ТЕОРИЯ ЛЮБВИ
ЛЮБОВЬ – ОТВЕТ НА ПРОБЛЕМУ
ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ
Человек есть сознающая
себя жизнь, он постигает себя, своего ближнего, свое прошлое и возможности
своего будущего. Это восприятие себя как отдельного существа,
понимание краткости собственной жизни, того, что он не по своей воле рожден и
вопреки своей воле умрет, что он может умереть раньше, чем те, кого он любит,
или они раньше него, ощущение собственного одиночества, беспомощности перед
силами природы и общества – все это делает его отчужденное, разобщенное с
другими существование невыносимой тюрьмой. Он стал бы безумным, если бы
не мог освободиться из этой тюрьмы, покинуть ее, объединившись в той или иной
форме с окружающим миром и людьми.
Переживание
отчужденности рождает тревогу, чувство беспомощности, неспособности владеть
обстоятельствами, рождает состояние страха: мир может наступить на меня, а я
при этом не в силах противостоять ему. Таким образом, отчужденность – источник
напряженного беспокойства. Кроме того, она рождает чувство стыда и вины. Их
переживание в связи с отчужденностью выражено в библейском рассказе об Адаме и
Еве. После того как Адам и Ева вкусили от древа познания
добра и зла, после того как они ослушались (нет добра и зла, пока нет свободы
ослушания), после того как они стали людьми, высвободившись из первоначальной
животной гармонии с природой, т.е. после их рождения в качестве человеческих
существ, они увидели, что "они нагие, и устыдились". Должны ли
мы предположить, что миф, такой древний и простой, несет в себе стыдливую
мораль, свойственную XIX в., и что самая главная
идея, которую эта история желает нам сообщить, состоит в том, что они пришли в
смущение, увидев, что их половые органы открыты посторонним взглядам? Едва ли
это так. Понимая данную притчу в викторианском духе, мы утратим главную ее
мысль, которая, как нам кажется, состоит в следующем: после того как мужчина и
женщина начали осознавать самих себя и друг друга, они осознали свою
отдельность и свое различие из-за принадлежности к разным полам. Но как только
они это поняли, они стали чужими друг другу, потому что они еще не научились
любить друг друга (что вполне понятно хотя бы из того, что Адам оправдывал
себя, обвиняя Еву, вместо того чтобы пытаться защитить ее).
Осознание
человеческой отдельности без воссоединения в любви – это источник стыда и в то
же время это источник вины и тревоги.
Таким образом, глубочайшую потребность человека составляет стремление покинуть
тюрьму своего одиночества. Полная неудача в достижении этой цели приводит к
безумию, потому что панический ужас вечной изоляции может быть преодолен только
таким радикальным способом, когда внешний мир, от которого человек отделен, сам
перестает для него существовать.
Во все времена во всех
культурах перед человеком стоит один и тот же вопрос: как выйти за пределы
своей собственной индивидуальной жизни и обрести единение с другими людьми и
окружающими лицами? Этот вопрос мучил и пещерного человека, и
кочевника-скотовода, и земледельца Древнего Египта, и финикийского купца, и
римского легионера, и средневекового монаха, и японского самурая... Актуален он
и для современного клерка, и для фабричного рабочего. Вопрос этот не меняется по сути, потому что он стержневой для человеческого
бытия. Ответы же могут быть различны. Они могут воплощаться в поклонении
животным, в принесении людских жертв, в милитаристских захватах, в погружении в
роскошь, в аскетическом самоотречении, в одержимости работой, в художественном
творчестве, в любви к Богу и любви к человеку. Однако если не
брать в расчет малые различия, которые касаются скорее отдельных частностей,
чем сути дела, то придется признать, что наберется довольно ограниченное число
ответов, которые были даны и могли быть даны человеком в различных культурах, в
которых он жил. История религии и философии есть история поисков ответов
на этот вопрос.
Ответ в определенной степени
зависит от уровня индивидуализации, достигнутой человеком. У младенца
"я" развито еще очень слабо, он не ощущает своей отделенности,
пока мать рядом, пока он воспринимает ее физическое присутствие: ее голос,
запах ее тела. Только начиная с той поры, когда ребенок начинает чувствовать
свою отделенность от матери, ему уже становится
недостаточно ее физического присутствия, и он ищет способы преодоления
возникающего страха одиночества.
Сходным образом
человеческий род в своем младенчестве еще чувствовал единение с природой.
Земля, ее флора и фауна – все составляло мир человека. Он отождествлял себя с
животными, и это выражалось в ношении звериных масок, поклонении тотему
животного и животным-богам. Но чем больше человеческий род порывал с этими
первоначальными узами, чем более он отделялся от природного мира, тем острее
становилась потребность находить новые пути преодоления отчужденности.
Один путь достижения
этой цели составляют все виды оргиастических состояний. Они, например, могут
иметь форму транса, в который человек вводит себя самовнушением или с помощью
наркотиков. Многие ритуалы первобытных племен представляют живую картину такого
типа решения проблемы. В состоянии экзальтации для человека исчезает внешний
мир, а вместе с ним и чувство отделенности от него.
Ввиду того, что эти ритуалы проводились сообща, сюда прибавлялось переживание
групповой сопричастности. Близко связано и часто смешивается с этим
оргиастическим решением проблемы половое удовлетворение. Оно может вызвать
состояние, подобное экзальтации, вызванной трансом или действием определенных
наркотиков. Обряды коллективных оргий были частью многих первобытных ритуалов.
После оргиастического переживания человек может на некоторое время расстаться
со страданием, проистекающим из его
отделенности. Затем тревожное напряжение опять
нарастает и снова спадает благодаря повторному исполнению ритуала.
