезарь, Кромвель должны прежде всего прикрыть свои планы религиоз­ным покровом, войти в сделку со всеми пороками, польстить всем партиям, разгромить партию честных людей, подавить или обмануть народ для удовлетворения своего вероломного честолюбия.

1 Робеспьер М. Революционная законность и правосудие. Статьи и речи / Под ред. и с предисл. А. Герцензона. — М., 1959. — С. 203—220.

 

Какова цель, к которой мы стремимся? Мирное пользование свободой и равенством, царство той вечной справедливости, законы которой были запечатлены не на мраморе и камне, но в cepдцах всех людей, даже в сердце забывающего их раба и отрицающего их тирана.

Мы хотим такого порядка вещей, при котором все низкие и жестокие страсти были бы сдержанны, а все благотворные и благородные страсти пробуждались бы законами; такого поряд­ка, при котором честолюбием было бы желание заслужить славу И послужить отечеству; при котором отличия возникают лишь из самого равенства, при котором гражданин подчинен должнос­тному лицу, должностное лицо — народу, а народ — справедливо­сти; при котором отечество обеспечивает благосостояние каждой личности, а каждая личность с гордостью наслаждается процвета­нием и славой отечества; при котором все души возвышаются от постоянного наплыва республиканских чувств и от потребности заслужить уважение великого народа; при котором искусства были бы украшением облагораживающей их свободы, торговля — источником общественного богатства, а не только чудовищ­ным изобилием нескольких семей.

Мы хотим заменить в нашей стране: эгоизм нравственнос­тью, честь честностью, привычки принципами, приличия обязан­ностями, тиранию моды властью разума, презрение к несчастью презрением к пороку, наглость благородством, тщеславие вели­чием души, любовь к деньгам любовью к славе, хороший тон хорошими людьми, интригу заслугой, остроумие дарованием, внешний блеск истиной, пресыщение сладострастия очаровани­ем счастья, ничтожество знати величием человека, приятный, легкомысленный и несчастный народ благородным, могуще­ственным, счастливым народом, то есть мы хотим заменить все пороки и все нелепые стороны монархии всеми добродетелями и чудесами Республики.

Словом, мы хотим осуществить желания природы, свершить судьбы человечества, сдержать обещания философии, оправдать провидение за долгое царствование преступления и тирании. ...

Какое же правительство может осуществить все эти чудеса? Только демократическое или республиканское правительство:

оба эти слова являются синонимами, несмотря на разницу в их обычном употреблении, ибо аристократия является не более рес­публикой, чем монархия. Демократия — это не такое государство, где постоянно собранный народ самостоятельно регулирует все общественные дела; еще менее это государство, где сто тысяч на­родных фракций решали бы судьбу целого общества при помощи отдельных поспешных и противоречивых мер. Подобное прави­тельство никогда не существовало, и оно могло бы существовать лишь для того, чтобы снова привести народ к деспотизму.

Демократия — это такое государство, где суверенный народ, руководимый им же самим созданными законами, делает сам все то, что возможно, и при помощи своих представителей — все то, что он не может делать сам.

В принципах же демократического правительства вы должны искать правила вашего политического поведения.

Но для того чтобы создать и упрочить среди нас демократию, чтобы достигнуть мирного господства конституционных законов, нужно покончить с войной свободы против тирании и благопо­лучно пройти сквозь бури революции — такова цель революцион­ной системы, которую вы установили. Вы должны еще, следова­тельно, соразмерить ваше поведение с теми бурными событиями, которые происходят в республике, и план вашего управления дол­жен вытекать из духа революционного правительства в соедине­нии с общими принципами демократии.

Какой же основной принцип демократического или народно­го правительства, то есть главнейшая пружина, которая поддер­живает его и приводит в движение? Это — добродетель; я говорю об общественной добродетели, которая произвела столько чудес в Греции и Риме и которая должна произвести еще более удиви­тельные чудеса в республиканской Франции; я говорю о той доб­родетели, которая является не чем иным, как любовью к отече­ству и к его законам. Но так как сущность республики или де­мократии — равенство, то из этого следует, что любовь к отечеству необходимо включает в себя и любовь к равенству.

Правда и то, что это возвышенное чувство предполагает пред­почтение общественного интереса всем частным интересам; от­сюда следует, что любовь к отечеству предполагает еще или по­рождает все добродетели; ибо чем иным являются они, как не силой души, которая делает человека способным к этим жерт­вам? И как, например, раб скупости или честолюбия мог бы прине­сти свой кумир в жертву отечеству?

Добродетель — не только душа демократии, но и существовать она может лишь при этой форме правления. При монархии я знаю только одну личность, которая может любить отечество и которая для этого даже не нуждается в добродетели. Это — монарх. Происходит это оттого, что из всех жителей своих госу­дарств монарх один имеет отечество. Разве он не суверен, по край­ней мере, фактический. Разве он не занимает места народа? А что такое отечество, если не страна, где человек является гражданином и членом суверена?

Вследствие того же принципа в аристократических государствах слово “отечество” имеет какое-то значение лишь для патрицианских семей, захвативших суверенитет.

Демократия есть лишь там, где государство действительно является отечеством всех людей, которые входят в его состав, и может насчитывать столько же защитников, заинтересованных в его деле, сколько оно содержит граждан. Вот источник превос­ходства свободных народов над всеми другими. Если Афины и Спарта восторжествовали над тиранами Азии, а швейцарцы — над тиранами Испании и Австрии, то этому не нужно искать какой-либо другой причины.

Но французы являются первым народом мира, который, призывая всех людей к равенству и к полноте гражданских прав, установил подлинную демократию; и это, по моему мнению, на­стоящая причина того, что все тираны, объединившиеся против Республики, будут побеждены. ...