Пока эти оргиастические
приемы были общеупотребительны для всего племени, они не порождали у человека
чувства тревоги и вины. Поступать так – правильно и даже добродетельно, потому
что это общий путь, поощряемый врачевателями и жрецами; следовательно, нет
причины стыдиться или укорять себя. Дело совершенно меняется, когда подобное
решение избирается индивидом в обществе, уже расставшемся с данной практикой.
Как правило, формами забвения своей отчужденности, которые человек выбирает в неоргиастической культуре, являются алкоголизм и
наркомания. В противоположность тем, кто участвует в социально одобренном
действии, такие индивиды страдают от чувства вины и угрызения совести. Они
пытаются бежать от своей отделенности, находя прибежище в алкоголе и наркотиках, но
чувствуют еще большее одиночество после того, как оргиастические переживания
заканчиваются. В результате растет необходимость затуманивать свое сознание как
можно чаще и интенсивнее. Мало чем отличается от данного способа
сексуально-оргиастическое решение проблемы изоляции. В определенном смысле оно
естественно и нормально. Но для многих индивидов, чья отчужденность
непреодолима иными способами, половое удовлетворение по своим функциям не
слишком-то отличается от алкоголизма и наркомании. Оно становится отчаянной
попыткой избежать тревоги и страха одиночества, но в результате ведет к еще
большему увеличению чувства отделенности, поскольку
половой акт без любви никогда не может перекинуть мост над пропастью,
разделяющей два человеческих существа. Разве что на краткий миг. Все формы
оргиастического союза характеризуются тремя проявлениями: они сильны и даже бурны; они захватывают всего человека целиком – и рассудок,
и чувства, и тело; они преходящи и периодичны. По-иному воплощается такой
способ преодоления изоляции, избираемый людьми в прошлом и в настоящем, как
единение, основанное на причастности к группе, ее обычаям, практике и
верованиям. В истории это опять же проявлялось по-разному.
Первобытное общество
делилось на малые группы людей, связанных узами крови и земли. С развитием
культуры эти группы укрупнялись, становясь сообществом граждан одного
государства, сообществом членов церкви и т.д. Даже бедный римлянин испытывал
чувство гордости, потому что он мог сказать: "Civis
romanus sum! (Я римский гражданин!)". Рим и империя были его
семьей, его домом, его миром. В современном западном обществе единение с
группой еще и ныне представляет собой преобладающий способ преодоления личной отделенности . Это единение, в
котором человек в значительной степени утрачивает себя как индивид; цель его в
том, чтобы не выделяться, слиться со всеми, соответствовать общепринятым нормам
и обычаям. Если я похож на кого-то еще, если я не имею отличающих меня чувств
или мыслей, если я в привычках, одежде, идеях приспособлен к образцам группы, я
спасен, спасен от ужасающего чувства одиночества. Чтобы стимулировать подобную
приспособляемость, диктаторские системы используют угрозы и насилие,
демократические – внушение и пропаганду. Правда, между двумя системами
существует одно большое различие. В демократических обществах
нонконформизм, неприятие существующих мнений фактически возможны; в
тоталитарных же системах лишь некоторые редкие герои и мученики рискуют
отказаться от пассивного послушания. Но вопреки этой разнице демократические
общества демонстрируют поразительный уровень приспособленчества. Причина
здесь в том, что должна же быть как-то реализована тяга к единению, и, если нет
другого или лучшего способа, тогда господствующим становится стадное приспособленчество. Только тот вполне может понять, как
силен страх оказаться непохожим, отличающимся, –
словом, белой вороной, кто ощущает всю остроту потребности в единении. Но на
самом деле люди хотят приспособиться в гораздо большей степени, чем они вынуждены
приспосабливаться. По крайней мере, в современных западных демократиях.
Большинство людей даже
не осознают своей склонности к приспособленчеству. Они живут с иллюзией, что
следуют своим собственным идеям и взглядам, что они оригинальны, что они
приходят к своим убеждениям в результате самостоятельного раздумья; это, мол,
простое совпадение, что их взгляды схожи с мнением большинства, согласие лишь
доказывает правильность "их" идей. Поскольку все же существует
потребность как-то выразить свою индивидуальность, это достигается при помощи
незначительных отличий (инициалы на сумке или свитере, принадлежность к
демократической или, напротив, республиканской партии, к какому-либо клубу и
т.д.). Рекламируемый лозунг "это отличается" (it is different) не более как патетическая декламация неординарности, тогда
как в действительности она весьма невелика.
Эта все возрастающая
тенденция к унификации тесно связана с пониманием и переживанием идеи
равенства. Равенство в религиозном контексте означает, что все мы дети Бога,
что все мы обладаем одной и той же человеко-божеской
субстанцией, что все мы едины, хотя и не похожи друг на друга и каждый из нас
неповторим, являя космос в себе. Такое утверждение уникальности индивида
выражено, например, в положении Талмуда: "Кто сохранит одну жизнь – это
все равно как если бы он спас весь мир; кто уничтожит одну жизнь – это все
равно как если бы он уничтожил весь мир". Равенство как условие развития
индивидуальности имело значение также в философии западного Просвещения. Оно
означало (будучи наиболее ясно сформулировано И.Кантом), что никакой человек не
может быть средством для целей другого человека. Все люди равны, поскольку все
они цели, и только цели, и ни в коем случае не средства друг для друга. Следуя
идеям Просвещения, социалистические мыслители разных школ определяли равенство
как отмену эксплуатации, использования человека человеком как средства,
независимо от того, жестоко это использование или гуманно.
В современном
общественном сознании понимание идеи равенства свелось к похожести роботов,
т.е. к нивелированию индивидуальности. Равенство сегодня в большей степени
означает тождество, нежели единство. Это тождество людей, которые работают на
одинаковых предприятиях, одинаково развлекаются, читают одни и те же газеты,
имеют идентичные чувства, идеи и т.д. В этом смысле приходится скептически
оценивать некоторые "достижения" нашего прогресса, например женскую
эмансипацию. Нет необходимости говорить, что я выступаю за равноправие, но
против так называемого равенства, когда женщина больше не отличается от
мужчины. Утверждение философии Просвещения "душа не имеет пола" стало
общей практикой. Полярная противоположность полов исчезает, а с ней – эротическая
любовь, основанная на этой полярности. Мужчина и женщина стали похожими,
равными, но не равноценными как противоположные полюса. Современное общество
проповедует идеал неиндивидуализированной любви,
потому что нуждается в похожих друг на друга человеческих деталях общественной
жизни, действующей исправно, без трений; чтобы все повиновались одним и тем же
приказам, и при этом каждый был бы убежден: он следует своим собственным
желаниям. Как современная массовая технология требует стандартизации изделий,
так и социальный процесс требует максимальной нивелировки людей. Подобная
унификация и называется ныне равенством.
Единение, достигаемое
приспособлением к шаблонам, лишь кажущееся и не снимает тревоги одиночества.
Случаи алкоголизма, наркомании, эротомании и самоубийств в современных западных
обществах являются тому красноречивыми свидетельствами. Более того, этот мнимый
выход из тупика затрагивает в основном ум, а не чувственную сферу и потому не
идет ни в какое сравнение с оргиастическим решением проблемы. Стадный
конформизм обладает только одним достоинством: он стабильно постоянен, а не
спонтанен. Индивид осваивает образцы требуемого поведения в 3 – 5-летнем
возрасте и впоследствии уже никогда не изменяет стадному чувству. Даже похороны
воспринимаются людьми как социальное дело и совершаются в строгом соответствии
с ритуалом.
Говоря о
приспособляемости как спасении от тревоги одиночества, следует учитывать еще
один фактор современной жизни: отупляющую монотонность работы и стереотипы
развлечений. Человек становится, как говорят, "от девяти до пяти"
частью армии рабочих, клерков или управляющих. У него мало возможности проявить
инициативу, его действия предписаны инструкциями, и это касается и тех, кто
находится на верху служебной лестницы, и тех, кто внизу. Все они выполняют
функции, заложенные в структуре организации или установленные технологическими
условиями. Даже их эмоции запрограммированы в соответствующих требованиях к
работнику, где указывается, что он должен быть бодр, терпим, надежен, проявлять
чувство собственного достоинства и способность без трений вступать в контакт с
сослуживцами. Развлечения тоже регламентированы, хотя и не так жестко. Книги
подбираются издателями, фильмы и зрелища – хозяевами театров и кинотеатров,
которые оплачивают рекламу. Отдых столь же унифицирован: в воскресенье –
автомобильная прогулка, сбор у телевизора, партия в карты, дружеская вечеринка.
От рождения до смерти, от субботы до субботы, с утра до вечера – все проявления
жизни предопределены заранее и подчинены шаблону. Как существо, втиснутое в это
прокрустово ложе, может не забыть, что оно Человек, уникальная личность,
которой дан единственный шанс прожить по-своему жизнь, испытав все ее надежды и
разочарования, печали и страхи, счастье любить и ужас перед уничтожением и
одиночеством?
Однако есть еще один
путь преодоления изоляции от мира – стать подлинным артистом или мастером
своего дела. В любом виде работы творческий человек объединяет себя с
преобразуемым материалом, олицетворяющим внешний мир. Делает ли столяр стол,
создает ли ювелир драгоценное украшение, выращивает ли крестьянин хлебный
колос, рисует ли художник картину – во всех формах созидательной деятельности
творец и его предмет становятся чем-то единым, в процессе творения человек
вступает в диалог с миром. Это, однако, верно только для того труда, в котором
мастер сам планирует, производит и видит его реальный результат. В современной
же службе клерка или труде рабочего на конвейере мало
что осталось от этого объединяющего свойства труда. Человек стал придатком
машины или бюрократической организации, перестав ощущать себя творцом, т.е.
самим собой. Значит, спасение от отчуждения он может найти лишь в
приспособленности к обстоятельствам.
Единение, достигаемое в
созидательной работе, не межличностно; единение,
достигаемое в оргиастическом слиянии, преходяще; единение, достигаемое
приспособлением, оскопляет личность. Следовательно, оно дает только частичное
разрешение проблемы существования, бытия человека. Полное – в
достижении межличностного единения, слияния своего "я" и
"я" другого человека, т.е. в любви.
Желание межличностного
единения – наиболее мощное в человеке. Это фундаментальная потребность, та
сила, которая заставляет держаться вместе членов определенного рода, клана,
семьи, общества. Без любви человечество не могло бы просуществовать и дня.
Однако единение может быть достигнуто различными способами, и различие их имеет
не меньше значения, чем то общее, что свойственно
различным формам любви. Однако все ли союзы людей объединяемы любовью? Или мы
должны сохранить слово "любовь" только для особого вида единения,
которое имеет высшую ценность во всех великих гуманистических религиях и
философских системах прошедших четырех тысячелетий истории Запада и Востока?
Итак, что же мы будем
иметь в виду, говоря о чувстве единения: истинную любовь как реальное решение
проблемы существования или же незрелые формы любви, которые могут быть названы
симбиотическим союзом? На следующих страницах я буду называть любовью только
первую форму. А начну обсуждение любви со второй.
Симбиотический союз
имеет свою биологическую модель в отношениях между беременной матерью и плодом.
Они являются двумя существами и в то же время чем-то единым. Они живут
"вместе" (symbiosis), они необходимы друг другу. Плод – часть матери, он
получает все необходимое ему от нее. Мать – это как бы его мир, она питает его,
защищает, но и ее собственная жизнь усиливается благодаря ему.
В этом симбиотическом единстве два тела психически независимы, но тот же вид
привязанности может существовать и в психологической сфере.