Не о понятных выводах из принципа демократии следует под­робно рассказывать; этот простой и плодотворный принцип сам заслуживает изложения.

Республиканская добродетель может быть рассмотрена по от­ношению к народу и по отношению к правительству; она необхо­дима и тому и другому. Когда одно лишь правительство лишено ее, то остается надежда на добродетель народа, но когда сам народ испорчен, то свобода уже потеряна.

К счастью, вопреки аристократическим предрассудкам, добро­детель свойственна народу. Нация поистине испорчена, когда, по­степенно утратив свой характер и свою свободу, она переходит от демократии к аристократии или к монархии; это — смерть поли­тического общества от дряхлости. ...

Но когда благодаря величайшим усилиям мужества и разума народ разбивает оковы деспотизма, чтобы поднести их свободе в качестве трофеев, когда благодаря силе своего нравственного склада он выходит, так сказать, из рук смерти, чтобы восстановить всю энергию молодости, когда, поочередно чувствительный и гор­дый, неустрашимый и покорный, он не может быть остановлен ни неприступными валами, ни несметными войсками тиранов, опол­чившихся против него, и останавливается сам перед лицом зако­на, то если он быстро не устремится к высоте своих судеб, это может быть лишь виной тех, кто им управляет.

К тому же можно сказать, что, для того чтобы любить справед­ливость и равенство, народ не нуждается в большой добродетели; ему достаточно любить самого себя.

Но должностное лицо обязано приносить свой интерес в жертву народному интересу и гордость власти — равенству. Нужно, чтобы закон особенно повелительно говорил с тем, кто является его орудием. Правительству нужно обратить особенное внимание на себя самого, с тем, чтобы отдельные его части соответствовали ему как целому. Если существует представительный корпус, наивысшая власть, учрежденная народом, то наблюдать за всеми общественны­ми должностными лицами и беспрестанно обуздывать их надле­жит именно ей. Но кто же обуздает ее самое, как не ее собственная добродетель? Чем более возвышен этот источник общественного порядка, тем более чист он должен быть; нужно, следовательно, чтобы представительный корпус начал с подчинения в своих не­драх всех личных страстей общей страсти к общественному благу. Счастливы представители, когда слава и даже интерес привязыва­ют их к делу свободы столько же, сколько и их обязанность.

Выведем из всего этого следующую великую истину: свой­ством истинно народного правительства являются доверчивость к народу и строгость к самому себе.

Этим ограничилось бы все изложение нашей теории, если бы вам предстояло вести корабль Республики лишь при штиле, но шторм бушует, и состояние революции, в котором вы находитесь, возлагает на вас иную задачу. ...

Извне вас окружают все тираны; внутри страны все друзья тирании составляют заговоры; они будут составлять заговоры до тех пор, пока преступление может надеяться на успех. Нужно подавить внутренних и внешних врагов Республики или погиб­нуть вместе с нею; а в данном положении первым правилом ва­шей политики должно быть управление народом при помощи разума и врагами народа — при помощи террора.

Если в мирное время орудием народного правления является добродетель, то во время революции орудием его является и доб­родетель, и террор одновременно: добродетель, без которой террор гибелен, террор, без которого добродетель бессильна. Террор есть не что иное, как быстрая, строгая, непреклонная справедливость, следовательно, он является проявлением добродетели, он — не столько особый принцип, сколько вывод из общего принципа де­мократии, применяемого отечеством в крайней нужде.

Здесь говорили, что террор — это орудие деспотического прав­ления. Следовательно, ваше правление похоже на деспотизм? Да, как меч, сверкающий в руках героев свободы, походит на меч, ко­торым вооружены приверженцы тирании. Когда деспот управля­ет своими отупевшими подданными при помощи террора, как деспот, он прав; укрощайте террором врагов свободы, и как основатели Республики, вы будете правы. Революционное правление — это деспотизм свободы против тирании. Разве сила создана для того, чтобы защищать преступление, а не для того, чтобы разить надменные головы?

Природа предписывает всякому физическому и моральному существу закон о том, чтобы он позаботился о самосохранении; преступление губит невинность, чтобы властвовать, невинность же изо всех своих сил рвется из рук преступления.

Если тирания поцарствует всего лишь один день, то на завтра больше не останется ни одного патриота. До каких пор ярость деспотов будет называться правосудием, а правосудие народа вар­варством или бунтом? Как люди мягки к угнетателям и неумоли­мы к угнетенным! Ничего нет естественнее: всякий, кто не питает ненависти к преступлению, не может любить добродетель.

Однако нужно, чтобы либо преступление, либо добродетель оказались погибшими. Снисходительность к роялистам! — вос­клицают некоторые люди. Милость к злодеям! Нет, милость к невинности, милость к слабым, милость к несчастным, милость к человечеству!

Общественная защита предназначена лишь для мирных граж­дан; в Республике нет граждан, кроме республиканцев. Роялисты, заговорщики являются для нее лишь иноземцами или скорее врагами. Разве не едина ужасная война, которую выдерживает свобода против тирании? ...

Когда речь идет о спасении отечества, то доказательство, ос­нованное на свидетельских показаниях, не может заменить сви­детельства вселенной, а доказательство, основанное на докумен­те, — самую очевидность.

Медленность в рассмотрении судебных дел равносильна безнаказанности; неуверенность в наказании поощряет всех винов­ных. ...

Наказать угнетателей человечества — это милосердие, про­стить их — это варварство. Жестокость тиранов вытекает только из жестокости, жестокость же республиканского правительства вызывается стремлением к добру. ...