Пассивная форма симбиотического союза – это подчинение, или, если
воспользоваться клиническим термином, мазохизм. Мазохист избегает невыносимого
чувства изоляции и одиночества, делая себя неотъемлемой частью другого
человека, который направляет его, руководит им, защищает его, есть для него как
бы его жизнью и кислородом. Мазохист преувеличивает силу того, кому отдает себя
в подчинение: будь то человек или Бог. Он всё, я – ничто, я всего лишь часть
его. Как часть, я – часть величия, силы, уверенности. Мазохист не принимает
решений, не идет ни на какой риск; он никогда не бывает
одинок, но не бывает и независим. Он не имеет целостности, он еще даже не
родился по-настоящему. В религиозном контексте объект поклонения – идол, в светском
контексте в мазохистской любви действует тот же существенный механизм, что и в
идолопоклонстве. Мазохистские отношения могут быть связаны с физическим,
половым желанием; в этом случае имеет место подчинение, в котором участвует не
только ум человека, но и его тело. Может существовать мазохистское подчинение
судьбе, болезни, ритмической музыке, оргиастическому
состоянию, производимому наркотиком, гипнотическим трансом, – во всех этих
случаях человек отказывается от своей целостности, делает себя орудием кого-то
или чего-то вне себя; он не в состоянии разрешить проблему жизни посредством
созидательной деятельности.
Активная форма симбиотического союза – господство, или, используя
клинический термин, соотносимый с мазохизмом, садизм. Садист хочет избежать
одиночества и чувства замкнутости в себе, делая другого человека неотъемлемой
частью самого себя. Он как бы набирается силы, вбирая в себя другого человека,
который ему поклоняется.
Садист зависит от
подчиненного человека, так же как и тот зависит от него; ни тот, ни другой не
могут жить друг без друга. Разница только в том, что садист
отдает приказания, эксплуатирует, причиняет боль, унижает, а мазохист
подчиняется приказу, эксплуатации, боли, унижению. В реальности эта
разница существенна, но в более глубинном эмоциональном смысле она не так
велика, как то общее, что уравнивает обе стороны –
слияние без целостности. Если это понять, то не удивительно обнаружить, что
обычно человек реагирует то по-садистски, то по-мазохистски по отношению к различным объектам. Гитлер поступал прежде всего как садист по отношению к народу, но
как мазохист – по отношению к собственной судьбе, истории, "высшей
силе" природы. Его конец – самоубийство на фоне полного разрушения – так
же характерен, как и его мечта об успехе – полном господстве.
В противоположность
симбиотическому союзу любовь – это единение при условии сохранения собственной
целостности, индивидуальности. Любовь – это активная сила в человеке, сила,
которая рушит стены, отделяющие человека от его ближних;
которая объединяет его с другими. Любовь помогает ему преодолеть чувство
изоляции и одиночества, при этом позволяя ему
оставаться самим собой и сохранять свою целостность. В любви имеет место
парадокс: два существа становятся одним и остаются при этом двумя.
Когда мы говорим о
любви как об активной силе, мы сталкиваемся с трудностью, заключающейся в
многозначности слова "активность". Под "активностью" в
современном смысле слова обычно понимают действия, которые вносят изменения в
существующую ситуацию посредством затраты сил. Следовательно, человек считается
активным, если он делает бизнес, проводит медицинские исследования, работает на
конвейере, мастерит стол или занимается спортом. Общее во всех этих видах
активности – то, что они направлены на достижение внешней цели. Что здесь не
принимается во внимание, так это мотивация активности. Возьмем в
качестве примера человека, побуждаемого к непрерывной работе чувством глубокой
тревожности и одиночеством или стимулируемого гордыней, жадностью к деньгам и
т.д. Во всех этих случаях человек есть лишь рабом страсти, и его
"активность" на самом деле есть не что иное, как
"пассивность", потому что он подвергается побуждению как жертва, а не
творец.
Другой пример: человек,
сидящий спокойно и размышляющий, не имея иной цели, кроме осознания себя и
своего единства с миром, считается пассивным, потому что он не
"делает" чего-либо. В действительности такое состояние
сосредоточенной медитации есть высшая активность духа, которая возможна только
при условии внутренней свободы и независимости. Одна концепция активности –
современная – имеет в виду использование энергии для достижения целей извне;
другая – подразумевает использование присущих человеку сил независимо от того,
осуществляется ли при этом внешнее изменение. Именно вторая концепция
активности наиболее четко сформулирована Б.Спинозой. Он делал различие между
активными и пассивными чувствами, "действиями" и
"страстями". В активном состоянии человек свободен, он хозяин
положения, в пассивном, наоборот, побуждаем как-то или чем-то, он объект
мотиваций, хотя сам этого не осознает. Таким образом, Спиноза пришел к
заключению, что добродетель и сила – одно и то же. Зависть, ревность,
честолюбие, любой вид жадности – это страсти; любовь – это действие, реализация
заложенной в человеке энергии непременно по его свободной воле и никогда не
принуждением. В наиболее общем виде активный характер любви можно описать
посредством утверждения: любить – это прежде всего
давать, а не брать. Что значит давать? Хотя ответ на этот вопрос кажется
простым, он запутан и полон двусмысленности.
Широко распространено
заблуждение, что "давать" – это непременно лишаться чего-то,
жертвовать чем-то. Именно так воспринимается акт давания
человеком, чье развитие остановилось на уровне рецептивной ориентации и который
движим страстью к власти или накоплению. Человек торгашеского сознания готов
давать только в обмен на что-либо. Давать, ничего не получая взамен, для него
означает быть обманутым, обделенным. Такие люди не способны давать бескорыстно.
Правда, некоторые из них давание признают в виде
пожертвования, возводя этот акт в ранг добродетели именно потому, что давать
для них мучительно. Мысль о том, что давать лучше, чем брать, для них так же
парадоксальна, как утверждение, что испытывать лишения лучше, чем получать
удовольствие.
Для творческой личности
"давать" имеет совершенно иное значение. В каждом акте давания я воплощаю свою силу, свое духовное богатство, свою
власть над собой. Я чувствую себя уверенным, способным
на большие поступки, полным энергии и потому счастливым. Давать радостнее, чем
брать, не потому, конечно, что это лишение, а потому, что в процессе давания – высшее проявление моей жизнеспособности.
Нетрудно осознать
истинность этого принципа, применяя его к конкретным обстоятельствам. Наиболее
простой пример обнаруживается в сфере секса. Кульминация мужской половой
функции состоит в акте давания: в момент оргазма
мужчина отдает свое семя, он не может иначе, если он потентен.
У женщины этот процесс тот же, хотя и несколько сложнее. Она тоже отдает себя,
она открывает мужчине свое лоно; получая, она отдает. Если она не способна к
этому, она фригидна. В акте давания женщина проявляет
себя не только как любовница, но и как мать. Она отдает себя развивающемуся в
ее утробе ребенку, она отдает свое молоко младенцу, она отдает ему тепло своего
тела. Она бы страдала, если бы не могла отдавать.
И в сфере материальных
отношений давать – это своего рода обогащение. Не тот богат, кто имеет много, а
тот, кто много отдает. Скупец, который тревожится, как бы чего не лишиться, в
психологическом смысле – нищий, несмотря на то что он
много имеет. А всякий, кто способен на самоотдачу, богат. Он ощущает себя
человеком, который может дарить себя другим. Только тот, кто лишен самого
необходимого для удовлетворения элементарных потребностей, не в состоянии
наслаждаться дарением того, что имеет, другим. Но повседневный опыт показывает,
что потребности человека определяются не столько возможностями, сколько складом
характера.
Хорошо известно, что
бедняки готовы поделиться последним с большей готовностью, чем богачи. Однако
бывает такая нищета, при которой уже невозможно давать, и именно поэтому она
особенно унизительна, так как лишает человека главной радости – наслаждения
одарить чем-то другого.
Однако радость давать относится прежде всего не к материальной, а к духовной
сфере. Что один человек дает другому? Он дает себя, самое драгоценное из того,
что имеет, – частицу своей жизни. Но это не надо понимать в буквальном смысле.
Он дает ему свою жизненную энергию, свою радость, свой интерес, свое понимание,
свое знание, свой юмор, свою печаль – все переживания и все проявления того,
что есть его духовное богатство. И так он обогащает другого человека,
увеличивая его творческие силы, чувство жизнеспособности. Он отдает не для
того, чтобы получить взамен, бескорыстие дарения само по себе для дарящего – наслаждение. Но, давая, он не может не
вызывать в другом человеке ответного движения доброты, энергия которой
возвращается обратно, делая дающего богаче душой. Давание
побуждает другого человека тоже стать дающим, и они оба увеличивают радость,
которую внесли в свою жизнь. В дарении себя и есть та сила, которая рождает
любовь, а бессилие – это невозможность порождать любовь.
Эта мысль была
прекрасно выражена К.Марксом. Представьте, говорил он, человека как человека и
его отношение к миру как человеческое отношение, и лишь в этом случае вы можете
обменять любовь только на любовь, доверие только на доверие и т.д. Если вы
хотите наслаждаться искусством, вы должны быть художественно образованным
человеком. Если вы хотите оказывать влияние на людей, вы должны быть человеком,
действительно способным вести вперед других людей. Каждое из ваших отношений к
человеку и к природе должно быть определенным, соответствующим объекту вашей воли,
проявлением вашей индивидуальной жизни. Если вы любите, не вызывая взаимности,
т.е. ваша любовь не порождает ответной, если вы жизненными проявлениями своего
чувства не возбуждаете ответной любви к себе, ваша любовь бессильна, и она –
несчастье.
Но не только в любви
"давать", "дарить" означает "обретать". Так,
учитель учится у своих учеников, актера вдохновляют его зрители, психоаналитика
лечит его пациент – при условии, что они не воспринимают друг друга как объекты
воздействия, а связаны друг с другом отношениями искреннего интереса.
Едва ли стоит
подчеркивать, что способность к любви как к самоотдаче, дарению зависит от
развития самосознания человека. Она подразумевает освобождение от нарциссического желания эксплуатировать, подчинять себе
других и бесконечно накоплять, а также обретение веры в свои силы и привычку
полагаться на самого себя в достижении целей. Чем более недостает человеку этих
черт, тем более он боится растрачивать, отдавать себя, а значит, любить.
Действенный характер
любви проявляется и в том, что независимо от своих форм она всегда предполагает
определенный набор качеств, в которых индивид реализует свое чувство. Это
забота, заинтересованность, ответственность, уважение и знание.
Любовь невозможна без
заботы – это наиболее очевидно в любви матери к своему ребенку. Никакие ее
заверения в чадолюбии нас не убедят, если мы заметим, например, что она
пренебрегает кормлением малыша, не купает его, ленится с ним гулять и т.д. Это
относится, кстати, и к животным, цветам и др. Если какая-то женщина скажет вам,
что обожает свои орхидеи, а мы увидим, что из-за того, что она их забывает
вовремя опрыскивать, они чахнут и вянут, мы вправе не верить ее словам.
Любовь – это
активная заинтересованность в жизни и развитии того, к кому мы испытываем это
чувство. Где нет активной
заинтересованности, там нет любви. Данная аксиома прекрасно отражена в притче
об Ионе. Бог повелел Ионе пойти в Ниневию предупредить ее жителей, что они
будут наказаны, если не сойдут со своих пагубных путей. Иона, будучи человеком с обостренным чувством справедливости, но не
любви, отказался от этой миссии, так как боялся, что люди Ниневии раскаются и
Бог простит их. В дальнейшем при попытке к бегству он очутился в животе кита,
что символизирует состояние изоляции и замкнутости. Туда он попал из-за
недостатка человеколюбия. Но Бог спасает его, и Иона идет в Ниневию. Он
проповедует жителям то, что Бог поведал ему, и случается все то, чего он
опасался. Люди Ниневии раскаиваются в своих грехах, исправляют пути свои, и Бог
прощает их, решая не разрушать город. Иона сильно рассержен и разочарован, он
хочет, чтобы восторжествовала справедливость, а не милосердие. Наконец он
находит некоторое успокоение в тени дерева, которое Бог вырастил, чтобы
защитить Иону от солнца. Но когда Бог заставляет дерево увянуть, Иона впадает в
уныние и выражает Богу недовольство. Бог отвечает: "Ты
жалеешь растение, ради которого не трудился и которое не растил, которое за
одну ночь само выросло и за одну ночь погибло. А я не должен спасти
Ниневию, этот большой город, в котором кроме множества скота еще более шести
тысяч человек, правая рука которых не ведает, что творит левая?" Ответ
Бога Ионе должен быть понят символически. Бог показывает Ионе, что сущность
любви – это труд для кого-то, и внушает, что любовь и труд нераздельны. Каждый
любит то, для чего он трудится, и каждый трудится для того, что он любит.
Забота и
заинтересованность ведут к другому проявлению любви – к ответственности.
Ответственность часто понимается как налагаемая кем-то обязанность, как что-то
навязанное извне. Но ответственность в ее истинном смысле – это от начала до
конца добровольный акт. Это мой ответ на явные или скрытые потребности
человеческого существа. Быть ответственным, – значит, быть в состоянии и
готовности отвечать. Иона не чувствовал ответственности за жителей Ниневии. Он,
подобно Каину, мог отстраниться: "Разве сторож я брату моему?"
Любящий же человек всегда чувствует себя ответственным.
Жизнь его брата касается не только брата, но и его самого. Он чувствует
ответственность за всех ближних как за самого себя. Мать это побуждает к заботе
о ребенке, главным образом о его физических нуждах. В любви между взрослыми
людьми это преимущественно касается духовных потребностей другого человека.
Ответственность могла
бы легко выродиться в желание превосходства и господства, если бы не было еще
одного компонента любви – уважения. Уважение вовсе не страх и благоговение, а
способность видеть человека таким, каков он есть, осознавать его уникальность и
желать, чтобы другой человек максимально развил свою индивидуальность.
Уважение, таким
образом, исключает диктат, насилие, корысть. Я хочу, чтобы любимый мною человек
рос и развивался ради него самого, своим собственным путем, а не для того,
чтобы служить мне. Если я люблю другого человека, я чувствую единство с ним, но
с таким, каков он есть, а не с таким, каким мне хотелось, чтобы он был в
качестве средства для моих целей. Ясно, что уважение возможно, только если я
сам достиг независимости, если я могу стоять на своих ногах без посторонней
помощи, без потребности властвовать над кем-то и использовать кого-то. Уважение
существует только на основе свободы. Как говорится в старой французской песне "L'amour est l'enfant
de la liberte", любовь – дитя свободы и никогда – господства.
Однако уважать человека
невозможно, не зная его; забота и ответственность были бы слепы, если бы их не
направляло знание. Знание было бы пустым, если бы его не питала
заинтересованность. Есть много видов знания. Знание, которое выступает
элементом любви, не ограничивается поверхностным уровнем, а проникает в самую
сущность. Это возможно только тогда, когда я могу переступить пределы
собственного интереса и понять другого человека в его истинных стремлениях. Я
могу догадаться, например, что человек раздражен, даже если он и не проявляет
это открыто; но важнее видеть скрытые причины этого состояния: он встревожен и
обеспокоен, чувствует себя одиноким или виноватым... Тогда я знаю, что его
раздражение – это внешнее проявление более глубинных переживаний, и я смотрю на
него как на встревоженного и обеспокоенного, а значит, как на страдающего
человека, а не только как на раздраженного.
Знание имеет еще одно,
более существенное отношение к проблеме любви. Потребность в соединении с другим – как спасение от
одиночества – тесно связана с желанием познать "тайну человека". Хотя
жизнь уже в своих биологических проявлениях есть чудо и тайна, человек в его
собственно человеческой ипостаси служит непостижимой загадкой для себя самого и
для своих ближних. Мы знаем себя, и все же, несмотря
на все наши усилия, мы не знаем себя до конца. Мы знаем своего
ближнего, и все же мы не знаем, кто он, потому что мы не вещь и наш ближний не
вещь. Чем глубже мы проникаем в себя или в другого, тем
больше цель познания удаляется от нас. Однако мы не можем избавиться от
желания раскрыть тайну человеческой души, увидеть сокровеннейшее
ядро, которое и есть ее сущность.
Есть один – отчаянный –
путь познать тайну: это путь полного господства над другим человеком,
господства, которое сделает его таким, как мы хотим, заставит чувствовать то,
что мы хотим; превратит его в вещь, нашу полную собственность. Высшая степень такой попытки познания обнаруживается в крайностях
садизма, в желании и способности причинять страдания другому: пытать его,
мучениями заставляя выдать самое сокровенное о себе. В
этой жажде проникновения в тайну другого – и соответственно нашу собственную –
состоит сущностная мотивация жестокости и разрушительности. В очень
лаконичной форме эта идея была выражена Исааком Бабелем. Он приводит слова
солдата времен русской гражданской войны, который конем затоптал своего бывшего
хозяина. "Стрельбой, – я так скажу, – от человека только отделаться можно;
стрельба – это ему помилование, а себе гнусная
легкость, стрельбой до души не дойдешь, где она у человека есть и как она
показывается. Но я, бывает, себя не жалею, я, бывает, врага час топчу или более
часу, мне желательно жизнь узнать, какая она у нас есть..."
Мы часто наблюдаем
подобный способ познания у детей. Ребенок берет какую-либо вещь и разбивает ее
ради того, чтобы увидеть, что у нее внутри; или же безжалостно обрывает крылья
бабочке, чтобы разобраться, как она летает. Жестокость сама по себе
мотивируется чем-то более глубинным: желанием познать
тайну вещей и жизни.
Другой способ раскрытия
сокровенного – это любовь. Любовь представляет собой активное проникновение в
другого человека, когда жажда познания удовлетворяется благодаря единению. В
акте слияния я познаю тебя, я познаю себя, я познаю всех – и я "не
знаю" ничего. Я обретаю таким путем – благодаря переживанию единения –
знание о том, чем человек жив и на что способен, но это знание невозможно
получить лишь с помощью рассудка. Садизм, хотя и мотивирован желанием познать
тайну, все же оставляет человека таким же несведущим, каким он был и прежде. Я
расчленил другое существо на части, и все, чего я достиг, – это разрушил его.
Любовь – единственный путь познания, на котором посредством единения
возможно найти сакраментальный ответ. В процессе отдавания
себя и проникновения в глубь другого человека я открываю нас обоих и узнаю
Человека.
Страстное желание раскрыть тайну человеческой сущности выражено в дельфийском
призыве "Познай себя!". Это – основная пружина всей психологии. Но
желанная цель познать всего человека никогда не может быть достигнута обычным
путем – с помощью мысли. Даже если бы мы знали о себе в тысячу раз больше, то и
тогда мы никогда не достигли бы самой сути. Мы, а также и наши ближние все же
продолжали бы оставаться загадкой. Любовь же выходит за пределы рационального, позволяя
пережить небывалое – чувство единства. Однако рассудочное осмысление, т.е.
психологические знания, – необходимое условие постижения объекта любви. Я
должен знать другого человека как самого себя, чтобы возможно было увидеть,
каков он в действительности, или, вернее, чтобы преодолеть иллюзии, искажающие
его реальный образ. (Приведенное утверждение имеет важное
значение для понимания роли психологии в современной западной культуре.
Хотя огромная популярность психологии свидетельствует об интересе к познанию
человека, она в то же время говорит о дефиците любви в человеческих отношениях
нынешнего времени. Психологические знания, таким образом,
становятся подменой собственного опыта любви.)
Проблема познания
человека аналогична религиозной проблеме познания Бога. В конвенциональной
западной теологии делалась попытка познать Бога посредством мысли, рассуждая о Боге. В мистицизме, который представляет собой
последовательный результат монотеизма (как я попытаюсь показать позднее),
попытка познать Бога посредством мысли была отвергнута и заменена переживанием
единства с Богом, в котором не оставалось больше места – и необходимости – для
абстрактных рассуждений.
Переживание единства с
другим человеком, или – в плане религиозном – с Богом, не есть актом иррациональным.
Напротив, как отмечал А. Швейцер, это следствие
реализма, причем наиболее смелое и радикальное, так как вытекает из убеждения:
мы никогда не "рассудим" сущность человека как универсума, но мы все
же можем проникнуть в нее благодаря любви.
Забота, ответственность,
уважение и знание взаимозависимы. Они
представляют собой набор установок, которые должны быть заложены в зрелом
человеке, т.е. в индивиде, который развивает свои созидательные силы, который
хочет иметь лишь то, что он создал, который отказывается от нарциссических
мечтаний о всезнании и всемогуществе, который пришел к смирению, основанному на
внутренней свободе, обретаемой только в истинно созидательной, творческой
деятельности.
До сих пор я говорил о
любви как о преодолении человеческого одиночества, осуществлении страстной тяги
к единению. Но над всеобщей жизненной потребностью в единении возвышается более
специфическая – биологическая потребность в соединении мужского и женского
начал. Идея этого притяжения наиболее сильно выражена в мифе о том, что
первоначально мужчина и женщина были одним существом, потом их разделили
пополам и с тех пор каждая половинка ищет свою пару, чтобы слиться опять в одно
целое. (Та же самая идея первоначального единства полов содержится в библейской
истории о том, что Ева была создана из ребра Адама, хотя в этой истории, в духе
патриархальности, женщина считается существом второстепенным.) Значение мифа
достаточно ясно: противоположность заставляет искать единства. Мужские и
женские начала сосуществуют в каждом мужчине и в каждой женщине: в своем
организме они имеют противоположные половые гормоны. Так же полярны
они и в психологическом отношении; воплощая как материальное, так и духовное,
мужчина и женщина обретают внутреннюю гармонию только в единении этих двух
начал. Полярность составляет основу всякого акта творения, созидания.
Это со всей
очевидностью проявляется в биологическом отношении, когда проникновение
сперматозоида в яйцеклетку приводит к зачатию ребенка. Но и в психологической
сфере дело обстоит так же: в любви мужчины и женщины каждый из них рождается
заново. (Гомосексуальный вариант – это неспособность достижения поляризованного
единства, следовательно, гомосексуалист страдает от
непреодолимого одиночества; этой беде подвержен и гетеросексуалист,
неспособный к любви.)
Те же самые единство и
полярность мужского и женского начал существуют и в окружающей природе. Есть
полярность земли и дождя, реки и океана, ночи и дня, тьмы и света, материи и
духа. Эта идея прекрасно выражена великим исламским поэтом и мистиком Руми (1207-1273):
Никогда влюбленный не ищет один.
Не будучи иском своей возлюбленной.
Когда молния любви ударяет в сердце,
Знай, что в этом сердце уже есть любовь.
Когда любовь к Богу взрастает в твоем сердце,
То, без сомнения, Бог полюбил тебя.
Звуки рукоплесканий не в силах
Произвести одна рука без другой.
Божественная мудрость все предвидела,
И она велит нам любить друг друга.
Потому что назначение каждой части мира
В том, чтобы образовать пару со своим суженым.
В глазах мудрецов Небо – мужчина,
А Земля – женщина,
Земля хранит то, что изливается с Неба.
Когда Земле не хватает тепла, Небо его посылает.
Когда она утрачивает свою свежесть,
Небо ее возвращает и обновляет Землю.
Небо кружится по своим орбитам,
Как муж, заботящийся о благе жены своей.
И Земля занята работой вместе с хозяйками,
Помогает при родах и присматривает за младенцами.
Уважай Землю и Небо как наделенных мудростью,
Ибо они исполняют работу мудрецов.
Если двое не доставляют наслаждения друг другу,
Почему они льнут друг к другу подобно влюбленным?
Без Земли – как зацветет и дерево?
Но разве и Небо не дало им свое тепло и воду?
Как Бог вложил желание в мужчину и женщину,
Чтобы продолжать мир от их союза,
Так внушил он каждой части существования,
Чтобы она желала другой части.
День и Ночь по виду враги,
Однако оба служат одной цели.
Любят друг друга ради совершения общего дела.
Без Ночи природа человека не получила бы того,
Богатства, которое тратит День.
Проблема женско-мужской
полярности требует дальнейшего рассмотрения темы любви и пола. Я уже говорил
прежде в других своих книгах об ошибке З.Фрейда, который видел в любви
исключительно выражение, или сублимацию, полового инстинкта вместо того, чтобы
признать, что половое желание – лишь проявление потребности в любви и единении.
Но ошибка Фрейда лежит глубже. В соответствии со своим физиологическим
материализмом он видит в половом инстинкте результат заданного химическими
процессами напряжения в теле, причиняющего боль и требующего облегчения. Цель
полового желания, по Фрейду, состоит в устранении этого болезненного
напряжения; половое удовлетворение – в достижении такого устранения. Этот
взгляд имеет основание в том смысле, что половое желание ощущается так же
остро, как голод или жажда, когда организм не получает достаточного питания.
Половое желание, согласно данной концепции, это страстное томление, а половое
удовлетворение устраняет это томление. На деле же, если принять эту концепцию
сексуальности, идеалом полового удовлетворения окажется мастурбация. Фрейд
начисто игнорирует психобиологический аспект сексуальности, женско-мужскую
полярность и желание преодолеть эту полярность путем единения. Вероятно,
крайняя патриархальность Фрейда привела его к заблуждению, что сексуальность
сама по себе есть мужским качеством и, следовательно, можно игнорировать
специфически женскую сексуальность. Он выразил эту идею в работе "Три
взгляда на теорию пола", утверждая, что либидо имеет, как правило, мужскую
природу, независимо от того, в ком оно проявляется – в мужчине или женщине. Та
же идея в рационализированной форме выражена во фрейдовской
теории, по которой маленький мальчик воспринимает женщину как кастрированного
мужчину, а сама она ищет для себя различных компенсаций отсутствия мужских
гениталий. Но женщина – это ведь не кастрированный мужчина, и ее сексуальность
специфически женская, противоположная "мужской природе". Половое
влечение лишь отчасти мотивировано необходимостью устранения напряженности,
основу же его составляет стремление к единению с другим полом.
Мужественность и
женственность наличествуют в характере так же, как и в половой сфере. Мужской
характер определяется способностью к анализу, проникновению вглубь,
потребностью к руководству, активностью, дисциплинированностью и отвагой;
женский – способностью продуктивного восприятия, чувством реальности,
выносливостью, склонностью опекать других. (Следует иметь в виду, что в каждом
индивиде присутствуют и те и другие качества, но, как правило, с преобладанием
тех черт, которые относятся к "ее" или "его" полу.) Очень
часто, если у мужчины черты характера его пола не развиты и эмоционально он
остался ребенком, человек будет стараться компенсировать этот недостаток
преувеличенным подчеркиванием своей мужской роли в сексе. Таков Дон Жуан,
которому нужно было доказать свою мужскую доблесть в сексе, потому что он
внутренне не уверен в своей мужественности в смысле характера. Если недостаток
мужественности принимает крайнюю форму, то извращенным заменителем
мужественности становится садизм (употребление силы). Если женская
сексуальность ослаблена или извращена, это трансформируется в мазохизм или собственничество.
В свое время теория
Фрейда имела передовой и революционный характер, вызывая враждебность
традиционно мыслящих людей. Но то, что было истинно для 1900 г., ныне таковым
не является. Половые нравы изменились настолько сильно, что теория Фрейда
больше не шокирует представителей "средних классов" Запада; и когда
ортодоксальные аналитики сегодня все еще думают, что они смелы и радикальны,
защищая фрейдовскую теорию пола, это выглядит
какой-то донкихотской разновидностью радикализма. На самом деле направление их
психоанализа – сугубо конформистское, они даже не пытаются познать те
психологические вопросы, которые повели бы к критике современного общества.
Мое неприятие теории
Фрейда означает не принижение роли секса, а, наоборот, необходимость более
глубокого и серьезного его понимания. З.Фрейд сделал лишь первый шаг в открытии
того значения, какое имеют страсти в межличностных отношениях; исходя из своих
философских взглядов, он объяснил их физиологически. При дальнейшем развитии
психоанализа возникает потребность откорректировать и углубить фрейдовскую теорию, переместив проблему из физиологической
области рассмотрения в биологическую и
экзистенциальную. Фрейд, впрочем, достаточно продвинулся в этом направлении в
своей поздней теории инстинктов жизни и смерти. Его концепция творческого
начала (эроса), как источника синтеза и объединения, совершенно отлична от его
концепции либидо. Но, несмотря на то, что теория инстинктов жизни и смерти
принята даже ортодоксальными аналитиками, это не повело к фундаментальному
пересмотру концепции либидо, особенно в отношении клинических аспектов.